Письмо из Стокгольма: Восьмое марта круглый год

ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ открывает для себя скандинавский феминизм

Есть города-планеты, а есть города-кабинеты. К первым относятся мировые столицы. Нью-Йорк, Лондон, Париж для приезжего из провинции всегда вызов. Они берут на слабó, предлагая соревноваться в скорости с Риджент-стрит, в богатстве — с Метрополитен-музеем, в образованности — с Лувром. Стокгольм, как Базель или Цюрих, принадлежит к числу городов-кабинетов. Здесь ничего не происходит, кроме комфорта. Такие города дают возможность сконцентрироваться, подумать. Здесь никуда не надо спешить. Нет плохих районов, потому что иммигранты сидят на пособиях. Воздух в центре чище, чем в Переделкино. Скучно, но это плодотворная скука.

«Местные менты забрали Кулика только после того, как поставили его на ноги», — рассказывает Александр Вайндорф, русский по происхождению, живет в Швеции с восемнадцати лет. В 1999 году он присутствовал на «собачьем» перформансе Олега Кулика в местном музее современного искусства, Moderna Museet, и переводил его объяснения местным полицейским. «Кулик рассказывал, что немцы грубо тянули его за поводок. А шведов зауважал: признали в нем человека». Швеция вообще страна прямоходящих. Несмотря на то что, по мнению местных, welfare state умер вместе с премьером Улофом Пальме. Страну волнует общий для Европы крен вправо. Государство переходит на монетизацию всего, что только можно. В этом году неонацистская партия впервые пролезла в шведский парламент. Их не приглашают на главные мероприятия, вроде вручения Нобелевской премии, но они есть, и, что еще важнее, за них кто-то голосует.

Конечно, по сравнению с нами в Швеции достигнуто равенство — полов, социальных статусов, возрастов. В местном клубе ночью смесь публики такая, какую в Москве не встретишь. Здесь тусуются молодые турки второго поколения. Шведы из пригородов пьют дешевое пиво. Рядом за отдельным столиком компания, по виду топ-менеджеры, взяла пять бутылок Moët & Chandon и празднует сделку.

Я приехал в составе делегации из двух человек. Куратор видеопрограмм ГЦСИ Карина Караева совместно с художником Йеспером Нордалем делает выставку New Gravity. Деньги на нее дает государственная организация под названием Шведский институт (Swedish Institute) с просторным офисом в старом городе. «Никто в Швеции не знает, чем мы тут занимаемся», — говорит Анна-Мария Берниц, директор организации. Шведский институт, объясняет мне Карина, дает деньги на гендер. В других странах.

Йеспер выглядит как вечный студент. Он умен и меланхоличен. Одевается в секонд-хендах, о чем свидетельствует потертый логотип Armani на одной из его футболок. Циничная Карина как-то намекнула на то, что он гей. Йеспер страшно обиделся. Наверное, так его дразнили в школе. Со стороны Карины это было жестоко, если подумать. Но мы редко думаем о чем-то таком в России. На самом деле он не гей, он просто очень чувствительный парень. Хрупкий. Ни следа спорта на худом торсе. Йеспер пытается найти смысл в окружающем мире. В России он был уже несколько раз. Сделал у нас даже видео о группе «Тату» и ее влиянии на социальную атмосферу в России. Две неумные девочки в роли пропагандисток толерантности к лесбиянкам? Не так уж абсурдно, наверное: количество подростков женского пола, открыто держащихся за руки, на улицах Москвы увеличилось за последние годы. Хотя катализатором вряд ли стали брюнетка с рыжей. Земфира, скорее всего, сыграла более существенную роль, хотя бы потому, что ее аудитория в среднем образованнее. А прогрессивные гендерные конструкции все-таки зависят от уровня интеллекта. Без высшего не разберешься, гей ты или нет. Нужна теоретическая база, чтобы открыть в себе смелость противостоять социальным нормам России, этого длинного-длинного Bible-Belt state.

В нашей программе пребывания отсутствует пункт «свободное время». Free у нас только evening, когда все культурные места закрыты. В Национальный музей, аналог Пушкинского, мы попадаем чудом, когда директор некоммерческого фонда Index в одно суровое, дождливое утро без объяснения причин не приходит показывать свое детище. Забавно, что в Index проходит выставка «Образ за работой», про труд в искусстве. Начальнику в дождливое утро явно трудиться не хотелось. Оставив в почтовом ящике каталоги ГЦСИ и фривольную записку «Karina and Valentin were here! XO», мы отправляемся смотреть старое искусство.

Залы Национального музея встречают нас идеальной иллюстрацией к феминистской максиме «женщина как объект». На картине Якоба Йорданса, написанной по сюжету из Геродота, царь Кандавл исподтишка хвастает красотой своей жены перед телохранителем Гигесом. Царица оборачивается и смотрит прямо в глаза зрителю с игривой улыбкой: я знаю, на что ты пялишься. И действительно, ученик Рубенса не оставил нам выбора — полноценно барочная попа царицы находится почти в центре композиции и прекрасно освещена. Правда, дальнейшее развитие событий в этой истории происходит в рамках борьбы за права женщин. Возмущенная царица подговаривает Гигеса зарезать супруга. Впрочем, современным феминисткам эта история все равно не понравилась бы. Легко так вести себя, если ты принадлежишь к правящему классу.

В остальные дни с утра до вечера мы ходим по мастерским художников и говорим, говорим, говорим без остановки. На наши попытки увильнуть от неумолимого графика Йеспер реагирует гримасой человека, который столкнулся с мировой несправедливостью. Или зубной болью. Поэтому мы ходим, превращаясь в скульптуры Джакометти. Дисциплина убирает лишние движения, приглушает голоса. Еще неделю после возвращения я разговаривал полушепотом. Нам в России стоит поменьше размахивать руками и орать на морозе. Телесная сдержанность продуктивна, судя по качеству инфраструктуры.

Первый же день приносит встречу с живым классиком феминистского искусства американкой Мэри Келли, участницей движения 1970-х Women's Lib. У нее небольшая ретроспектива в Moderna Museet. Нас зовут послушать ее мини-экскурсию по экспозиции. Келли похожа на учительницу старших классов. Тихим, умиротворяющим голосом она объясняет свои работы. Ранние — самые интересные. Например, серия листов, на которых Келли отпечатывала содержимое подгузника своего новорожденного сына и печатала меню соответствующего дня. Или альбом, посвященный попыткам сына написать свое имя. Мерный ритм убаюкивает, как разглядывание альбомов Кабакова. Келли, однако, старательно опускает историческую терминологию. Слова «концептуализм» и «минимализм» не звучат: их придумали белые мужчины с высшим образованием, чтобы выстроить иерархию, в которой женщинам нет места. Абстрактному мышлению концептуалиста Келли противится, как может: все ее работы автобиографичны, основаны на личном опыте. А язык? А что язык — просто так случилось, что он был модным в то время. В сороковые она могла бы писать абстракции — цвета, как говорится, детской неожиданности.

Когда художница молчит о стиле, чтобы не попасть в большую историю искусства, — это проявление сепаратизма. На нашем пути сепаратистки попадаются регулярно. На следующий день мы идем в гости к Фиа-Стине Сандлунд. Сдержанная блондинка, из тех, про которых говорят «знает себе цену». Фиа-Стина своими руками положила конец конкурсу «Мисс Швеция». В 2001 году она вместе с соратницей выскочила на сцену и развернула в гуще красоток в купальниках плакат со словом Gubbslem. В переводе это что-то вроде «папиной соски». «Оно вошло в толковые словари шведского», — гордо говорит Фиа-Стина. Церемония проходила в прямом эфире. Акцию увидела вся Швеция. Общественные дебаты привели к тому, что «Мисс Швеция» через пару лет сдохла. Возник другой конкурс, «Новая мисс Швеция» — без купальников, зато с глубинными интервью, в ходе которых кандидатки должны показать себя самостоятельными личностями. Фиа-Стина уверена: «Феминизм здесь победил. Мы добились намного большего, чем американки».

Я поражен эффективностью Фиа-Стины. Художник Игорь Шелковский любит говорить, что скульптор и общество — как две ладони. Если раздается хлопок, значит, скульптор нужен. Фиа-Стина, кажется, хлопнула как следует. Сейчас она работает над современной интерпретацией пьесы «Фрекен Жюли» Августа Стриндберга, шведского писателя номер один. Ее последней громкой работой была гранитная плита с надписью «Будущим жертвам шведского оружия». Плиту Фиа-Стина сделала по заказу для Брюсселя. В Стокгольме ее выставить не удалось. Городской комитет посчитал, что на ней можно поскользнуться и упасть. Это, конечно же, цензура. Оказывается, огромная часть государственного бюджета складывается из доходов по продаже изготовляемого в Швеции оружия. Интеллигенция страдает по этому поводу, тем более что Швеция, страна нейтральная, часто торгует с государствами и группами, ведущими войну. Я спрашиваю Фиа-Стину, готова ли она отказаться от государственной поддержки ради того, чтобы хоть один завод закрылся. Художница впервые не знает, что сказать, и меняет тему. Главный вопрос: к кому из двух представителей комитета по грантам Шведского киноинститута обращаться за деньгами? «Фрекен Жюли» снимается в Нью-Йорке, там дорого. У Фиа-Стины нет права на ошибку. «Наверное, логично пойти к женщине, — рассуждает она. — Но я ее видела как-то раз на вернисаже. Ее интересует только шампанское и тусовки».

Равенство, таким образом, оплачивается процентом с продаж опасных игрушек для мальчиков. Это, впрочем, не важно: соседи по Скандинавии уже обогнали Швецию по уровню развития в этой области. Норвегия шагает впереди, а живет за счет нефти. Тем не менее интрига кажется мне красивой. В голове формируется коварный план, который я привожу в действие на следующий день, во время визита в Iaspis.

Iaspis — это главный подарок шведского социализма художникам. Александр Вайндорф сидел на гранте Iaspis. Он описывает ситуацию так: «Ну представьте: в Швеции примерно пять высших школ, в которых учат искусству. Каждый год они выпускают по десять, скажем, человек. Все они подают на конкурс. Победителей двое. Всего двое! Они получают на полгода мастерскую и 9000 евро на нос. Чем плохо?» Кроме того, Iaspis дает деньги еще двум художникам «посередь карьеры» (именно так я бы перевел термин midcareer) на индивидуальные проекты и те же полгода в мастерской. Можно получить денег и просто так, без помещения. Можно уехать в другие страны: Iaspis оплачивает стажировки и мастерские в разных городах мира, от Берлина до Рио-де-Жанейро.

Волшебная организация находится в конце длинной улицы. Перспектива уходит в лесок то ли парк. Чувствуешь себя на краю земли. Или в Великом Новгороде, на улице Федоровский Ручей, где стоит, прямо на аккуратном бульваре, указатель «Москва». Iaspis встречает нас абсолютной тишиной. Мы должны провести по часу времени с каждым из шведских художников на грантах. Так вышло, что каждый последующий художник более радикален в вопросе равенства полов, чем предыдущий. Начинаем с Клааса, единственного мальчика среди получивших грант шведов. Он делает перформансы с петардами и прочими аксессуарами футбольных фанатов. Следующая мастерская в три раза больше, чем у Клааса. В ней сидит Кристина Матуш, нервная миниатюрная женщина лет тридцати пяти. Кристина делает минималистские скульптуры с сексуальным подтекстом. Она явно очень ранимая, поэтому больше всего ее интересуют дыры, а любимый материал — полированный металл. На одной из ее выставок пять нанятых актеров стояли за фальшивой стенкой, выложив на металлическую подставку а-ля Дональд Джадд какую-нибудь часть тела, от женской груди до головы. Сейчас Кристина работает над государственным заказом. Она оформляет большую станцию железной дороги неподалеку от Мальме. К своей победе на конкурсе Кристина относится с иронией: «Ну я же девочка, потому и выиграла».

После Кристины нас ждет обед. Iaspis попросил русских гостей приготовить небольшой рассказ о ситуации в России. Карина говорит о ГЦСИ и проблемах хранения медиаарта. Я даю дайджест последних новостей, рассказываю про полемику эстетов с политиками, а в конце привожу в действие коварный план. Последним кадром моей презентации становится лозунг: «Trade Iaspis for weapons!» Я предлагаю художникам и сотрудникам Iaspis отказаться от господдержки в обмен на закрытие какого-нибудь военного завода. «Я согласна», — с ходу говорит полная девушка, которая потом окажется самой радикальной феминисткой среди обитателей Iaspis. Ионатан, менеджер по проектам, объясняет, что бюджет состоит из разных уровней, и доходы от оружия не поступают напрямую на финансирование Iaspis. «Твоя логика спекулятивна», — говорит Ионатан. Я возражаю: Фиа-Стина тоже непоследовательна. С тем же успехом можно поставить памятник тем, кто порезался столовым ножом. «В твоей идее есть ценное ядро», — признает Ионатан. Карина еле сдерживает смех и записывает реакции собравшихся на мобильный телефон. Пародия на активизм удалась.

Мы допиваем плохой кофе — в Скандинавии не варят хорошего — и идем в другие мастерские. Карина все больше скучает на наших встречах. Она мыслит как куратор и в первые же секунды представляет художника на выставке, молниеносно высчитывает в уме стоимость транспортировки и страховки и постепенно угасает, если эти параметры не складываются в нужной последовательности. Карина начинает вертеться, сковыривать лак с ногтей, ехидно усмехаться про себя, слушая прямолинейные ответы наших респондентов. Мне же интересны художники. И чем дальше, тем больше я понимаю, что интересны все без исключения. Может быть, они делают неправильный мед, но из какого сора?

Нашей следующей собеседницей становится высокая красавица, снимающая совместно с сестрой фильм про американскую феминистку Кейт Миллет. «Давайте поскорее, — просит она, — мне надо ребенка забрать из дневной группы». Она показывает нам отрывки из фильма. На них — полусумасшедшая старуха, то есть сама Миллет, живущая на ферме, которую она организовала в 1970-е специально для женщин. Сейчас рядом с ней никого. Сепаратизм не удался. Судя по Миллет, американки действительно не добились того, к чему стремились. Я предлагаю доснять часть фильма в Швеции и показать страну в роли фермы Миллет, царства гендерной справедливости. Девушки обещают подумать. Их тоже, кажется, все устраивает, и Миллет они снимают не в политических целях, а так, в жанре «встречи с интересным человеком».

Но есть в Iaspis и диссиденты. Мы попадаем в мастерскую к полноватой девушке, готовой отказаться от господдержки ради снижения производства оружия. Мастерская огромна. «Вижу, мальчиков вы тут держите в черном теле. Мастерские девочек в среднем в два раза больше», — говорю я. «Делаем все возможное», — отрезает она. Миа — основатель Свободного университета Мальме. Это нечто среднее между радикальной феминистской организацией, образовательным учреждением и группой «Что делать?». «Значит, феминизм в Швеции не победил?» — спрашиваем мы. «Ничуть», — отвечает Миа. Она готовит грандиозный утопический проект под названием «Мы победили: феминизм будущего». Против чего конкретно она выступает? «Вот, например, недавно приняли закон, согласно которому государство оплачивает каждой гражданке Швеции половину суммы, потраченной на наем няни, — говорит Миа. — Говорят, что это, мол, освободит женщин с детьми и создаст больше рабочих мест для приезжих. Но это неклассовый подход. Получается, что привилегии получают люди, которые в принципе могут позволить себе няню. А няни становятся объектом эксплуатации».

У Мии есть и позитивная программа. «Первым делом, — говорит она без тени иронии, — надо избавиться от деторождения». Люди должны появляться на свет, как морковки из земли, совершенно одинаковые. Сравнение с морковками вызывает у меня приступ сексизма. Интересно, думаю я, почему радикальная феминистка использует в качестве метафоры фаллический предмет? Почему не картошка, например? Я держу эти мысли при себе, чтобы нас не выгнали с позором. Эти морковки, продолжает Миа, настолько пропитаны соками почвы, что не нуждаются в еде. Значит, экономику тоже закрываем. Чем они занимаются? Уж явно не сексом: «они обмениваются знаниями». Каждое поколение умирает в один день, поэтому индивидуальной тоски никто не испытывает: следующая партия морковок массово хоронит предыдущую. «А что-нибудь более реалистичное?» — спрашиваю я, обалдев от тоталитарно-авангардной сказки. «Начнем с детей в пробирке», — говорит Миа. Я советую ей почитать книжку Мишеля Уэльбека «Элементарные частицы». Там повествование ведется как раз от лица бесполых сущностей будущего, с презрением рассматривающих суету и мерзость человеческого существования конца двадцатого века. Почему она считает себя художником? Ведь борется за вполне политические идеи. «Статус художника позволяет мне делать вещи, которые были бы невозможны, позиционируй я себя в качестве политика», — объясняет Миа. Художник — это свобода. Я вспоминаю дебаты по поводу того, занимается ли искусством группа «Война». И Миа, и победитель «Мисс Швеции» Фиа-Стина ближе к «Войне», чем к миру галерей. Но художниками им быть необходимо: арт-мир — единственная социальная площадка, где правила пишутся по ходу дела. Попробуй политик рассказать электорату про морковки, его бы затоптали. Я искренне желаю Мии удачи, потому что уверен, что ее дело безнадежно. На этом мы прощаемся.

Слушая этих уверенных в себе женщин, не позволяющих и тени кокетства в беседе с симпатичным молодым человеком из экзотической страны, начинаешь разбираться в оттенках собственного сексизма. В России феминистка изображается либо как butch, доминирующая лесбиянка с низким голосом и в штанах цвета хаки, либо как истеричка, которой «больше всех надо». Порог чувствительности к насилию относительно женщин у нас тоже чрезвычайно высок. Бить их нехорошо, с этим все согласны. Но, например, интеллектуальное подавление и унижение в порядке вещей. Пусть оно и обставлено иногда как форма флирта. Вспоминаю, сколько раз наблюдал такую игру в поддавки и участвовал в ней: ты доминируешь, потому что тебе позволяют. Садомазо в режиме светской беседы. Здесь не может быть и намека на покровительственный тон. И это не просто стандарт европейской вежливости. Это действительно установка на разговор равных.

Вечер дарит неожиданный постскриптум к нашему погружению в разные оттенки феминизма. У Карины встреча еще с двумя художниками, Тобиасом и Касей. У них мастерская в богатом районе. На первых этажах домов бутики и магазины. У людей на улице довольные лица, дети подпрыгивают от радости шопинга. Тобиас записывает музыку в стиле неоромантиков 1980-х и придумывает себе аватары, компьютерных двойников неопределенного пола. Его работы будут на New Gravity. Кася, его подруга, делает громадные скульптуры, девочек в шортиках, напоминающих Лолит на роликах с полотен украинца Владимира Кожухаря. Выглядит Кася неожиданно. На ней леопардовые лосины, волосы обесцвечены, губы полыхают алым, на плечи накинут меховой полушубок. После целого дня в компании женщин в мешковатых штанах я принимаю ее за трансвестита. «Одеваюсь как польская проститутка», — говорит Кася. На ее рабочем столе раскрыт альбом Бернини и свежий номер Harper's Bazaar — два издания, непредставимых в Iaspis. Мы с Кариной радостно купаемся в мире китча после тяжелого дня лабораторного феминизма. В Москве мы воротили бы нос от столь попсового искусства.

Спрашиваем Тобиаса и Касю о феминизме. Кася, оказывается, его жертва. «У меня была в академии преподавательница. Она меня ненавидела. Однажды для студенческой выставки я сделала скульптуру, частью которой была голова на длинном шесте. Училка подошла ко мне и начала ругаться: мол, скульптура должна быть на уровне глаз, иначе зритель почувствует себя униженным!» Я вспоминаю клуб, где вместе толкались люди в Brioni и люди в H&M. За любовь к леопардовым принтам Касе тоже доставалось. Я рассказываю ей о людях-морковках. «Так, — говорит она, — а если в урожайный год среди морковок зародится картофелина? Что будет тогда?» Мы приходим к выводу, что морковки лопнут от невыносимого желания.

Тобиас и Кася никогда не получат государственный грант. И в мастерские Iaspis им ходу нет. Но не потому, что они потрясающие индивидуальности, не вписывающиеся в систему. Как ни симпатичны нам были столь расслабленные ребята, искусство Тобиаса и Каси банально. И не в том дело, что они не вполне феминисты. В Швеции феминизм не мода, а основа жизни, все более усугубляющееся следствие сексуальной революции 1960-х. Просто государство поддерживает не серых, но слабых — и тех, кто окружает слабых неусыпным вниманием. Iaspis не зря созвучен слову «хоспис».

Гражданин Швеции подписал с государством контракт. Он платит большие налоги, пока силен. Когда он ослабеет, государство подхватит его и понесет дальше. Возможно, эта ситуация не вечна. Правые не дремлют. Общество симпатизирует Штатам. Психология мелких лавочников берет верх над социально ответственным мышлением. Люди готовы отказаться от вещей, важность которых Россия только начинает осознавать. А шведские художники тем временем уезжают в Берлин, как говорит Йеспер, потому что там жить и работать в два раза дешевле. Им хочется выйти из кабинета в большой и, как правило, несправедливый мир. И это желание не угаснет, даже если Швеция займет первые места по всем параметрам ООН, от феминизма до экологии.