«Это нагло звучит, но ничего страшного»

Молодые художники и кураторы хотят радикально изменить московскую биеннале

Имена:  Иосиф Бакштейн · Петер Вайбель

В дни открытия Московской биеннале в «Аудитории Москва» состоялась дискуссия «События-монстры», на которой выплеснулось много эмоций и недовольств, а комиссар биеннале Иосиф Бакштейн противостоял им и одновременно соглашался с ними. Поскольку многое из высказанного продолжает оставаться актуальным (а инициативная группа, готовящая петицию с требованиями изменений в политике биеннале, продолжает работу), публикуем фрагменты этой долгой и напряженной беседы в дополнение к интервью с Иосифом Бакштейном.


В разговоре приняли участие:

Иосиф БАКШТЕЙН, художественный руководитель Московской биеннале
Ярослава БУБНОВА, куратор (София), один из кураторов 1-й и 2-й Московской биеннале
Илья БУДРАЙТСКИС, художник и активист
Сергей ГУСЬКОВ, журналист
Екатерина ДЁГОТЬ, куратор и критик
Николай ОЛЕЙНИКОВ, художник и активист
Давид РИФФ, эссеист и художник
Анастасия РЯБОВА, художник

Инициировали, организовали и вели дискуссию (но остались за рамками данного, по необходимости фрагментарного, дайджеста) Екатерина Лазарева и Андрей Паршиков


Илья Будрайтскис: Я думаю, нет смысла критиковать нынешнюю Московскую биеннале. Ее особенности, всякий раз на нас сваливающиеся, — возмутительные, беспредельные, проникнутые фантастическим цинизмом, — на самом деле являются не более чем концентрированным отражением общей ситуации, того хаоса сил, которые мы сегодня наблюдаем в российском обществе. В том, что характерные черты этого времени отражаются в арт-системе как бы в увеличенном масштабе, на самом деле нет ничего плохого; может быть, это даже позволит нам все это увидеть более резко и лучше понять, в какой ситуации мы находимся.

Возьмем такой, например, факт. Сегодня будет открытие для «пиджаков» — так называемое VIP-открытие — пятнадцати выставок на этажах недостроенного дома (проекта Arthouse Squat Forum. — OS). Нахождение в нем опасно для здоровья, для всех и в первую очередь для рабочих, которые в авральном порядке сейчас его пытаются достроить и, естественно, не успеют. По ночам они работают на лесах на уровне 5—6-го этажа без подсветки, без страховки, и единственным их утешением является наблюдение за художниками, которые также ночью сидят в бетонных холодных помещениях и пытаются сами чего-то там в последний момент смонтировать к приходу хозяев. Собственно, ожидание хозяев — это единственное, что их сплачивает и объединяет: обе команды хотят успеть к моменту, когда господа приедут и будут потреблять прохладительные напитки. Подобную ситуацию мы наблюдали два года тому назад на «Красном Октябре», где точно так же художники вместе с рабочими (ну, может, в чуть менее вопиющих обстоятельствах) монтировали из ничего свои выставки в таких же пустых, недостроенных, драматичных помещениях. Мне кажется, эта ситуация является неизбывной, потому что отражает реально соотношение сил. Оно состоит в очень простом факте: единственным созидающим культуру субъектом, как и вообще единственным сознательным субъектом, в России является правящий класс — богатые, элита. Это единственное сообщество, способное сформулировать свой коллективный интерес, которое способно создавать новое.

Сегодня мы видим разлагающиеся и почти уже полностью оставленные государством традиционные институты науки, культуры, образования, медицины, вообще социальной сферы. На этих развалинах возникают креативные острова, создающиеся сегодняшним правящим классом. Эти креативные острова во многом как раз состоят из современного искусства. Современное искусство играет очень важную роль в хаотическом социальном творчестве правящего самодовольного субъекта.

Почему эти острова создаются? Почему правящий класс не наслаждается сам собой, своей силой в одиночестве, почему ему нужны еще какие-то свидетели, публика для этого? Почему он создает парки, публичные пространства, вот такие аудитории, где возможна дискуссия, большие выставки, открытые для десятков тысяч? Мне кажется, что это самый важный вопрос, на который нам нужно ответить.

Я бы свой ответ сформулировал так: все эти инвестиции есть не что иное, как отмывание денег. Не в утилитарном, экономическом смысле — в этом отношении все деньги давно отмыты, а если нет, то есть другие механизмы. Это отмывание перед историей, перед обществом, которое включает в себя перезагрузку аморфного общественного сознания вокруг. Через интервенцию в область культуры, через интервенцию в современное искусство осуществляется легитимация колоссального передела собственности, который произошел в нашей стране в девяностые годы. Необходимо, чтобы выросло поколение, для которого этот передел был бы уже навсегда закреплен в системе культурных ориентиров и эстетических предпочтений, чтобы он стал частью истории, с которой стоит смириться. Несомненно, эта историческая задача российским правящим классом решается на сегодняшний день очень эффективно. Естественно, я не перечисляю других важных инфраструктурных функций современного искусства: помощи в обретении более изощренного политического языка, или языка саморепрезентации российского правящего класса, или, скажем, помощи в решении проблемы международной легитимности, которая очень важна для всех этих людей.

Главной проблемой остается то, что в этой опасной зоне доминирования крупного капитала уживается и критический язык, уживаются левые, причем, парадоксальным образом, на территории России современное искусство оказывается единственной площадкой, где левые не считаются маргиналами, где их существование законно, где они могут сидеть, высказывать свое мнение, с этим мнением кто-то может спорить. Здесь, например, или на основном проекте биеннале можно выставить работу и в ней высказаться. Я бы закончил свое выступление тем, что мы должны исходить из ощущения этого постоянного опасного соседства. Мы вынуждены сосуществовать в этом культурном пространстве с очень опасными силами и людьми, и в то же время любое отдаление от этого пространства создает ситуацию исключения из культурного процесса. Вот на этой диалектике я хотел бы остановиться и передать слово Иосифу Бакштейну, который очень хочет мне возразить.

Иосиф Бакштейн: Я ничего не понял. То, что я услышал, было довольно путано, и в этом был большой элемент демагогии. Это установка на компромиссы. С одной стороны, [по-вашему] биеннале — это буржуазная затея, что отчасти так и есть, а с другой — Группа учебного фильма (участником которой является Будрайтскис наряду с Николаем Олейниковым и Давидом Риффом. — OS) соглашается в ней участвовать, зная, что площадкой будет ЦУМ. А ЦУМ — цитадель нового капитализма. Это я не понял.

Теперь хочу сказать о биеннале, одним из инициаторов которой я был. Это была чистая авантюра. Элемент авантюризма выражался в том, что каждый раз была новая площадка. Музей Ленина — это отчасти получилось случайно, но я увидел в этом глубокий провиденциальный смысл. И я считаю одним из своих важнейших кураторских достижений, что в большом зале в центре, на втором этаже, куда рвались все художники, поскольку он был большой, красивый такой зал, по моему настоянию был показан фильм «Живой Ленин». Потому что, помню, в моем детстве, когда меня в этом Музее Ленина принимали в пионеры, он в этом зале шел. Я его достал в киноархиве в Красногорске, нашел какой-то невероятно мощный проектор. И это действительно производило сильное впечатление. Поверьте мне, я искренне говорю, не валяю дурака, этот жест, оммаж Ленину и памяти о нем был для меня важен. Это было оправданно, мотивированно.

Биеннале поддерживается государством, потому что, как ныне выражаются, она улучшает имидж российской государственности. У меня цель была одна — чтобы была статья в Atforum и в New York Times, и обе появились. Чем я руководствовался, не знаю, мне трудно сказать, ничего такого особо буржуазного не было, просто у меня была такая странная затея в голове, и она осуществилась. Потом в той же логике все это продолжалось, появился ЦУМ. Я познакомился с владельцами ЦУМа, дружу с ними и этого не стыжусь. И общаюсь с представителями олигархата, потому что эти люди поддерживают проект. Для меня это тоже очень рискованная история, потому что, как мне постоянно говорит Катя Дёготь, я этим могу испортить свою карму. Но я на это иду, чтобы создавать какую-то ситуацию. Хотя, безусловно, есть издержки: поверьте мне, залезть в этот ArtPlay, в недостроенное здание, имея дело с совершенно безответственным генподрядчиком, который, вместо того чтобы сдать это помещение 15 августа, сдал его 10 сентября, и все мои коллеги работали двенадцать дней по 24 часа в сутки… Мы с Ярой (Бубновой. — OS) обсуждали кандидатуру Вайбеля и не были уверены в результате. Но получилось неплохо, я считаю. Конечно, биеннале — это всегда проект между политикой и бизнесом.

Короче, эта биеннале преследовала три цели, этим я закончу. Первая — сделать современное искусство легитимным в глазах российской общественности. Вторая — консолидировать вокруг большого проекта силы и институции, которые этим искусством занимаются. Поэтому с самого начала была продумана структура основного проекта, спецпроектов и параллельной программы, она до сих пор успешно продолжается, хотя справедливо упрекают, что биеннале превращается в фестиваль — это вполне обоснованная точка зрения. И, наконец, третья сверхзадача — реинтеграция русского искусства обратно в международную художественную сцену: Москва становится понятным местом для международной общественности, появляются рецензии в западной прессе, многие художники благодаря участию в биеннале продолжили свою карьеру. В общем, все не так плохо. Хотя, конечно, полная и окончательная победа капитализма делает свое дело, мне, как человеку, родившемуся в бедной еврейской семье в Замоскворечье, все это не близко, и я это все делаю с большим душевным напряжением.

Николай Олейников: Я сначала отвечу на претензию, которую нам (Группе учебного фильма. — OS) предъявили. Где и почему должно быть искусство, кем и кому оно должно быть показано, — для нас это всё не пустые и принципиальные вопросы. В каталоге четко сказано, что мы отслеживаем, где находимся, что мы знаем, что ЦУМ — это магазин категории люкс, который находится недалеко от Кремля. Он важен для нас именно в этом качестве, как площадка, на которую пойдут люди, чтобы смотреть искусство, — этот парадокс объясняет нам наше общество. Наш фильм мы также снимали в огромном торговом центре («Европейский». — OS), и там эти вопросы вскрываются. Здесь нет никакого противоречия.

Главное, что я хочу сказать, — о больших проектах и их монструозности. Мне очень понравилась метафора, которую придумали Андрей и Катя: это жадный, индифферентный ко всему, неповоротливый монстр. Этот монстр формирует культурную среду. С помощью каких инструментов? В России — с помощью больших проектов, кинофестивалей, биеннале. Иосиф Маркович в конце концов согласился с Ильей: капитал держит в своих руках орудия производства, в том числе производства культурного. Но, несмотря на этот ключевой момент, любой большой проект содержит в себе гигантский демократический потенциал: это аудитория. Большой проект аккумулирует такую аудиторию, которую не может собрать ни одна другая сложно выстроенная выставка. Есть огромное количество примеров в мире, когда выставки с большими бюджетами этот потенциал пытаются реализовать, и искусство и большая серьезная аудитория находят друг друга. Когда композиция выстраивается не так, как это необходимо заказчику, а как могло бы решить общество. Я не питаю иллюзий, что мы в следующей биеннале будем придумывать совершенно другой проект, полностью демократический, построенный на других основаниях. Но можем ли мы пытаться совместно помыслить идеальную ситуацию, в которой общество, публика, получит на Московской биеннале не веселую карусель, как в прошлый раз, и не набор звезд, на что напирает Иосиф Маркович постоянно, а настоящее творческое вдохновение? Повторю Брехта, очень люблю эту цитату: «Чем должно заниматься искусство? Развлекать, обучать и вдохновлять».

Анастасия Рябова: Мы (Сергей Гуськов, Анна Ильченко, Алекс Булдаков, Владислав Шаповалов и я, Анастасия Рябова) создали платформу «Супостат». Это открытая платформа, объединяющая в себе художников, теоретиков, журналистов. Одним из проектов, который был осуществлен на базе этой платформы, был вот такой, реакция на нынешнюю биеннале, он называется Bomb. Это окно в интернете, доступное каждому, где мы предлагаем (предварительно идет текст, почему мы это делаем, зачем; каких оснований сами придерживаемся) прокомментировать текущее событие. Тут собраны разнообразные недовольства. И на основании этих недовольств можно делать мини-исследование: чем является биеннале в глазах общественности. Ну вот, например: «В ЦУМе ваще пиздец — магазины лучше, чем выставка», — написал аноним. «Хорошая биеннале — мертвая биеннале». «В Артхаус берите бахилы и обогреватель — кто собирается». «На выставках тесно»… В общем, масса недовольств, от более поэтических до сложно глубоких, где участники процесса жалуются непосредственно на какие-то моменты, связанные с производством искусства в таких условиях. Понятное дело, что такого рода проект не изменит ситуацию, но, на наш взгляд, это может являться неким народным инструментом, можно говорить об антропологическом срезе. На самом деле недовольства [по поводу] биеннале начинали закипать год назад, когда были открыты заявки (на спецпроекты. — OS), всем всё не нравилось, все жаловались постоянно… мы решили формализовать это недовольство. Что можно из этого сделать, покажет дальнейшая дискуссия.

Ссылки

• Иосиф Бакштейн: «Общественное признание уже произошло, но его надо как-то осмыслить», 18.11.2011