Искусство без дневного света

Коллекционер Христиан Борос открыл музей современного искусства в нацистском бункере. Не начнется ли у посетителей клаустрофобия?

В старые добрые времена частные коллекционеры покровительствовали государственным музеям. Передать в дар картину, коллекцию или целый музейный отдел — это было честью, службой отечеству. Разумеется, налоговые льготы упрощали процесс дарения. Но в наши дни сверхбогатые частные коллекционеры стали открывать собственные пространства для показа коллекций. И правда: кому нужен именной отдел в музее, когда можно обладать целым музеем?

Знакомьтесь: Христиан Борос (Christian Boros), недавно вошедший в растущую компанию тех частных коллекционеров, что торопятся поделиться своими сокровищами с публикой напрямую, без посредничества музея. Борос, немецкий рекламный магнат, живущий в Берлине, — отнюдь не самый богатый коллекционер. Француз Франсуа Пино (François Pinault) собрал куда больше произведений и демонстрирует их в Венеции, в Палаццо Грасси и здании Таможни. И коллекция у Бороса не такая солидная, как, скажем, у американской семьи Рубелл (Rubell Family Collection) в Майами, хотя вкус у него чуть тоньше — от Олафура Элиассона (Olafur Eliasson) до Китти Краус (Kitty Kraus). При этом он не стал нанимать прославленного архитектора, как, например, швейцарка Майя Оери (Maja Oeri), которая поручила свой проект Schaulager неподалеку от Базеля Херцогу и де Мерону (Herzog & de Meuron).

Исключительной коллекцию Бороса делает здание, в котором она размещена: нацистский бункер.

Кто из коллекционеров сможет такое переплюнуть? Бункер в Митте (район бывшего Восточного Берлина) построен в 1942 году из сверхпрочного бетона и занимает площадь в 3000 метров. Он не подземный (как вы, возможно, подумали), а надземный — целых пять этажей. Архитектор Пауль Бонац (Paul Bonatz), член консервативной группы Der Klotz (Блок), на счету которого также и Художественный музей в Базеле, построил этот бункер, рассчитывая на скорую победу Германии, — как своего рода торжественную гробницу. Этим объясняются тяжелый фриз во флорентийском духе и крошечные окошки. Когда союзники бомбили фашистскую столицу, в бункере укрывалось более 3000 человек — и он практически не был поврежден, если не считать нескольких сколов на стенах. После 1945 года Красная армия держала здесь военнопленных. В ГДР бункер служил складом кубинских бананов. После падения берлинской стены он принимал ночных гостей: секс-ярмарки, техно-вечеринки, садо-мазо клуб.

Несмотря на темное прошлое, бункер — официальная достопримечательность и охраняется правительством Германии. Возможно, просто потому, что его не удалось снести. Когда Борос предложил купить это помещение и заплатить за его преобразование в частный музей, муниципалитет вздохнул с облегчением. Из-за статуса объекта, находящегося под охраной, а также из-за прочности конструкции коллекционер не смог изменить внешний вид здания, хотя и умудрился пристроить к нему сверху пентхаус (впечатление такое, что на крышу бункера приземлилась стеклянная коробка Миса Ван дер Роэ). Выглядит инопланетно — и все же знакомо. Внутри произошли более серьезные изменения: потолки и стены убрали, чтобы расширить выставочные залы. Стены были настолько прочны, что строителям пришлось прорубать их алмазными армированными пилами.

Резать стены алмазами! А мне-то казалось, что пить шампанское на вернисажах — это роскошь!

В идее выставлять современное искусство в бункере есть множество плюсов. Проблема воровства отпадает, поджог не страшен. Но минусов еще больше. Отсутствие света идеально для содержания военнопленных, свежих бананов, секс-клубов и техно-дискотек, но искусству на пользу не идет. Кажется, Боросу удалось создать новый жанр: «искусство бункера» для мрачных цементных пространств. Живописи тут не место. Элиассон предлагает вниманию посетителей ярко светящиеся мобильные скульптуры, а Краус создала инсталляцию, в которой сквозь перекрытия просачивается что-то черное и липкое, как будто крыша течет. Работа Риркрита Тиравании (Rirkrit Tiravanija) в духе «эстетики взаимоотношений» — бесплатный тайский суп для всех посетителей — больше похожа на трапезу заключенных в тюрьме. Я прошла через несколько залов, и у меня начался приступ клаустрофобии — хотя о тех днях, когда бункер служил секс- и техно-клубом, я вспоминаю с нежностью. И правда, дотрагиваться до кого-то в темноте забавно; а вот рассматривать искусство при резком искусственном свете — это гораздо хуже.

Помимо архитектуры, основной проблемой коллекции Бороса — и других частных коллекций во всем мире — остается контакт со зрителями. Хотя эти коллекции и преподносятся как щедрый дар публике, но, поскольку размещены они на частной территории, а не в государственном музее, обязательств перед зрителями у них очень мало. Образовательных программ почти нет, как и связи с прессой, часы работы не фиксированы. Государство зачастую бывало никудышным покровителем искусств, особенно в Советском Союзе и во Франции, где обладало фактической монополией на культуру вплоть до 1989 года. Но, несмотря на все недочеты, оно все-таки стремилось донести культуру до как можно более широких слоев населения.

«Я собираю искусство, которого не понимаю», — говорит Борос. Таков его самоуничижительный девиз. Что же, по крайней мере, можно сказать, что он собирает искусство, которое ему по карману. В коллекции Бороса нет этикеток — объяснения дают гиды, — но в остальном она дает мало пищи для любопытства. Ее хозяин занимается рекламой и прекрасно понимает, как важна эффектная упаковка. В данном случае, как это происходит с большинством товаров широкого потребления, упаковка затмевает содержимое. В бункере, пережившем фашизм и бананы, оккупированном Красной Армией и техно-диджеями, нынешнее искусство кажется малодушной декорацией. Никогда еще современность так не боялась прошлого.

Перевод с английского Яны Токаревой