Письмо из Дубая: contemporary art для шейхов

Здесь сверкающий фасад современного искусства прикрывает средневековое беззаконие и уродство власти. Но это не Москва

Если слухи верны и Дубай находится в начале своего конца, то город Дубай мы, возможно, будем помнить не столько современным, сколько модернистским, в духе начала ХХ века. Есть в нем что-то отчетливо утопическое, будь то планы морского фасада в семь раз длиннее Манхэттена, гигантских рукотворных островов, которые лучше всего видны с воздуха, самого высокого и самого дорогого в мире отеля, вообще самого высокого в мире здания, и даже вращающегося небоскреба, которым бы и Татлин мог гордиться.

Пока что утопия остается нереализованной, а статус нескольких крупных строек — неопределенным. Фасад внушительный, но тоненький. За большинством сверхсовременных сорокаэтажных (и выше) бизнес-центров стоят ряды старых, потрепанных, банальных зданий, которые говорят о ничтожном прошлом Дубая. За окнами здесь часто вообще ничего нет, поскольку большинство проектов либо недостроены, либо всё еще ждут арендаторов. 80 процентов населения Дубая иностранцы, из которых десятки тысяч — от получивших расчет западных специалистов до представителей огромного класса южноазиатских гастарбайтеров, которым некому стало прислуживать, — уже бежали.

Впрочем, крысы бегут с корабля, а оркестр продолжает играть. На поверхности ярмарка Art Dubai представляла собой блистательный пример тщательной организации и успешности — как если бы ничего не случилось ни с рынком, ни с искусством, ни вообще. Это третье издание ярмарки было самым крупным, центральным событием недели под названием Contemparabia. В программу последней входили еще и биеннале в соседнем эмирате Шарджа, аукцион Sotheby’s в Дохе, параллельная ярмарка в Дубае, книжная ярмарка в Абу-Даби и такое огромное количество перформансов, образовательных программ, интеллектуальных дискуссий и возможностей профессиональных встреч, что этому мог бы позавидовать любой европейский культурный центр.

В целом ярмарка зависла где-то посредине между развлекательным выездным семинаром для западного арт-мира и мощным заявлением Эмиратов о своем желании в этот мир влиться. Впрочем, тусовка с обеих сторон западно-восточной границы чувствовала себя как дома в любом случае.

Межкультурные встречи проходили ровно в том же составе, что и на любой другой ярмарке. Учитывая количество имевшегося в наличии алкоголя, как и то, что единственным официальным языком ярмарки был английский, мне трудно было не почувствовать себя на родине. Но то же самое касалось и местных, которые явно были готовы вести себя так, как (я думаю) предполагается вести себя на восточном базаре. Члены королевской семьи гуляли по ярмарке с огромным шлейфом подданных, распространяя за собой волны дорогих благовоний; с ними шли личные советники и консультанты. В большинстве случаев это были не специалисты-искусствоведы, но те же визири, что консультируют клиентов в вопросах приобретения ковров, мебели, скакунов, яхт и так далее. Не обладая возможностью получить ценный совет и сформировать свой вкус, как это делают неискусные западные коллекционеры, восточные собиратели эстетические и финансовые решения принимают самостоятельно, что не делает их более искусными. Некоторые требовали скидку аж в 80 процентов, а потом просили отложить отобранное на все остальные пять дней ярмарки.

Так что галереи на Art Dubai очень четко делились на две категории: те, что привезли товар такой же, как и на любую другую ярмарку, имея в виду отдыхающего западного коллекционера, и те, что с разной степенью бесстыдства произвели неприкрытый и во многих случаях даже грубый «дубайский отбор». Иллюстрацией этому стали две русские галереи-участницы. «Айдан», которая здесь ветеран, участник самой первой ярмарки, привезла «евростандарт» — Оксану Мась, Леонида Ротаря, Филиппа Донцова и Олега Доу. «Триумф» же решил дебютировать на Ближнем Востоке с подборкой работ, которая показывала либо эксперименты русских художников с восточной темой, либо их внезапное подпадание под ее шарм. Больше всего этим ароматом несло из совершенно неожиданного источника в самом центре стенда — Алексея Беляева-Гинтовта, который выступил с двумя крупноплановыми изображениями зорко стерегущих соколов, исполненными в его узнаваемом черно-золотом стиле.

За несколько тысяч миль от своего оригинального контекста эти соколы выглядели не только не опасно, но и вполне к месту. Они были лаконичны, властны, явно намекали на любимое занятие местных царей и ту блестящую глянцевую поверхность, что парализует тамошнего коллекционера как удав (или сокол) кролика, если судить по галереям категории номер два.

С тематической точки зрения соколы вызывали в памяти заглохший ныне дубайский проект «Волшебного города-сокола» (Falconcity of Wonders). Это еще один гигантский жилой, бизнес- и рекреационный комплекс, из космоса якобы похожий на указанную птицу в полете и включающий в себя увеличенную копию Эйфелевой башни (разумеется, это отель). Короче, всё очень по-дубайски.

Из всех этих галерей номер два «Триумф» был, надо сказать, наименее бесстыж в погоне за звонким дирхамом и выглядел более или менее прилично: работы там были только русские, примерно те, что они выставляют обычно, и достаточно разумно развешенные. Множество западных галерей, стремясь привлечь местного покупателя, повели себя куда более вульгарно. Но интересно было почти полное отсутствие конвейерной продукции «голубых фишек» — там было всего три Ансельма Райле, пара Мураками и одна-единственная картина Херста с цветными пятнышками, что следует считать своего рода рекордом.

Описанный недуг популизма больше всего проявился в той куче поверхностного искусства, которую привезли галереи из других арабских стран (перепаковав по новой то, чем клиенты побрезговали в прошлый раз) и просто иностранные галереи, снайперски нацеленные строго на местный вкус. Возьмем, например, галерею PYO из Сеула. Подпитавшись в прошлом году продажей металлических скульптур лошадей, работы Пак Сун Тэ (он, кстати, продается и в Москве), одному члену местной королевской семьи, в этот раз галерея посвятила одну стену своего стенда целиком только работам из этой серии, а остальные — лошадям в других видах (и для разнообразия одной панде).

А блеска-то было, блеска! Ближневосточные сувениры на любой вкус, отполированные либо усеянные драгоценностями. Тут сверкающий Калашников, там байкерская куртка с портретом Ахмадинежада, тексты Корана в любой форме — от неоновых трубок до страниц с нарисованным на них реактивным истребителем. На этом фронте наиболее провокативен был иранец Фархад Мошири. Для дубайской галереи The Third Line он произвел три холста со сверкающими тропическими птицами, сидящими на сверкающих танках; на стенде галереи Emmanuel Perrotin доминировала его серия Golden Allah, на пяти рамах которой имя мусульманского бога на арабском было написано золотом и бисером.

Обе эти работы прекрасно демонстрировали, что именно не так со значительной частью искусства на выставке и с идеей современного ближневосточного искусства в частности. Например, Мошири привез свою работу для Перротена очень поздно, и стенд как бы построили вокруг него в последний момент. В результате все оказалось золотое, даже самого Мураками отодвинули ради золотых шаров производства Жана-Мишеля Отониеля и золотой рамы (обрамляющей золотые рамы поменьше) работы французской группы со странным названием Kolkhoz. И вот уже ярмарку повело в сторону сверкучей эстетики, вот уже она нахватала элементов богатых, разнообразных культур, лишила их всякого смысла, залачила сверху самыми пустыми, эгоистическими мотивациями западного материализма. Искусство Беляева утратило здесь свой пугающий характер, но и ироническое содержание (которого вроде стоило бы ожидать от Мошири) полностью исчезло.

Лучшие работы художников из арабского мира были серьезны и тонки. Почти все лучшие местные художники учились на Западе и по большей части там же продолжают жить и работать. Это, без сомнения, увеличивает риск, что их назовут какой-нибудь «арабской китайщиной» и их творчество, узнаваемо ближневосточное, обвинят в этноспекуляции.

Два моих личных фаворита прямо говорят об этом в своих работах. Родившийся в Ираке Аяд Алхади (Ayad Alkhadi) провел детство в Багдаде, Эмиратах и Англии, учился в Нью-Йоркском университете и после первой войны в заливе уехал из Ирака навсегда — в Окленд. Его серия I am Baghdad (2008—2009) смешивает традиционную арабскую каллиграфию с западной техникой коллажа вырезок из арабских газет о второй иракской войне. Поверх коллажа были нанесены рисунки — его собственное лицо краской, углем и акрилом, вносящее момент личного и глубокого беспокойства. То, что нужно для ярмарки, конечно.

Остроумное переиначивание декоративной эстетики, которым занимается Гада Амер (она родилась в Египте, училась во Франции и живет в Нью-Йорке), меня очень порадовало. Ее Le Salon Courbé (2007) поначалу кажется несколько экстравагантной дизайнерской гостиной с креслами, обоями и ковром в предсказуемо «женских» тонах, но при ближайшем рассмотрении замечаешь в вышивке намеки на брызги крови и трудночитаемые словарные определения слов «террор, терроризм, террорист».

Заинтриговал меня и 29-летний доктор Ахмед Матер (Dr. Ahmed Mater) из Саудовской Аравии — все еще практикующий врач в маленькой деревне. Он показал серию «Кабба» (2008—2009), в которой исламская святыня была представлена маленьким черным магнитом с кольцом из металлических опилок вокруг, создающих образ пилигримов. Египтятин Моатаз Наср создал еще один вариант ближневосточного contemporary art, с силуэтами цветов, сделанных из разноцветных спичек, и Ice Cream Map в форме пазла арабского мира — причем регионы конфликтов были оставлены пустыми.

Что ближневосточному искусству нужно, так это более развитая местная инфраструктура, чтобы оно могло развернуть свои принципы и подходы и осмыслить свои отличия от Запада. ОАЭ — это экстремальный случай отсутствия такой инфраструктуры, и без сознательного усилия тут ничего не изменится. В этом году Эмираты впервые получат венецианский павильон и будут также представлены на выставке Катрин Давид «Власти Абу-Даби — за культуру и наследие» (два феномена, которых этой стране не хватает по сравнению с соседями). Но откуда это искусство возьмется? На 9-й Биеннале в Шардже всего два художника из самих ОАЭ.

27-летнюю уроженку Дубая Ламию Гаргаш (Lamya Gargash) часто называют самой яркой надеждой своей страны — она займет главную позицию в национальном павильоне. Ее серия Presence задумана интересно (фото «брошенных или полуброшенных» квартир в ОАЭ), но исполнение напоминало скорее каталоги по недвижимости. Рим аль-Гаит (Reem al Ghaith), у которой еще чернила на дипломе не обсохли, справилась с этой темой лучше в ее довольно-таки русской по стилю работе — большой псевдоархитектурной инсталляции «Что осталось от моей земли», в которой идет речь о пространстве между офисными зданиями.

Директор Джек Петросян (Jack Petrossian) задумал биеннале, которая будет «не ограничена никакими темами и кураторскими программами». Именно это, к несчастью, и произошло. Выставка под неопределенным лозунгом «Предложения для будущего» была в итоге больше о том факте, что в стране есть биеннале, нежели о каких-то идеях, которые можно было бы при помощи этой биеннале исследовать. Хотя большинство работ было заказано специально для Шарджи, художники в основном держались своих обычных приемов и тем. Неудивительно, что выставка оказалась разнообразной и живой, но непоследовательной, неровной и явно нуждалась в некоторой прополке. Главные работы были «западные». В их числе метафизические размышления — при помощи миниатюрных фигурок — о месте человека в мире аргентинки Лилианы Портер, живущей в Нью-Йорке; видеоинсталляция с лающими собаками (что имеет отношение к Освенциму) польки Агнес Янич и два видео словенского дуэта Ника Облак — Примоз Новак. В первом художники появляются сидящими в маленьком телевизоре и пытаются вырваться из него, а оранжевая ткань, натянутая вокруг, соответственно выпячивается. Второе — иронический фиктивно-документальный фильм об их поездке в Шарджу — по суше на тачке (в буквальном смысле слова).

В целом, какой бы безупречной ни была организация, трудно понять, что все это может дать развитию регионального искусства: фокус слишком сильно смещен в сторону западных влияний, с одной стороны, или вкуса покупателей «арабской китайщины» или «арабского неорюса» — с другой. В Эмиратах проблема достигает вершины абсурда — тут постройка филиалов Лувра и Гуггенхайма считается более важной, нежели поддержка местного искусства. Дубай и Шарджа уязвимы и финансово, и художественно, учитывая их зависимость от западных инвестиций в строительство и от западной культуры в галерейном бизнесе. Особенно потому, что стоимость жизни и отсутствие государственной поддержки тут достигают таких масштабов, что в сравнении с этим борьба московского художника за жизнь выглядит просто приятными каникулами.

И вне зависимости от того, сколько хорошего регионального искусства тут можно увидеть, начинаешь задумываться: какую, собственно, роль отвели современному искусству в своих грандиозных планах местные властители? Есть признаки того, что они медленно, но верно распространяют свои ультраконсервативные вкусы: кажется, шейх Дубая купил одну из самых отвратительных работ на всей ярмарке — мерзкий расписанный «бьюик» китайского художника Ма Джуна. Так же трудно понять, что может дать современному искусству и обмену идеями любой из этих Эмиратов, если законы тут такие средневековые: в Шардже, например, незамужним женщинам нельзя появляться в мужском обществе в публичном месте, а в Дубае беременные, не находящиеся в браке, отправляются в тюрьму. Уехал я отсюда в убеждении, что contemporary art здесь просто еще одна западная скаковая лошадь в дворцовой конюшне, попытка одновременно представить Эмираты современным культурным центром и частью растущего, живого региона. При том что и то и другое неправда. А если денежная река обмелеет, искусство, скорее всего, уйдет вместе с ней — туда, откуда оно пришло и где ему и место.

Перевод с английского Е. Дёготь


Другие материалы раздела:
Церемония вручения «Инновации»: своими глазами, 08.04.2009
Вернисажи недели. 6–12 апреля, 06.04.2009
Дмитрий Тимофеев. Д&В три на четыре, куском. АЕС+Ф семиметровые, с хвостиком, 03.04.2009