Что хочет сказать физическое, когда остальное помалкивает

Тело как орудие на разные случаи жизни и смерти — в проектах художников-режиссеров Стива Маккуина, Джулиана Шнабеля и Хармони Корина

Пробежать 42 километра нью-йоркского, самого крупного в мире марафона — это престижно. Целый год люди тренируют тело, чтобы в результате произнести: «Я это сделал!» Марафон — солнечный пример нью-йоркской солидарности всех-стран-объединяйтесь. Это бегущая Вавилонская башня, где рядом оказываются разные национальности и возрасты (самой старшей участнице в этом году 88 лет), люди с ногами и без (188 участников — в инвалидных креслах). Бегут даже голливудские звезды — в прошлом году это была Кэти Холмс. Бодрийяр, правда, видит это событие в несколько ином ракурсе. В своей книге «Америка» он описывает нью-йоркский марафон как зрелище, от которого можно прослезиться, зрелище конца света: «Их 17 тысяч (а со времени написания книги цифра поднялась до 38 тысяч. — В.Г.), и каждый бежит сам по себе, не думая о победе, бежит только ради того, чтобы ощутить свое существование... Марафон — это демонстративная форма самоубийства, форма его рекламы: бегут для того, чтобы доказать, что мы способны дойти до конца самих себя, чтобы доказать... но доказать что? Что в состоянии дойти».

В нью-йоркском марафоне каждый бежит, чтобы ощутить свое существование. Цель героя фильма «Голод», открывшего 46-й Нью-Йоркский кинофестиваль, — чтобы его существование ощутили другие. И единственное оставшееся ему оружие — его собственное тело. В 1981 году в белфастской тюрьме Мэйз боец Ирландской республиканской армии Бобби Сэндс начинает свой марафон к смерти —
66-дневную голодовку, с целью добиться от правительства Тэтчер признания его с товарищами политзаключенными. Когда мы слышим слово «голодовка», наше воображение не в состоянии воспроизвести картинку дальше пустого желудка и легкого головокружения. Режиссер «Голода» Стив Маккуин (Steve McQueen) показывает всю красоту тела в его мучительном растлении заживо. И когда он утверждает, что не делает из члена террористической группы ИРА великомученика, я хочу ему верить... Но визуальное тянет одеяло на себя — когда медсестра смазывает Сэндсу его язвы, вздрагивающие от боли при каждом прикосновении, от ассоциаций со страданиями Христа не убежать.


«Голод» завоевал в этом году в Каннах премию «Золотая кинокамера». Это дебют Маккуина — известного современного художника, лауреата престижной Тернеровской премии 1999 года. Маккуин, который давно снимает видео, настаивает на том, чтобы его не называли «режиссером», а только «художником». Как и для другого известного художника, снимающего кино, Джулиана Шнабеля, визуальное для Маккуина играет основную роль в кинематографическом рассказе. Фильм Шнабеля «Скафандр и бабочка» исследует ту же тему: за то, чтобы его существование ощутили другие, главный герой борется своим телом. Или, вернее, тем единственным, что в этом теле функционирует — левым глазом. «Скафандр и бабочка» также базируется на реальной истории: после сильнейшего инсульта главный редактор журнала Elle Жан-Доминик Боби полностью парализован, кроме одного глаза, причем мозг продолжает работать. Он страдает исключительно редким «синдромом окружения», описанным как «самое близкое приближение к захоронению заживо». Человек, который застрял в своем теле, пишет книгу и через десять дней после ее издания умирает. Миссия выполнена. И Жан-Доминик Боби, и Бобби Сэндс напоминают предшественника современного марафона греческого вестника Фидиппида, прибежавшего из Марафона в Афины, чтобы сообщить о победе над персами. «Мы победили!» — вымолвит он и испустит дух. А какое послание несет герой Маккуина?

Почти весь фильм идет без диалогов, кроме 22-минутного, снятого без монтажа спора между Сэндсом и его священником, пытающимся отговорить заключенного от голодовки. Проблемы, поставленные этим разговором, сегодня, на фоне терроризма и историй Абу-Грейб, кажутся особенно актуальными. Вечный вопрос: насколько цель оправдывает средства? Насколько справедливы по отношению к себе, к другим такие экстремальные методы борьбы — ценой собственной жизни, ценой жизни своих последователей? Ведь после Сэндса эту мрачную эстафетную палочку протеста перехватывали еще восемь заключенных. Умирал один, другой начинал голодовку... И семьи их, вероятно, не столько желали независимости Ирландии, сколько увидеть своих мужей и отцов живыми. «Почему за свои убеждения человек готов довести себя до черты таким способом — максимально болезненным? Как далеко надо зайти?» — спрашивает Маккуин.


Рана не может быть точечной. Боль, как камень в воду — круги задевают все, что попадается на пути. Даже тех, кто по другую сторону баррикад. Начальник стражи испытывает не меньшую боль от побоев: стертые в кровь кости на его кулаке — незаживающие раны от битья заключенных. Если сильно бьешь, твоему кулаку тоже достанется. Маккуин говорит, что не хочет углубляться в политику, но показать людей в условиях экстремальной ситуации. Обмазанные экскрементами стены камеры; коридоры, залитые мочой и хлоркой; нелегальные передачи, путешествующие из вагины в анус, — при том что физиология смердит, «Голод» один из самых красивых фильмов, которые я видела в своей жизни. «По-тарковски» снято полусознательное состояние умирающего — состояние, когда тело сходит на нет. Маккуин сравнивает эти моменты с «воздушным шариком, желающим покинуть комнату» — тело теряет ориентацию, баланс, их теряет камера, она скачет этим самым «воздушным шариком, желающим покинуть комнату». Душа отходит, но тело не перестает бороться.

«Сама концепция человеческого тела как поля для битвы кажется мне актуальной. Это символизирует крайнюю степень отчаяния — когда человеческое тело становится последним средством борьбы для тех, кого уже не слышат», — говорит художник.

В феврале этого года я долго сидела в музее Tate в Лондоне перед видеоработой Маккуина Drumroll (1998). Художник установил три видеокамеры — две по бокам и одну внизу пустой нефтяной бочки, которую он сам катил по улицам Нью-Йорка. Конечная инсталляция включает в себя три огромные проекции Нью-Йорка, снятого из бочки. Знакомые места, обыденная текучесть жизни нью-йоркского Сохо, желтые такси и абсолютно новая, завораживающая перспектива этих привычных элементов — и вся ситуация, как после дождя, сразу приобретает неизведанный еще смысл. Мне эта работа напомнила анекдот из жизни древнегреческого философа Диогена, известного помимо прочего тем, что он жил в винной бочке. Когда афиняне готовились к войне с Филиппом Македонским и в городе царили суета и волнение, Диоген стал катать по улицам свою бочку, в которой жил. На вопрос, для чего он так делает, Диоген отвечал: «Все заняты делом, я тоже». Маккуин сродни Диогену: чуть другой ракурс ситуации, сбивка детали — и ставятся под сомнения куда более крупные рыбы нашего сознания.


Если каждый катит по жизни свою бочку, винную, нефтяную или какую другую, то режиссер и художник Хармони Корин (Harmony Korine) катит эту бочку на себя. В этом году, после восьмилетнего перерыва, вышел его новый фильм, «Мистер Одиночество». Но в связи с мыслями на тему телесности мне вспомнился другой его проект, который так и остался незавершенным. Назывался он «Драка». По словам Корина, он хотел снять суперкомедию. Идея была в том, чтобы провоцировать людей на драку и снимать результат. Надо было соблюдать только два условия: Корин не должен наносить первый удар, и соперник должен быть крупнее его. Перед выходом на «дело-тело» режиссер выпивал, но не слишком много — так, чтобы не потерять равновесия, и слонялся по Нью-Йорку в поисках того, кто посильнее набьет ему морду. Съемочная группа вмешиваться права не имела, только в случае если Корин будет без сознания, а его будут продолжать избивать. Имя режиссера Harmony по-английски значит «гармония», при этом прозвище у Корина Harm, что значит «вред, ущерб». «Гармония вреда», как, впрочем, и «вред гармонии», попадает в самую десятку описания проектов Корина — самого загадочного из молодого поколения американских режиссеров.

«Я никогда не заботился о том, чтобы то, что я делаю, имело абсолютный смысл. Я хотел делать абсолютную бессмыслицу. Я хотел шутить, но мне по фигу кульминационный момент шутки». По плану Корина, самые смешные шутки должны были начинаться, когда какой-нибудь неизвестный громила начинал крушить ему кости, когда художник вместо красной тряпки подставлял быку собственное тело. Просто так, без причины, ради чистоты художественного жеста. (Может, и неплохая мысль: открыть этакое СПА для тех, кто хочет получить по морде. Пришел, получил, там же залечили — вроде как в «Особо опасен».) Хармони Корин так объясняет свои желания: «Потому что, когда я был ребенком, в штате Теннесси, жестокость была просто образом жизни. Каждый независимо от своих габаритов — я и сейчас невелик, а ребенком был еще меньше — должен был драться. Это была одна из этих штучек — реально жлобская фигня. Насилие было частью жизни. Я ненавидел, когда меня били, но я не слишком напрягался, если это была драка. Я ненавидел, когда меня ударяли родители или учителя, это мне не нравилось. Но драка — другое дело, пока у тебя есть хоть какой-то шанс».


Жаль только, что шанса на полнометражку у Корина тогда так и не осталось — чего не рассчитал режиссер-не-тряпка, так это того, что по-настоящему жесткая часть драки длится две-три минуты, не больше. Поэтому после шести драк и переломанной лодыжки он остался с пятнадцатью минутами материала и полным нежеланием ринуться снова в бой.

Это как радость быть футбольным мячом — конечно, приятно иногда прорываться в ворота, но в основном по тебе бьют. Хотя, если следовать историям некоторых дзенских коанов, просветление часто наступает от удара палкой по голове, после чего можно уже и забыть о телесности и подумать о книжке. Известный философ из Любляны и явный любитель неспортивного духа Славой Жижек говорит: «У меня целая теория на тему катания на лыжах. В чем это катание состоит? Ты поднимаешься наверх и спускаешься вниз. Так почему бы сразу не остаться внизу и не почитать хорошую книгу?»