Яэль Бартана: «У меня разочарованная любовь к Израилю»

Художница из Израиля сказала в интервью ДАВИДУ РИФФУ, что она мечтает, чтобы ее страну можно было свободно критиковать, не опасаясь прослыть антисемитом

Имена:  Яэль Бартана

Яэль Бартана (Yael Bartana) — один из самых вдумчивых новых видеорежиссеров, появившихся недавно на международной арт-сцене. Ее мастерски смонтированные, часто лиричные видео исследуют вопрос: что значит сегодня быть израильтянином. Фильмы и фотографии Бартаны были показаны на многих биеннале и групповых выставках, включая «Документу-12», биеннале в Стамбуле (2005) и Сан-Паулу (2007). В прошлом году у нее открылась персональная выставка в P.S. 1 in New York. Об этом OPENSPACE.RU коротко писал здесь, а о Яэль Бартане здесь. Когда я созвонился с Яэль, она как раз готовилась открыть выставку в Сан-Франциско, в Музее современного еврейского искусства, но нашла время, чтобы поговорить о своих взглядах на искусство, политику и жизнь.

— Можно спросить, где ты выросла, где училась?

— Я выросла на севере Израиля, в Мошаве. Это сельскохозяйственный кооператив, где у каждой семьи свое хозяйство. То есть это не кибуц.

— Я где-то читал, что ты из сионистской семьи…

— (Смеется.) Как и большинство в Израиле. Я думаю, все, кто живет в Израиле, — сионисты. В этом и состоит идея сионизма — жить в Израиле и говорить на иврите. Кое-кто в Израиле сейчас против сионизма, но в 1930-е годы, мне кажется, так мало кто думал. Потому что никто не сумел предвидеть будущее государства Израиль.

— Ты еще в детстве занялась искусством?

— Да нет. Подростком я немного интересовалась фотографией, но даже в арт-школе (я училась в арт-школе на фотоотделении, а потом на видео) я не очень-то хотела быть художником. Я все сомневалась… И, думаю, сомневаюсь до сих пор. Сразу после учебы, в 1996 году, я поехала в США и провела полгода в Сан-Франциско без особой цели. Просто хотела быть как можно дальше от Израиля. А потом, уже в Нью-Йорке, я больше включилась в израильскую политику и нашла людей, с которыми можно было об этом говорить. Это вызвало массу вопросов. Но я к тому моменту как художник четыре года ничего не делала. В 2000 году снова решила стать художником и заняться вещами, которые для меня важны. Я получила грант на работу в Голландии — это давало финансовые возможности, и я могла быть физически ближе к Израилю.

— Тогда-то ты и начала ездить в Израиль и снимать там? И Израиль стал для тебя центральной темой?

— Это было время, когда я решила разобраться со своей собственной биографией. Я хотела понять, как люди в Израиле становятся такими, какие они есть. Это были вопросы о личности и коллективе. Например, как так получается, что люди в Израиле так легко становятся солдатами? Никто этого вопроса не задавал. В мое время, по крайней мере. Сейчас всё уже немного по-другому. Но военная служба — это часть жизни любого гражданина в Израиле. Государство формирует вашу личность при помощи специальных ритуалов. Возьмем, к примеру, минуту молчания в день памяти погибших солдат и жертв террора, когда все машины на шоссе обязаны останавливаться [эту сцену Яэль Бартана сняла в своем фильме Trembling Time, 2001 ]. Или, например, подъем и спуск флага и мелодии, которыми это сопровождается. Или военный ритуал отдавания чести. Я начала думать об этих повседневных вещах и работать с ними. Потом уходила все глубже и глубже в своем исследовании социальных ритуалов.

— Как бы ты описала свою методику?

— Я старалась работать как антрополог, попавший в некое племя и изучающий его странные повадки. Например, для фильма King of the Hill («Царь горы») я каждую неделю ездила на пляж, куда израильские мужчины приезжают на своих джипах, а потом пытаются въехать обратно на берег и застревают в колее от своих же собственных шин. Каждую неделю у них одно и то же, я уже смотрела на них как на особое племя. Метафоры и символы тут появляются сами: тема оккупации [термин ООН. В официальной пропаганде Израиля находится под запретом. — Д.Р.] или, например, какое материалистическое в Израиле общество…

— Мне King of the Hill показался таким интимным, таким лиричным, полным любви и симпатии к этим абсурдным действиям …

— В красивых образах эстетика очень сильно работает, люди хотят на них смотреть. С уродливыми образами так не получится. Так функционируют медиа, так легко они манипулируют зрителем при помощи красоты. Сначала тебе просто нравится смотреть видео, потом ты задумываешься, что это значит. В этом, мне кажется, много власти. И, может быть, это вообще в моей природе — создавать красивые образы. Но там есть и ирония… Галит Эйлат [израильский куратор. — Д.Р.] однажды сказала, что у меня «разочарованная любовь» к Израилю…

— Ну, а Summer Camp, фильм, который был показан на «Документе-12»? Как он был сделан?

— Я сняла этот фильм в 2006 году, сразу после того, как познакомилась с Джеффом Халпером (Jeff Hаlper), директором ICHAD, Израильского комитета против разрушения домов. Это активистская израильская группа, основанная в 1990-е годы. Она выступает против государственной политики Израиля по уничтожению палестинских поселений. Меня заинтересовало, что эта группа сопротивляется оккупации, но очень позитивно, конструктивно и ненасильственно — они просто строят дома палестинцам. Анархистское сопротивление, например «Анархисты против Стены» [официальное название в Израиле — разделительный барьер], всегда направлено на разрушение порядка. И хотя я это поддерживаю, но я заинтересовалась альтернативой такому деструктивному подходу. Так было и в фильме Wild Seeds [в этом фильме юные израильтяне играют в оккупацию и дерутся на фоне парадоксально прекрасного пейзажа. — Д.Р.], где речь шла о воображаемых и игровых актах сопротивления. Но здесь уже создаются факты. Джефф вообще-то антрополог, и он анализировал, что происходит в Израиле и как государство «контролирует рост палестинских поселений» тем, что разрушает их дома, что происходит с 1967 года. Деятельность ICHAD заставила меня подумать о методах пионеров сионизма. Один из их лозунгов гласил: «Мы пришли на эту землю, чтобы строить и встраиваться». Образы, которые создавало и распространяло Jewish Agency [в России больше известно как Сохнут — еврейское правительство до образования государства Израиль; позже организация, занимавшаяся иммиграцией и абсорбцией евреев из диаспоры. — Д.Р.], были всегда о строительстве. Так что для меня напрашивалось сравнение, и мне захотелось сделать «пропагандистский фильм», документирующий деятельность этой группы активистов. Для меня это также символ конца сионизма. Сионизм, который обещал евреям безопасную гавань, теперь восстанавливает дома для палестинцев. Так что я вошла с ними в контакт и все узнала об их летних лагерях, где израильские, палестинские и интернациональные активисты собираются вместе на две недели, чтобы восстанавливать палестинские дома в Восточном Иерусалиме. Я тоже приехала туда и снимала их десять дней.

— Музыка в этом видео взята из старого фильма…

— Это ремикс музыки из пропагандистского фильма 1935 года под названием «Aвода, или Труд» режиссера Хельмара Лерски (Helmar Lersky). Я хотела, чтобы даже те зрители, кто эти сионистские пропагандистские фильмы не видел, могли бы что-то почувствовать. Кроме того, это помогло, мне кажется, порвать с мейнстримными медийными образами современного Израиля и противопоставить им активистский героизм.

— Который сам по себе под вопросом...

— Конечно. У меня масса сомнений относительно левых в Израиле. Они кажутся такими слабыми и бессильными на фоне государственной политики… Но в то же время я ими восхищаюсь. Возьмем, например, B'Tselem. Они делают так невероятно много в вопросе прав человека. Или ICHAD. Но у меня есть сомнения и на этот счет тоже — насчет смысла этой деятельности. Это ведь своего рода активистский туризм. Приезжают люди на две недели, строят дом и уезжают. И это пропаганда одновременно. Но все равно, я думаю, это хорошо.

— Все сложно?

— Многие говорят о «сложных» отношениях между государством Израиль и Палестиной, и я как-то не могу больше пользоваться этим словом... Не знаю, как объяснить, я вроде бы сама об этом говорю. Все действительно сложно, но, с другой стороны, проще некуда. Сейчас [разговор шел во время операции «Литой свинец». — Д.Р.] там происходит нечто абсолютно ужасное, причем давно, и… (долго молчит)  Я не знаю …

— Как публика в Израиле реагирует на твои работы?

— Зависит от того, какая у людей политическая позиция. Большинство людей в культуре (и не только в современном искусстве) левые. Но если возникает тема успеха, люди могут реагировать негативно. Ну, типа, это так модно критиковать Израиль, к тебе все внимание приковано благодаря этому, и искусство у тебя европейское и для европейской арт-тусовки. Я такое много раз слышала, но мне все равно. Но при этом меня очень поддерживает местное художественное сообщество, я имею в виду, я там часто выставляюсь, и есть интерес к моей работе, к моему голосу.

— Ты говоришь, большая часть арт-сообщества придерживается левых убеждений…

— Да, но на мой вкус — недостаточно. Я бы хотела, чтобы было больше критического искусства, которое заставляло бы думать. Мне нравится, что делает арт-центр в Холоне, Ави Мограби снимает политическое кино. Хотелось бы, чтобы вокруг меня были художники, с которыми можно было бы поговорить. Но не получается. Я ведь тут не так много провожу времени.

— А где проводишь? В Берлине, в Голландии?

— Сейчас я в США, у меня будет позиция в Bard Collеge под Нью-Йорком. Официально мое местожительство Нидерланды, но порой я в Израиле, а еще я часто живу в Берлине. (Смеется.) Странствующая еврейка.

— Возвращаясь к художникам в Израиле — есть ли такие, что поддерживают оккупацию? И войну?

— Мне неизвестны произведения искусства, которые поддерживали бы военных. Не думаю, что они есть. Но знаю, что тех, кто бы занял сознательно позицию против, в культурном сообществе недостаточно. А в искусстве большинство против.

— А что насчет диалога между израильскими и палестинскими художниками? Насколько эти два лагеря разделены? Или есть случаи сотрудничества?

— Диалог — это была бы утопия, лагеря очень разделены. Это трудный вопрос. Я уже упоминала Гилит Эйлат. Она работала с Рээм Фадда из Рамаллы и одним куратором и архитектором из Германии над проектом «Пограничные пространства». Это была попытка собрать вместе для дискуссии израильтян, палестинцев и европейцев. Я думаю, что на каком-то уровне получилось, но для израильтян это было трудно. Могу говорить только за себя: мне было трудно, потому что сказать я могла немного. У меня свое чувство вины, понимаешь?

— А что, кроме этой вины, мешает диалогу? Художники-то остаются художниками?

— Ну да, мы художники, но израильские, и для нас это минус. Даже если мы искренне хотим встречаться и говорить о политике, критиковать и подвергать сомнению то-то и то-то, мы израильтяне, и это часть нашей идентичности. Может быть, это очень личное, но я и от других об этом слышала. Это очень трудно. Знаешь, как в США с политкорректностью — надо все время быть осторожным, следить, чтобы тебя не поняли неверно. Может быть, мне надо там [в Палестине. — Д.Р.] пожить подольше, потому что, чтобы узнать людей, нужно время, а к тому же (смеется) ты ведь знаешь, что такое художественная личность... Но это невозможно, израильтянам нельзя быть в Рамалле. Меня один раз там палестинцы арестовали. Было страшно.

— А что сами палестинские художники? Среди них много очень политизированных и, я бы сказал, националистически настроенных. Это ведь вопрос не только твоего чувства вины, но и крайней агрессивности противоположной стороны и другого понимания задач искусства…

— Да, иногда очень трудно. Oднажды у меня была совместная выставка с одной палестинской художницей. Так она даже не пришла на открытие, потому что я израильтянка. Я такую позицию не слишком уважаю. Но все равно для меня главное — нести политическую ответственность за то, что я делаю. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— То есть ты можешь себе позволить роскошь быть самокритичной…

— Да, у нас демократическая страна (смеется). В кавычках.

— Может ли искусство сделать нечто большее, чем оно делает сегодня? Может ли оно по-настоящему повлиять на общественное мнение?

— Есть очень интересный фильм, «Вальс с Баширом» (см. здесь), который сейчас номинировали на «Оскар» как лучший иностранный фильм… Это потрясающе, особенно сейчас, после крайне агрессивной войны в Газе. Этот фильм — критика войны, причем он возводит все к ливанской войне 1982 года, когда ливанцы разгромили лагеря палестинских беженцев в Сабре и Шатиле, а израильская армия ничего не сделала, чтобы вмешаться. Интересно, что у нас можно заниматься самокритикой, но и монстром быть не возбраняется. Вроде shooting and crying.

— Но ведь и ты — часть той же системы?

— Верно. У меня ответов нет. И это очень неприятно, потому что ничего не меняется. Ты делаешь политическое искусство. Для кучки людей это важно, но в большом масштабе это ничего не меняет. Я думаю, надо изменить всю систему образования. Чтобы люди понимали, что возможны разные истории. Сейчас все изучают историю с позиции государства Израиль, но должна быть возможность рассказать и другую историю. Вот это было бы действительно важно. Но я не знаю, у меня сейчас очень трудный момент в моем отношении к искусству, в ощущении того, могу ли я реально что-то изменить.

— Ты в письме сказала, что искусство кажется тебе бесполезной штукой. На твоем сайте я не нашел ничего, кроме слова «Хватит!» и линка на сайт отказников — израильских солдат, которые отказываются воевать в Газе или на оккупированных территориях. У меня было такое чувство, что ты практически объявила забастовку. Ты считаешь, что сейчас так нужно поступить?

— Я просто чувствовала, что должна поступить так. Я не особенно сомневалась. Просто однажды проснулась очень расстроенной. Причем по-другому, чем обычно (долгая пауза).

— Я думаю, это эффективное послание, единственная адекватная реакция. Очень трудно делать искусство, когда медиа так перенасыщены. Может быть, сейчас вообще не время для искусства…

— Да, наверное, это была забастовка в каком-то смысле. Я вернулась в свою квартиру из Германии и не выходила из дому три дня, не хотела никого видеть. Была как в бункере. А потом ко мне зашел польский художник и кинематографист Артур Жмиевски и сказал: «Во время войн искусство не важно». И мы решили сделать клип об антивоенной демонстрации в Яффе, но у нас его не взяли на выставку — на том основании, что он недостаточно художественный оказался. Но мы не хотели делать искусство. Мы хотели что-то сделать.

— В России большинство людей поддерживают операцию «Литой свинец», даже если у них и возникают сомнения. А в Германии многие считают невозможным критиковать Израиль, потому что не хотят обвинений в антисемитизме. Такова позиция многих левых, которые очень осторожны и говорят — не важно, мы поддерживаем Израиль…

— Поддерживают жертвы среди мирного населения?

— Нет. Но отказываются выступить с острой критикой.

— Я бы очень хотела, чтобы люди были более внимательны и не путали эти вопросы. Критика Израиля не обязательно есть антисемитизм! Я бы очень хотела, чтобы эти вещи отделили друг от друга.

— Итак, подводя итоги: ты думаешь, мы достигли дна безнадежности? Может ли быть, что ситуация улучшится? Может быть, изменится общественное мнение? Когда люди поймут, что происходит?

— Надежда есть! Это Обама (мы оба смеемся). Он наш новый волшебник. Если серьезно, то не знаю. Правда. Я думаю, проблема в том, что страх мотивирует людей к действию. Страха в мире так много… Не знаю, куда это приведет. Если ничего не делать, а только говорить «Израиль — фашистская страна» и при этом повторять все старые левые лозунги, то ничего хорошего не будет. Правда, мы ведь евреи, разве нет? Я имею в виду, какие из нас оптимисты?

Посмотреть всю галерею

Сан Франциско — Москва
28 января 2009 года


Еще по теме:
Эмили Ясир: «У нас, палестинцев, нет выбора», 10.02.2009
Давид Рифф о границе между критикой и пропагандой, 10.02.2009