Эффект кобры

ДМИТРИЙ ГУТОВ о двух православиях, двух атеизмах и о том, как защищать Pussy Riot и одновременно дать оценку их акции

Художественная общественность требует от меня объяснений, как я могу выставляться у реакционера Гельмана, связавшегося уже не только с Медведевым, но и с мракобесами из РПЦ (см. здесь. — OS), да еще и показывать у него иконы, причем в момент максимального напряжения отношений искусства и церкви.

За Марата говорить не берусь. В чаемый им договор о ненападении (с церковью. — OS) я верю так же, как в пакт Молотова — Риббентропа.

Скажу о своем проекте, который, конечно, не на злобу дня делался, а разрабатывался несколько лет.

Существует так называемый «эффект кобры». Термин отсылает ко временам английского колониального правления в Индии, когда один из губернаторов, обеспокоенный количеством смертельных укусов кобр, ввел награду за каждую змеиную голову. В результате количество кобр возросло, так как население стало их тут же разводить.

Человек — животное, сплошь и рядом неспособное рассчитывать последствия своих действий, тем более отдаленные. Часто они оказываются прямо противоположны поставленным целям и желаемым результатам.

Клинические кретины, режиссирующие неправый суд над Pussy Riot, точно не понимают, к чему приведет их постановка, и «эффект кобры» не заставит себя ждать. Не страх божий, в котором они хотели бы держать народ, но рост антиклерикальных настроений будет результатом их усилий, если (не приведи Господи) они сделают из девушек мучениц. (Чего стоит только следователь, угрожающий матери отнять ребенка и отправить в детдом.)

Я хочу (прежде чем перейду к иконам), чтобы моя позиция по этому поводу была предельно ясна. В деле главной является правовая часть. Независимые юристы считают, что акция Pussy Riot в храме тянет или на административное правонарушение (15 суток), или вообще не имеет состава преступления. Взбесившееся крыло РПЦ в союзе с властью жаждет крови. Правосудие в стиле Вышинского, конечно, способно на многое, и мне не хотелось бы стать современником очередного «Московского процесса». Необходимо сделать все возможное, чтобы девушки были спасены.

Такая постановка вопроса не отменяет разговора по существу. Как оценить их произведение? И можно ли вообще обсуждать этот сюжет, когда его участники находятся в настоящей опасности?

Я считаю, что это просто необходимо. Правовой вопрос и вопрос, который можно назвать творческим, должны быть четко разделены. А то, что для обсуждения сути дела время всегда неподходящее, это мне тоже прекрасно известно.

С точки зрения общественной мысли Pussy Riot — феномен предельно реакционный, как реакционна вся деятельность Ерофеева, группы Война, а также тех, кто вручает им премии. Реакционны они не потому, что задевают тонкие чувства ФСБ, борцов с экстремизмом и некоторых православных граждан, но потому, что у них есть реальные политические последствия, не имеющие ничего общего с интенциями авторов.

Во избежание недоразумений напомню, что я был вызван первым свидетелем в суд по делу о «Запретном искусстве». Хотя все эти сочетания Микки-Мауса с Христом и Лениным мне кажутся совершенно ничтожными ошметками постмодернизма, бездарными в интеллектуальном отношении, я более двух часов объяснял судье, прокурору и зрителям, почему они не имеют ничего общего с 282-й статьей и действиями, направленными на возбуждение ненависти по признакам расы, национальности или отношения к религии. И это, безусловно, так — как есть у всех этих работ, акций и выставок «эффект кобры». Состоит он в развязывании в людях с улицы самых темных охранительных инстинктов, ненависти к интеллектуалам, авангардистам, да и шире — к искусству, а в пределе и к самому феномену культуры. Они реакционны потому, что служат катализатором погромных настроений в обществе, провоцируют их, усиливают, вытаскивают на свет божий, где они расцветают в лучах массмедийных прожекторов.

У этого рода творческой активности есть один выгодоприобретатель — российская власть, действующая по старому, но безотказному рецепту: divide et impera. Вот кто действительно разжигает ненависть, натравливая одну группу населения на другую.

Сколько прекрасных страниц написано на этот сюжет! Сотни, тысячи! Маркс против Бакунина и анархизма, Герцен против Нечаева, Ленин против ультралевизны. Эти знатоки Гегеля и диалектики понимали, что такое обратные силы, превращение противоположностей. Они понимали, что чрезмерный радикализм вызывает реакцию, отбрасывающую общество назад. Артур Жмиевски (в статье, опубликованной здесь. — OS) ничтоже сумняшеся пишет: «Мы говорили с художниками, которые поставили себе целью свергнуть Владимира Путина демократическим путем через трансформацию политического сознания российских граждан».

Чтобы эта фраза из зоны прогрессивной левой болтовни перешла в реальность действия, ведущего к освобождению, надо было бы проделать огромную аналитическую работу. То есть не доверяться декларациям художников, а посмотреть, ведет ли на деле их активность к «трансформации политического сознания», и если да, то в какую сторону. Тут бы могло выясниться много интересного. Например, что цель свергнуть Владимира Путина не только не была достигнута, но, возможно, благодаря той форме, в которой эти художники сознание трансформировали, Путин набрал больше, чем если бы они вообще ничего не делали. Вспомним опять Маркса, писавшего, что есть настолько радикальное отрицание частной собственности, что оно просто является продолжением ее гнусности. (Всякому, кто заглядывал в рукописи 1844 года, это прекрасно известно.)

Под этим углом взглянем на акцию Pussy Riot в храме пристальнее. (Личное мужество участников и этого действия, и других подобных не вызывают сомнения.) Разговоры о том, что оно кого-то обижает, мы оставляем в стороне. Тысячи верующих обиделись на Коперника и Галилея за то, что их из центра мироздания изъяли и в какой-то угол засунули. На Дарвина обиделись уже миллионы, и некоторые до сих пор не могут успокоиться.

Реакционность этой акции не в том, что Pussy Riot нарушили сакральное пространство, а в том, что у них в сознании вообще присутствует понятие сакральности. Если бы этого не было, то сама мысль забраться на солею им и в голову бы не пришла.

Для человека, имеющего отношение к культуре, «сакральность», как и весь мифологический аппарат, доставшийся нам от неолита, — предмет рассмотрения извне. Для него это нечто, исполняющее в духовном мире функцию денег. То есть великий уравнитель, ставящий рядом несопоставимое. Так чудотворной может быть и икона, являющаяся шедевром, и работа, с эстетической точки зрения стремящаяся к нулевой отметке, или просто ксерокс с фотографии Николая II. Подлинное, именно духовное значение иконы приобретают, только будучи изъятыми из культа.

Так обстоит дело и исторически. Переживать в качестве сакрального объекта черную доску, где ценное изображение скрыто под тремя слоями вульгарных записей и слоем почерневшей олифы, — это одно. Восходить от образа к первообразу, созерцая очищенный слой, — другое. Никогда художник, смотрящий на икону как на феномен искусства (пусть даже самый слабенький), не сможет ее разрушить. Тот, кто ее оскверняет, именно и воспринимает ее как культовый объект.

Поэтому от нас требуется четко различать два типа атеизма, не имеющие между собой ничего общего, несмотря на одно слово, которым их обозначают.

Один имеет дело с пониманием того, как из саморазорванности земного существования появляется идея неба и что надо делать, чтобы иррациональность реальной жизни слегка поубавилась (знаменитый 4-й тезис о Фейербахе). Другой атеизм есть агрессия против церкви. Он способен уничтожить икону и сам есть прямое продолжение религиозного сознания с обратным знаком. Как таковой он имеет только одно практическое следствие — усиление самых мракобесных сторон этого сознания.

Но и православие не является некой непротиворечивой в себе целостностью. Точнее, этим словом описываются абсолютно разные феномены и группы людей. Если речь идет про целомудрие, молитвенную концентрацию, духовное сосредоточение, мы говорим об одном. Достигнутые в этой области высоты вошли в достояние всего человечества. Они никем не могут быть приватизированы и останутся навечно. Новый Завет — фантастический памятник позднеантичной литературы, ставший, как говорил Пушкин, пословицею народов. Учение Иоанна Дамаскина об образе — шедевр интеллектуальной мысли, а понимание иконописания Феодором Студитом, как некоторые ученые считают, близко ленинской теории отражения. Здесь можно перечислять бесконечно.

Есть и православные люди, крайне негативно относящиеся к идее бежать за полицейским, когда происходит что-то, что задевает их религиозные чувства. В XIX веке эта тема серьезно дискутировалась. Вывод, к которому пришли старшие славянофилы, был следующий: если на стороне веры сила, которая создала космос и двигает светила, то делать к ней добавку в виде полицейской дубинки или насилия, цензуры, не просто бессмысленно, но добиться таким образом можно лишь противоположного. (Эти идеи отлились в прекрасное стихотворение Хомякова «Давид» — 1841 г.)

Но есть и другое православие, резервуар человеческой злобы, черносотенства, ненависти к культуре. К великому наследию христианства оно имеет точно такое же отношение, какое брежневские секретари обкомов имели к Марксу (но и в то время существовали замечательные коммунисты, светлейшие, честнейшие люди, хотя не они делали в стране погоду).

Если бы я верил в человеческий разум, то напомнил бы людям историю советской власти. Ее репрессивный аппарат не был слишком гуманен. В старческие годы она преследовала диссидентов. Сотрудники КГБ вылавливали религиозных активистов за распространение Нового Завета. Устраивали обыски в поисках «Вестника русского христианского движения». В стране была строжайшей цензура. И где сейчас СССР, вместе со всей своей идеологией?

Перечитайте письмо Белинского к Гоголю, и у вас не останется сомнений, что в обозримой перспективе там же окажется и путинская Россия, с ее ставкой на православие, самодержавие, народность.​