Кирилл Преображенский: Снова время квартирников

Художник рассказал ЕКАТЕРИНЕ ДЁГОТЬ, зачем он, как в 70-е годы, открыл квартирную галерею у себя в пятиэтажке в Черемушках

Имена:  Кирилл Преображенский

– Признайся, ты со всех художников, что у тебя выставляются, работы взимаешь потихоньку, а потом откроешь музей, как все сейчас делают. Да?

– Нет. Но кто-то, конечно, дарит. Если хочет.

– Ну хорошо, у тебя не фонд, у тебя галерея. А ты – галерист?

– Да ну ты что, нет, конечно. Понятно, что продажи не являются моей главной целью.

– А квартира-то хоть твоя? Или это все симулякр?

– Нет, моя, купил давно еще. Сейчас съехал в одну комнату, в остальных выставки.

– И зачем же ты развел там галерею?

– Я считаю, что арт-институции в Москве – галереи, ГЦСИ, фонды всякие, премии – слишком раздулись. Делают вид, что если их не будет, искусство кончится. Да и во всем мире стало так. Художник стал просто клерком этих структур. Он не работает для себя в мастерской, а для них пишет проект, смету составляет, портфолио, потом долго ходит к ним, выбивает финансирование и только потом что-то делает. Может быть. Не то что я против. Так может быть. Но где глубинный арт-процесс? Коммуникативное поле? Ведь даже вернисажи по сравнению с началом 90-х проходят абсолютно по-другому. Раньше было обсуждение, люди спорили. Сейчас вернисаж – это бизнес-пространство. Приходят люди, решают проблемы. Удобно назначать встречи. К сожалению, тот же бизнес среди художников. Они прекращают общаться друг с другом об искусстве. Говорят про интриги, про цены, про кто-кому-что. Все, кроме искусства. И эта ситуация меня как романтика и максималиста расстраивает. Кроме того, я человек уже не самый молодой, и мне надоело, что я все время должен куда-то ездить, работы свои показывать. Вот западный куратор, почему я должен с ней в ресторан ходить. Раньше в мастерских встречались, теперь все ходят куда-то с папками. Я теперь говорю: нет, вы приезжайте ко мне. Не хотите? А у меня не просто квартира, у меня галерея. Можно посмотреть выставку. Она: о! И потом, давление рынка ощущается. Говорю как художник, который привык к масштабу: очень трудно кого-то раскрутить на большой аттрактивный мощный объект, типа самолета из валенок [работа К.Преображенского и А.Беляева-Гинтовта]. Хотя, казалось бы, денег много. А экспериментальные вещи – медийные проекты, видео – это вообще не пользуется спросом. И вот если я художник, который не выдает на рынок продукт среднего формата, причем регулярно – я не то что совсем за бортом, но непонятно: а что с меня иметь? Поэтому я не работаю с галереями постоянно. И не могу сказать, что страшнее – идеологическое давление в советское время или давление рынка сейчас. И я подумал: если такая форма бытования могла быть в советское время, то почему бы ей не возникнуть заново при давлении рынка? Так что я продолжаю дело Апт-арта. Хотя я тут недавно встретил Никиту Алексеева, говорю ему: вот я делаю ревайвал Апт-арта. А он отвечает: полная фигня, ничего не получится. Все это, кстати, рядом происходило, и Рошаль тут же недалеко жил, и Пригов, и Альберт, и Ануфриев сторожем работал. Интеллигентный район.

– Продажи в твоей галерее возможны? И бывают?

– И возможны, и бывают. Иногда.

– У тебя существует какая-то договоренность финансовая с художниками, о проценте?

– Конечно. Но уточняется в каждом конкретном случае.

– Иностранцы покупают?

– И иностранцы, и русские.

– А ты приглашаешь каких-то людей специально, имея в виду, что они купят?

– Да, но не на вернисажи обычно.

– А на вернисаж только хороших знакомых?

– Нет, есть открытая информация в Интернете, и обычно бывает 50 на 50, то есть половину людей вообще не знаю. На вернисаж пускаю всех, а в другое время по договоренности. Опубликован мой домашний телефон, звонят, спрашивают: можно подъехать? ОК.

– В таком случае в чем, собственно, разница – такие галереи есть в Берлине. Они располагаются в частной квартире, и во многих случаях я не знаю – они эту квартиру снимают, или галерист сам там живет где-нибудь в глубине. И функционируют они там точно по такому же принципу.

– Но у них, я думаю, не в пятиэтажке. А у меня проект «Черемушки», галерея только часть его. Я всегда вообще рефлексирую о месте. Меня интересует социальная история этого квартала, который физически исчезает, хрущевки разрушают, в том числе в социальном смысле, не очень богатые слои населения выдавливаются дальше и дальше...

– А может быть, в твоем проекте важно советское прошлое как коммуникация – ведь в Черемушках большую роль играли зеленые участки, где люди могли встречаться, общаться, в домино играть?

– Конечно, тут нет ни одной улицы без скверов, колоссальные дворы. Это был первый советский мегапроект, строительная утопия, она распространилась на все города-миллионщики, в Ташкенте были свои Черемушки. И для того чтобы этот проект пропиарить, советская власть заказала Шостаковичу знаменитую оперетту. Либретто там очень странное. Есть молодожены-студенты, идет распределение квартир. Им квартиру не дают, а дают партократам. Но в Черемушках существует волшебная лавочка, если на ней загадать желание, то исполнится. И вот они загадывают и получают свою квартиру. В общем, это моя тема: магия против бюрократии. Искусство для меня – это магия. А институции – это бюрократия. И магия искусства, и коммуникация на сегодняшний день существует органичнее в приватном пространстве. Для меня важна эта приватность, что это не сквот какой-то. Сквот – это самозахват. Люди изначально лишены чего-то и решаются на криминальный, или почти что, жест. Сквот обладает душком явной протестности. А у меня моя квартира, моя территория. Это важно. Я это делаю не чтобы отработать то, что я захватил. Я не хочу, чтобы мне навязывали протест против структуры как таковой. Просто подлинная коммуникация на другой почве происходит. У меня не жест лишения, а скорее жест излишества.

– А свои работы ты показываешь?

– Нет. Это уже все равно что в гости на день рождения пригласить, никакой разницы.

– Алкоголь ставишь?

– Последнее время нет. Если кто-то приносит, я не препятствую. На последнем вернисаже было много тёть, которые привезли 30-летнее виски.

– А кто их пригласил?

– Я. Есть у меня такие знакомые. Пусть покупают, приобщаются к прекрасному.

– Купили?

– Собираются.

– Включились в коммуникацию?

– По мере сил.

– А художников ты привлекаешь?

– Я открыт для всех. Жду предложений. Вот Толя Осмоловский сказал: знаешь, у меня есть серия с ногтями, буржуи ее не очень любят, давай я у тебя выставлю. Остальные все сделали новые проекты – Елена Ковылина, Илья Китуп, Петр Быстров. Валерий Чтак вообще всю квартиру завесил от пола до потолка. Но это все довольно известные художники. А молодые теперь сначала спрашивают: а какой бюджет? а хорошо ли это для CV? Они пока не очень решаются. Из следующих выставок – будет у меня Николай Олейников, потом Каллима, Шурипа, Гутов хотел. Есть планы домашних концертов, чтений поэтических. А еще появились какие-то люди, они говорят: а давай ты у нас тоже такое сделаешь. На Рублевке. Вот сейчас пойду как раз с ними встречаться.