Иронический татуировщик Вим Дельвуа

Выставка Вима Дельвуа (Wim Delvoye) открылась в галерее Volker Diehl + Gallery One. Но сам художник стремится в Китай, хотя его там подвергают цензуре. Интервью ДАВИДА РИФФА

— Я читал о вашей арт-ферме в Китае. Скажите, когда вы начали татуировать свиней?

— В 1995 году я начал татуировать шкуры мертвых свиней, которые добывал на бойнях, а в 1997 году мне в первый раз удалось обезболить живых свиней и сделать им татуировки. По результатам в 1997 году была организована выставка в Антверпенском музее-заповеднике; затем в 1998 году меня пригласили на выставку в Сан-Франциско, но поскольку живых свиней не так-то просто перевезти через границу, оказалось, что проще и дешевле найти местных татуировщиков и ветеринаров и начать все заново с местными свиньями. А потом в 2000 году я стал татуировать свиней в Москве. Мне сильно повезло, потому что в то время мир искусства был очень тесен, и все были там... Извините, секундочку... (Говорит по телефону.) Тим, привет! Я сейчас занят, даю еще одно интервью... Вы знаете Тима Стайнера? Я сделал ему татуировку, и галерея в Цюрихе продала его, так что теперь он часть коллекции в Германии. Он очень воодушевлен, потому что его в качестве произведения искусства будут демонстрировать в музее, в Центре искусств и медиатехнологий (ZKM) в Карлсруэ. Это как-то нездорово. Он ведь живой человек...

— То есть его купили как произведение искусства?

— Да, причем, должен сказать, за солидные деньги. Я к этому непричастен.

— Он сам себя продал?

— Он согласился, чтобы его продала галерея, но ведь для такой сделки нужен еще и покупатель, так что в этой игре многие замешаны. Сейчас он договаривается о деталях. Обычно выставка длится месяца три, но он там будет появляться только по субботам или, скажем, в первые две-три недели, как-то так. Но у него до конца жизни будет по шесть недель отпуска в году. А когда он умрет, коллекционеру достанется его кожа.

— Ого...

— Вот-вот. Неслабо, правда? Мне тоже так кажется. В каком-то смысле вопрос в том, стал ли он произведением искусства тогда, когда я сделал ему татуировку, или только тогда, когда его продали. Понимаете, пресса заинтересовалась им только теперь, когда он продан. Изначально весь смысл этой затеи был в том, чтобы бросить вызов идее, что искусство должно продаваться; это был антирыночный проект. Татуировку продать невозможно. А теперь ее все-таки продали... Вот такой вот комментарий на тему современного рынка. Возможно, этот случай запомнят как эксцесс нашего безумного времени. Кое-что в жизни отказывается быть искусством. И кое-что в искусстве очень нездорово. Есть такая английская поговорка: «Всё, до чего дотрагивается искусство, умирает». Мне она нравится.

— Я хотел бы выяснить у вас кое-какие подробности о татуировке. Свиньи подрастают. Татуировка растет вместе со свиньей?

— Да. Мы покупаем поросят, когда они весят 20—25 кг и их уже можно отлучать от матери. А когда мы начинаем наносить линии, они весят по 30—35 кг. Мы работаем по два часа в неделю, потому что анестезию свинье можно делать только на два часа в неделю. Обычно у нас два татуировщика работают над одной свиньей. Татуировка — это как вязание, очень тщательный и медленный процесс, так что нам надо успеть как можно больше. Линии, которые мы наносим, пока свинья весит 40 кг, очень толстые и серые. А когда свинья весит уже 100 кг — черные и очень тонкие. Затем мы добавляем красный, синий и зеленый — мне нравится, как зеленый смотрится на свиной шкуре, они замечательно сочетаются, — а желтый мы приберегаем под самый конец. Каждый раз, когда мы наносим татуировку, свинью нужно брить. А после татуировки нужно стерилизовать иглы... Это куча работы. Двухчасовая сессия татуировки на деле оборачивается шестичасовой работой. В этом есть что-то средневековое...

— Недавно вы открыли в Китае арт-ферму...

— Я работал со свиньями в Бельгии, Сан-Франциско, России, потом опять в Бельгии, но вскоре этот проект стал слишком хорошо известен, и они переписали закон об охране животных. По сути, вы можете обращаться с животным массой способов: отрезать хвост, выдирать зубы, нумеровать и ставить клеймо на ушах, забивать и рубить на части. Но европейский закон настолько хитер, что запрещает проделывать с животными что бы то ни было, кроме вышеперечисленных операций. В этом законе нет никакой лазейки для того, что делаю я. К тому времени у меня уже было желание устроить что-нибудь в Китае. Изначально я фантазировал, что буду проектировать там машины, но в 2003 году работать с высокими технологиями было еще слишком сложно. Кроме того, мне хотелось купить что-нибудь в Китае и внести лепту в их прогресс. Я уже вовсю работал в Азии, так что было совершенно естественно поехать в Китай, купить ферму, купить свиней, найти местных татуировщиков и запустить проект в более крупном масштабе...

— Откуда вы взяли деньги? Судя по тому, что вы рассказываете, это довольно дорогостоящий проект...

— Нет-нет. Я начал работать в конце 1980-х и к 2003 году уже накопил достаточно. К тому же меня поддерживали увлеченные коллекционеры на Западе, и я просто подумал, что, стань я частью китайской истории искусства, в будущем коллекционеры мне гарантированы... С начала 1990-х я убежден, что Запад переживает упадок. Сегодня впечатление такое, что я предсказал все правильно... И еще, вы знаете, свиньи в Китае — священные животные. Как корова в Индии, так и свинья в Китае, с той лишь разницей, что они любят есть свинину...


— Я слышал, что у вас и в Китае были проблемы с цензурой. (Выставка Вима Дельвуа в Китае была недавно запрещена, о чем можно прочитать здесь). С чем это было связано? Вы обидели священную свинью?

— Нет. Когда китайские художники только услышали, что я татуирую свиней, они были потрясены. А затем появились кураторы, которые хотели показать моих живых свиней на крупной групповой выставке в 2005 году. Ну, мы и послали семь свиней. Во всех этих дебрях татуировок какие-то чиновники из компартии отыскали одну, которая их оскорбила: голова Ленина в венце из колючей проволоки. На самом деле это была татуировка из книги «Русские татуировки» (Russian Tatoos), которая вышла за несколько лет до этого... В общем, я совершенно забыл об этом Ленине, но когда мы побрили свинье ляжки перед выставкой, этот Ленин снова всплыл. И через неделю произошел большой скандал с цензурой. Но речь шла об одной-единственной татуировке на одной-единственной свинье. Им и в голову не приходило, что я могу причинить животным боль или что могут возникнуть проблемы с санитарией. Тогда у меня появилась идея — попросить чиновников и жителей деревни регулярно приходить ко мне и объяснять, какие татуировки можно использовать, а какие нельзя. В интервью я говорил: «Мы должны слушать правительство. Правительство всегда право. Правительству лучше знать». Всех китайских художников шокировал мой конформизм. У меня была еще одна выставка с четырьмя живыми свиньями в центре Пекина, и никаких проблем не было. Но в Шанхае все по-другому. У меня попросили восемь свиней для выставки в Шанхае в этом году. И те, кто меня об этом просил, были действительно близки к правительству. Потом новостное агентство Bloomberg сообщило о выставке на неделю раньше, чем следовало, и еще одно правительственное агентство вмешалось и сказало: «Это не искусство».

— И что было дальше?

— Ну, свиньи остались в Пекине, но организаторы в Шанхае в знак молчаливого протеста выставили пустые стойла, и тогда полиция ворвалась в выставочное пространство и все переломала. Мало того. Им нужно было стереть любое упоминание обо мне. Они задержали выпуск каталога. Китайцы всегда всё делают в срок, так что это был настоящий скандал. Они задержали выпуск каталога, и к открытию выставки у 300 или 250 галерей не было каталога, потому что 12 добровольцев занимались тем, что вырезали из всего тиража страницу 141, на которой было крохотное фото со мной и моими свиньями. Страницу 143 пришлось перепечатать, а 142-ю оставить чистой. Для Китая это важная новость: цензура здесь уже стала аномалией, и в последнее время дела шли довольно скучно.

— Так вы будете продолжать свое дело в Китае?

— О да, на меня там работают двенадцать человек. И косвенным образом для деревни мы очень значимы. Потому что у всех этих двенадцати человек есть машины, и они покупают домики вокруг фермы. Это самая крупная ферма в окрестностях, и мы закупаем много угля на зиму, поскольку мы обогреваем стойла, чтобы свиньи не мерзли. Свиньи устроены лучше, чем большинство жителей деревни — у тех меньше угля. Да и корм для свиней тоже берется не из воздуха. Так что для этой деревни мы экономически значимы. Но в то же время я уже занят другими вещами. Конечно, у меня в холодильниках еще много свиных туш, с которых нужно снять шкуры и выдубить. Для моих таксидермистов есть еще работа на пару лет. Но я потихоньку сворачиваюсь.

— Тогда, может быть, стоит поговорить о других ваших работах. Мне хочется расспросить вас о вашем интересе к готической архитектуре. Я вижу чудесное произведение вот там, в глубине галереи, и оно напоминает мне об Эрвине Панофски и его знаменитом высказывании, что готика — первый модернизм. Кажется, вы работаете с готической архитектурой так же, как другие художники работают с архитектурными формами модернизма...

— Я думаю, что модернистская архитектура совершенно не современна. Она уже очень сильно устарела. По сути, это как если бы бревно просто положили горизонтально на два других бревна, как и в египетской, греческой, римской или ренессансной архитектуре. Для меня все это — примитивная архитектура. Я считаю готику высшей формой архитектуры. Она использует синусоиды и сводчатые формы. Она более рафинированна, мощна и структурно более сложна. Для меня это зарождение современной архитектуры. Я также горячий поклонник неоготики и преклоняюсь перед Аугустусом Пьюджином, который построил Биг-Бен. Он невероятно современный архитектор. Неоготика использовала незавершенные природные поверхности, грубые стены, они позволяли металлу ржаветь и играли со свойствами материала. Начало этому положил Пьюджин. Я думаю, готика — самый современный из стилей. Готика — не только невероятно живучий стиль, который просуществовал больше пяти веков (да и готическое возрождение также продлилось дольше других, около восьмидесяти лет в XIX веке и потом вновь в 1920—1930-х), это также и состояние ума на все времена. Это как быть романтиком. Вы не можете быть романтиком завтра и не быть им в XVIII или в XIX веке.

— Но это также очень локальное европейское явление...

— Да, дубравы, леса Восточной Европы, там вы ощущаете готику, она действительно в культурном отношении оттуда родом, органично произрастает на тамошней почве. С барокко не так. Барокко можно найти в Бангкоке, в Нью-Йорке. Но готики в Новом Свете не отыщешь, разве что шутки на готические темы. Я думаю, у нее есть реальная связь, она уходит корнями в юность нашей культуры, когда мы еще не раздулись до колониальных империй, когда мы были еще детьми, росли...

— Как вы создаете свои произведения и с кем сотрудничаете? Эти вещи вырезаны лазером из стали. Конечно, за ними не стоят века совместного труда, как за готическими соборами...

— Мне нужна помощь многих архитекторов, чтобы разобраться в компьютерных программах, которые позволяют создавать эти объекты. Но никто из этих архитекторов не интересуется готикой. Поэтому никогда не возникало вопросов о том, кто будет художником этого готического здания. Они знакомят меня с новыми компьютерными программами, они заражают меня энтузиазмом по отношению к каким-то технологическим новшествам, но я единственный, кому хочется создать готическое здание и понять его, чтобы состязаться с Линкольнским или Кельнским собором. И я заражаю своим энтузиазмом этих архитекторов. Я должен убедить их, что это значительно лучше, чем то дерьмо, которое создается в наши дни. Я чувствую себя новатором, но одновременно и страшным реакционером, когда говорю такие вещи. Так что они меня терпят. Но трудно найти достаточно архитекторов-помощников, потому что сейчас все это набирает обороты. Я организовал офис в Шанхае, и в Китае еще девять архитекторов помогают мне...

— Арт-ферма и готическая...

— ...ферма. Да.

— По поводу рентгеновских снимков, которые выставлены на втором этаже. Как они сделаны? На рентгеновских снимках женщины делают мужчинам минет. Мне всегда казалось, что нужно надевать свинцовые фартуки, чтобы избежать облучения рентгеновским аппаратом...

— Да, но я использую химическую смесь — сульфит бария, контрастную жидкость, которую нужно пить перед рентгеном. И я подумал: о, так ведь я мог бы раскрашивать ею людей. Так что это не фотографии, а рентгенограммы, вместо световых лучей использовано рентгеновское излучение.


— Вас не беспокоит, что из-за этих эротических композиций здесь могут возникнуть проблемы с цензурой?

— Не знаю. В Китае — возможно. Но вы знаете, провокация зависит от зрителя (каждый воспримет это в меру своей испорченности). Не само по себе произведение искусства провоцирует людей. Это люди позволяют произведению искусства себя провоцировать. Возможно, в России все будет нормально. Мне почему-то кажется, что татуированные свиные шкуры и рентгеновские снимки придутся русским по душе.


Выставка «Вим Дельвуа. Новые работы» открыта в галерее Volker Diehl + Gallery One до 25 октября


Еще по теме:
Очень дорогие свиньи и эротические рентгенограммы (видео)

Ссылки

• Очень дорогие свиньи и эротические рентгенограммы (видео)