Был ли гендер в СССР?

КЕТИ ЧУХРОВ в своем докладе на выставке Gender Check выступает против стереотипного взгляда на проблему «гендер и социализм»

Имена:  Ана Мендиета · Вали Экспорт · Ева Хессе · Ли Лозано · Лиджия Кларк · Хелио Ойтичика

Доклад философа Кети Чухров «Искусство между гендерными проявлениями, феминистскими стратегиями и советским прошлым», переработанный вариант которого мы предлагаем вашему вниманию, был прочитан на симпозиуме в рамках выставки «Gender Check. Мужское и женское в искусстве Восточной Европы» в венском музее Mumok. Выставка, главным куратором которой была живущая в Германии сербка Бояна Пеич, включила в себя четыреста работ двухсот художников из 24 стран. Исследование и подбор работ осуществлялись 24 сокураторами из каждой страны, одним из которых и выступила Кети Чухров.

Как и многие крупные европейские события в 2009 году, выставка посвящена двадцатилетию падения Берлинской стены; она ретроспективно исследует визуальные знаки телесности, сексуальности и гендера, которые были вытеснены из публичных пространств социалистических обществ с 1960-х до конца 1990-х годов. Выставка должна послужить поиску точек соприкосновения между капиталистическим Западом и социалистическим Востоком: контекст гендерных теорий — важнейшая для Запада теоретическая и социокультурная область, которая позволяет сконструировать еще одну общую платформу для дальнейшей интеграции бывших социалистических стран в объединенную Европу.

Цель выставки состояла в том, чтобы показать, что при всей бюрократической жесткости социалистических режимов художники находили возможности для субверсивных отклонений от «прогрессивного универсализма». Ведь эмансипация при социализме декларировалась лишь на словах, а на самом деле общество сохраняло свою патриархальность.

На выставке меж тем чувствовалась разница в работах восточноевропейских художников и художников из контекста бывшего СССР. Во многих работах 60-х, 70-х, 80-х из Польши, Венгрии, Чехии, Словакии, стран бывшей Югославии можно с уверенностью опознать художественные практики, имеющие гендерную, а иногда и прямо феминистскую направленность. Однако в случае советского искусства даже когда художники используют в работе тело (Борис Михайлов) или коды «женского» и «мужского» (Р. и В. Герловины, Елена Елагина, Ольга Чернышева), это оказывается скорее некоей эмблемой универсального, нежели попыткой демонстрации запретного наслаждения или видом индивидуальной субверсивной эмансипации.

©  Предоставлено автором

Перформанс Риммы и Валерия Герловиных

1. Диалектика понятия «гендер»

Я бы хотела начать с одного противоречия в связи с понятием «гендер», которое становится явным в работе философа Джудит Батлер «Психика власти». С одной стороны, всем известно, что гендер — это не биологический пол, а социально-культурная конструкция. С другой стороны, описывая неизбежную колонизированность субъекта властью, Батлер пытается найти в субъекте некий не охваченный властным аппаратом остаток, который может власти противостоять. Этим «резистентным остатком» оказываются у нее гендерные составляющие психики, физиологии и тела, то есть категории скорее биологические, чем социальные и культурные. Субъект подчинен регуляционным режимам; из диалектики подчинения и несчастности сознания зарождается психический росток свободы.

Однако этот росток свободы субъекта амбивалентен. Подобно тому как агамбеновская «голая жизнь» есть лишь клинический остаток жизни лежащего в коме человека, остаточная гендерная свобода субъекта тоже распространяется только на радикально частное. А значит, измерение (тоже в определенном смысле клиническое) человеческого существования — это его гендерное измерение. Как если бы свобода была предоставлена человеку только в том случае, если он никогда не встанет с инвалидной коляски.

Итак, субъект охвачен режимом регуляций, но, несмотря на это, у его тела остается «голая жизнь» пола, и именно эта немощная «голая жизнь» заявляется как остаток, ускользающий от власти, способный на перформативность. Однако, претендуя на перформативность и социальность, разве гендер не остается одновременно сугубо физиологической категорией вне культуры и социальности? Значит, сама западная культура построена так, что культурно-социальная и перформативная активность субъекта в виде гендера не может превысить рамок своего биологизма. Таково биополитическое измерение понятия «гендер». Именно поэтому понятие гендера не может наделяться чрезмерным социальным оптимизмом. Ибо само это понятие — констатация аномалии, кризиса в распределении свободы, власти и подчинения.

Важнейшей составляющей «голой жизни» гендера является, согласно Батлер, меланхолия — понятие весьма амбивалентное. С одной стороны, оно имеет эмансипирующие характеристики, с другой — подтверждает нарциссизм и индивидуализм субъекта. Меланхолия возникает оттого, что «другой» (другой человек, возвышенное, идеальное) изначально утрачен, но меланхолик (в отличие от героя трагедии, который хотя бы оплакивает утрату «близкого другого») не способен остаться один. Меланхолик как бы оставляет место или след «другого», но без того, чтобы иметь «другого» в реальности — без того, чтобы любить живого «другого» или проститься с мертвым «другим». Он лишь подвешивает эту утрату, что Батлер вслед за Фрейдом и называет «интернализацией утраты». (Здесь имеется в виду различение, которое Фрейд проводит между отважной трагической скорбью и меланхолией. Меланхолия охвачена двойным страхом: страхом перед «чужим другим», которого меланхолик боится любить или ненавидеть, иметь или убить; одновременно он испытывает страх остаться один, поэтому и сохраняет место «возлюбленного» и «брата»; но в страхе перед тем, что этот другой может оказаться врагом, держит это место как бы всегда пустым. В этом и состоит его изначальная абстрактная утрата «другого».)

Итак, несчастное сознание подчиненного субъекта в процессе меланхолической тоски приобретает эмансипирующие характеристики. Соответственно, для субъекта-меланхолика не существует реального «другого», то есть канала выхода в пространство «общего». Вся социальность в этом случае «овнутрена», индивидуализирована. Вот почему идеал и тело, социальность и психика могут находиться только в режиме радикальной расщепленности. Джудит Батлер не удается найти убедительной связки социальности и меланхоличной индивидуальной психики так, чтобы доказать, что буржуазный индивидуализм и самореферентность меланхолического сознания способны выходить в измерение общности. В результате связь с социумом может быть установлена только через индивидуальную психику. Социальность и публичность остаются исключительно формальными понятиями, а психика — там, где она сопротивляется, — осуществляет это сопротивление посредством индивидуальных психопрактик. Зона сопротивления субъекта остается в режиме приватной персональности. Тогда гендер, психика, тело — как потенциальности остатка жизни, неохваченного властью, — соразмерны негативному отношению субъекта к коллективности, его отказу от политик утопии.

Неудивительно, что в сегодняшнем современном искусстве (главным образом в западном) противостояние жесткой реальности часто сводится к провалу в физиологию и рефлексологию. Часто в рамках этой «плененности плотью» (Benommenheit — Хайдеггер, Агамбен) и проявляется субверсивная роль гендера. В качестве классического примера подобного физиологизма можно упомянуть нашумевшую выставку Into me — Out of me (куратор Клаус Бизенбах, Berlin, Kunstwerke, 2007), в которой куратор собрал работы более ста художников, изображающие, как нечто входит в человеческое тело или выходит из него.

Такая генеалогия гендера не какая-то ошибка Батлер. Судя по всему, она и составляет его противоречивую диалектику. Поэтому рассмотрение этой кризисной категории надо начинать с неизбежной колонизации пространства общего проживания буржуазно-капиталистическими аппаратами общественного управления.