О выставке латвийской фотографии на «Винзаводе»

Выставка молодых латвийских фотографов свидетельствует: индивидуализм и частная собственность – не что иное, как национальная традиция Латвии, облегчившая переход страны к членству в Евросоюзе

Выставка молодых латвийских фотографов свидетельствует: индивидуализм и частная собственность – не что иное, как национальная традиция Латвии, облегчившая переход страны к членству в Евросоюзе

Хорошо помню Латвию середины девяностых. Романтические места, живописные пейзажи: дюны Курляндского полуострова, изрезанные траншеями Второй мировой войны, укрывают крохотные хутора от балтийских ветров. С распадом Советского Союза сюда пришли запустение и шовинизм. А вместе с ними и популярное заблуждение – вера в то, что частная собственность разом вернет и нации, и личности самобытность, восстановит в правах внутреннее и интимное, что благодаря ей в «беспочвенном» мире удастся обрести под ногами твердую землю.

Такой романтический взгляд на вещи сейчас уже невозможен. Приватизация собственности – дело сугубо общественное, и это наглядно доказывают две выставки, которые проходят сейчас на «Винзаводе». «Публичные зеркала» – ретроспектива латвийского плаката; Private – работы молодых латвийских фотографов. Обе выставки настаивают на том, что индивидуализм и частная собственность – не что иное, как латвийская национальная традиция, облегчившая переход страны к полноценному капитализму и членству в Евросоюзе.


Но что стоит за этим назойливым публичным утверждением приватной жизни? Что мы видим, рассматривая фотографии домашних интерьеров Вилниса Витолиньша? Убежище, персональный театр, реконструкцию потерянного рая? Гламурная эстетика этих фотографий сближает их с работами Сергея Браткова, у которого интерьер – это всегда фейк, а речь всегда идет о симуляции буржуазного стиля жизни в неподходяших для этого постсоветских декорациях.

Однако здесь перед нами не декорации. Эти интерьеры не похожи на реконструкции, скорее это странные остатки былой собственности, реприватизацию которой можно будет считать завершенной только после публикации в глянцевом журнале или хотя бы на фотовыставке.


Нечто похожее очень явно прослеживается на фотографиях Алниса Стакле. Сочные, снятые с длительной выдержкой образцы деревенских домиков с окошками, светящимися в ночи: архетип личного жилья, отдельно стоящий мир, живущий по собственным законам. Эти хуторки воплощают старинный уклад, тип расселения, предшествовавший капитализму и восходящий к средневековью. В Латвии и сейчас односемейный дом – основа основ, он пережил социализм и все еще существует как ни в чем не бывало. Но глянцевые, сверхчеткие снимки Стакле превращают эти домики в иллюстрации к каталогу недвижимости – делают их ликвидными. Именно это и происходит с односемейным домом при развитом капитализме: дом тебе больше не принадлежит. Его владелец – банк. Это общественное владение «твоим» домом и делает его «частной собственностью». Перед лицом этой угрозы он приобретает индивидуальность и излучает тепло в темноте.

{-page-}

Частная жизнь – хрупкое растение. «Возделывай свой сад», – говорит Панглос в вольтеровском «Кандиде». Это самоустранение от трудов публичной жизни, кажется, лежит в основе концепции частной собственности, и латвийское общественное мнение полагает, что подспудно она произрастала на здешней почве все эти годы – видимо, дожидаясь нынешнего положения дел. Может, и так. Но личный садик превращается в вишневый сад только в минуту опасности. Появляется настоящая (то есть капиталистическая) частная собственность, и все, что казалось прочным и незыблемым, вдруг тает в воздухе. Так что же это за странная штука, «частная собственность»?


Серия фотографий Арниса Балчуса кое-что здесь прояснит. Типические герои в типических обстоятельствах; полувымышленная история «нормального» (то есть мещанского) латвийского детства в социалистическом микрорайоне. Люмпенизация идет рука об руку с наивным восторгом перед буржуазной светской жизнью, воплощаясь в потоке дешевых товаров, разрушающем все китайские стены. Герой – аlter ego Балчуса –заводит себе подружку азиатского происхождения, причем воспринимает ее как трофей, временно находящийся в его «частной собственности»: ее безукоризненные груди – предмет для хвастовства перед друзьями на интернет-форумах. Потом он переезжает в Лондон, спасаясь бегством от гнусноватой жизни своего микрорайона, и немедленно влюбляется в мусульманку в парандже.

Это почти карикатурное воплощение той детерриториализации, которую влечет за собой частная собственность: человеческий капитал циркулирует в мировом пространстве, и его сносит в непредсказуемую сторону. Семейные хуторки остались в прошлом. Биография и та превратилась в фикцию. Но только ли это растаяло в воздухе?

Если подняться на второй этаж, на выставку плаката, становится ясно, что утрачено и кое-что еще. Что именно – предмет для отдельного, значительно более длинного разговора.