Чем нам может помочь наследие ситуационизма?

ПАВЕЛ МИТЕНКО против «галерейного левого» искусства, за новые формы жизни, новые ситуации и новую чувственность

Только Ситуационистский интернационал (СИ), тесно связанный с 1968 годом, способен помочь ответить на вызовы, которые бросает нам современность. Ведь в нашей стране не произошло «революции 68 года», международной революции в отношениях людей (потом во многом апроприированной капитализмом), которая атаковала иерархичность общественного порядка, от управления государством до семейной жизни, и научила людей критически относиться к тому, что бум информации лишь обслуживает продвижение товаров. В 80-е что-то подобное произошло в Восточной Европе, в России в 90-е элементы этой революции имели место, но только в культурной сфере, не изменив решительно ни политику, ни повседневность.

Последний авангард

СИ критически продолжил первую волну авангардов, но стал последним авангардом. Ситуационистская критика первой волны художественных и политических авангардов и тех радикальных, но грубых представлений об освобождении человека, которые руководили революционными вспышками ХХ века, заключалась в следующем: политика, искусство и техника служат освобождению, только если находятся в руках тех, кого призваны освобождать.

Современное российское левое искусство, активизм и нацеленная на освобождение политика, с которыми я чувствую солидарность, остаются в рамках парадигмы первого авангарда. Они в заложниках у политической сцены столетней давности и отождествляют возможные сегодня политику и искусство с фигурами и практиками ушедшего времени, находя себя, например, в конфликте между большевиками и анархистами. Они мыслят в категориях пропаганды и идеологической борьбы. Они считают, что политики производят мнения, которые потом будут приняты «массами». Замкнутый круг выбора старых одежд мешает состояться полемике о том, что осуществилось и какие стратегии необходимо преодолеть, поскольку они не привели долгосрочным образом к тому, к чему стремились их пропагандисты, — такая полемика многое дала европейской практике и теории.

Другие персонажи политико-культурной сцены, либеральные «реалисты», которые предлагают пути тактических действий внутри капитализма, думают о народе как об объекте управления. Они хотят воспитывать его через экспертное и парламентарное законотворчество, через спущенные сверху правила, — иначе говоря, с помощью тюремной решетки и полицейской дубинки. В своем презрении к «быдлу» они не уступают ни советским бонзам, ни правящей партии, альтернативу которым стремятся представить.

На этом поле борьбы идей воспроизводятся в разном переплетении два привычных типа локальной политической мысли: представления диссидентского движения (включая религиозность многих из его участников) и идеологическая ложь советского дискурса. Они легко переплетаются благодаря общему идеализму, заключенному в убеждении, что в первую очередь идеи меняют мир, нужно лишь, чтобы их разделило как можно больше людей. Но идеи — это лишь часть политики. Борясь за гегемонию тех или иных представлений о реальности, эти борцы упускают из виду то, какими способами они добиваются этой гегемонии и какие создают формы жизни, политику конкретных отношений, которые выстраивают внутри своих организаций, материю человеческих отношений вообще.

Этим летом в Москве стали популярны публичные дебаты — например, о наследии Сахарова или о милиции. Хорошо, что эти дебаты прошли, но они точно воспроизводили формат телевизионного ток-шоу со своими ведущими, героями и экспертами, пропуская свободное течение разговора через три ступени отчуждения. Зрителям разрешалось лишь аплодировать или задавать вопросы героям. Это было похоже на то, как влачат свой век московские уличные акции, отгороженные от прохожих металлическими заграждениями и обращенные только к своим — лишенным публичного слова — посетителям и объективам фото- и видеоаппаратуры.

Такова же и «галерейная агитация» моих друзей — левых художников, упускающая из виду, что искусство как агитация способно состояться только в непосредственной связи с новыми формами жизни и политического действия, за которое оно могло бы агитировать. В стенах музеев и галерей, без открытости к подлинному участию зрителя (который должен перестать быть только зрителем), без непосредственной связи с ним, провозглашение любых идей агитирует только за систему искусства. Та же проблема и в «социальном» искусстве, выбирающем новый объект, но остающемся только его изображением или метафорой его преобразования.

Первый авангард стремился сформулировать и предложить всему миру новый взгляд на вещи, принятие которого должно привести к новому шагу в истории, новой эпохе. Цели следующего авангарда, авангарда ситуационистов, заключались в том, чтобы стереть границу между зрителем и художником, между политиком и тем, что называли словом «масса» революционеры начала века. Чтобы сделать равными их возможности участия в устройстве и красоте общей жизни.

Но СИ стал последним авангардом. Следующий шаг в схождении искусства и политики и их демократизации нарушает логику авангардов. Для того чтобы продолжать дело авангарда сегодня, действие должно стать анонимным. Оно больше не может быть связано с практикой одной группы, претендующей на единственно верное выражение авангардных идей и практик. Новые формы политики и искусства должны быть множественными. Было бы разумным предположить, что движение к демократизации и за пределы общества разделения, возникая в разных условиях, будет принимать различные формы. Палаточные лагеря, возникшие в ответ на экономический кризис на центральных улицах и площадях разных городов мира, от Испании до Израиля, хотя и являются находкой времени, не могут быть приняты в качестве единственного рецепта борьбы. Новый авангард не может больше быть передовым отрядом, задающим направление движения и горизонт новой чувственности, а значит, не может быть и авангардом.

Действительно демократическое движение начинается не с передового отряда, а из множества разных ситуаций, в которых мы находимся — по собственному желанию или по необходимости. Дело за тем, чтобы, исходя из своего положения, поймать, как волну, направление движения. И найти, как и с кем двигаться дальше. Ведь часто мы находим себя, встречая других.

Город как супермаркет

Но что же может сегодня дать нам для этого французский авангард 60-х? Взгляд на современность, точку отталкивания и логику коллективного действия. Для этого нужно мыслить нас и повседневность через место и окружение, через условия нашего существования, через городское пространство. И различать в повседневности моменты политики.

Конфигурация городской среды: заводи парков, отмели площадей, течение улиц и бассейны дворов... Расположение зданий, внутренняя архитектура залов, кабинетов, лестниц, коридоров, планировка квартир... Все это направляет движение наших тел и чувств. Город — это воздух, которым мы дышим, это звуки, которые пронизывают нас, это цвета и формы, через которые мы понимаем мир... Но сегодня это больше не среда для прогулок и встреч, постижения архитектуры. Это отчужденная территория, решение об использовании которой находится в руках нескольких лиц, действующих в соответствии со своими экономическими интересами. И это мегамаркет. Войдя в центре во двор, мы, не найдя лавочки, можем только прикинуть стоимость жилья. Проходя по улице — оценить время, затраченное на передвижение. Смотря на прохожих — просчитать выгоду от знакомства и возможные способы его употребления. Смотря на небо, мы видим стеклянный купол, накрывающий торговые площади. И нам нечем дышать.

В отличие от этих ситуаций, которые мы ежедневно разыгрываем по сценариям спектакля, СИ предлагают конструировать ситуации нам самим. Значит, непосредственно участвовать в «создании реального времени и пространства, в которых все наши желания могут быть реализованы и вся наша реальность желаема», как писали участники СИ.

Сконструированные ситуации не предполагают закрепленных за их участниками ролей, они открыты к участию любого. И эти идеи и практики не являются абсолютно новыми для Москвы. Они близки московским акционистам 90-х, таким как Александр Бренер, который вызывал на боксерский поединок российского президента. Как «Внеправительственная Контрольная Комиссия», проводившая на Мавзолее Ленина акцию «Против всех» в рамках предвыборной думской кампании 1999-го. Как НБП... После десятка лет стремительного движения они достигли своих тупиков, как и другие авангарды.

{-page-}

 

Вчера и сегодня

Но говорить о ситуациях имеет смысл и сегодня, поскольку их создание вовсе не исчерпывается логикой передового отряда и медийного эпатажа. Ситуации создаются ради более интенсивных, пригодных к взаимодействию, обмену информацией и приносящих больше наслаждения отношений между людьми, достигнутых в совместном действии. А не для трансляции ситуаций в массмедиа и не для их пассивного созерцания. В этом смысле «Баррикада» на Большой Никитской, устроенная акционистами 90-х, несмотря на свой картонный характер, была все-таки ближе других к сконструированной ситуации. Ее событие происходило между множеством участников акции и было открыто участию прохожих.

Политика СИ заключается в том, чтобы воспринимать территорию, основываясь на доверии к непосредственному восприятию, этой единственной реальности, которая нам доступна; понимать ее через анализ чувств, которые она у нас вызывает. Чтобы, заручившись поддержкой тех, кто испытывает чувства, подобные нашим, действовать в ситуации, которая взывает к участию. Как это произошло с движением в защиту Байкала, движением против башни Газпрома в Питере. Как это случилось в ходе вырубки Химкинского леса, когда жители Химок и москвичи отказались поступиться своей близостью к этому месту, тем опытом и эмоциями, которые этот лес давал или мог бы им дать.

В этом смысле можно назвать политику СИ политикой чувств. Основанной на том, чтобы понимать чувства не только как личное дело каждого, но и как нечто неразрывно связанное с взаимодействием между этими каждыми, составляющими сообщество, с общим положением дел. На том, чтобы понимать чувства через связь с политическим устройством, устройством пространства, устройством и действием коллектива, поскольку чувства обнажают политические моменты во всем этом. Ощущение неискренности твоего собеседника, ощущение унижения или, наоборот, чувства взаимопонимания и воодушевления являются политическими индикаторами ситуации.

Искусство становится политическим, когда помогает нам острее чувствовать и лучше понимать чувства. Когда помогает понять, что подлинная реализация желаний происходит через практическое изменение мира, в котором они реализуются, изменение на всех уровнях отношений, связывающих нас с другими. В сущности, политическое действие всегда начинается с чувств: давящей скуки, отчаяния или оскорбленной справедливости. Восстания часто возгораются в ответ на само по себе не выдающееся в ряду других оскорбление народу со стороны власти. Первым крупным событием французской революции 1968 года стала стихийная забастовка студентов в ответ на новые правила в общежитиях Нантера, запрещающие парням посещать девушек. Апрельская революция в Бишкеке 2010 года разгорелась после того, как сын президента, монополист сотовой связи, хотел заставить платить за звонок, даже если на него не последовало ответа. А североафриканская революционная волна началась с самосожжения уличного торговца, которому полиция не оставила возможности зарабатывать.

Нужно, чтобы политическое действие, развиваясь разумно, не теряло связи с этими требующими равенства импульсами, не превращалось из политики в отправление власти. Чтобы на место убеждения личным примером или решения, овладевшего коллективом в ходе совместного обсуждения, не пришел приказ. Критика ситуационистов была направлена в том числе и против ленинской идеи централизации партии и государства, была призвана избавить политическое действие от подчинения бюрократии.

Речь идет о раскрытии желания навстречу другим, о той политике, которая находится в согласии с этими пронизывающими коллективности токами. И важно сохранять эту материю коллективного действия подвластной воздействию каждого.

Участники СИ не приводили конкретных примеров ситуаций, уважая логику мечты, не способной до конца удовлетвориться чем-то конкретным. Единственный пример, данный ими, — это Парижская коммуна: значительность, многообразие и эмоциональная насыщенность этого события не заставляют мечту ничуть поступиться собой. Но в чем мы могли бы различить контуры ситуаций, взглянув на нашу действительность? Создание палаточного лагеря против вырубки леса может стать конструированием ситуации, где самые разные люди открывают новый смысл того, что такое быть и действовать вместе. И если художники не видят здесь места искусству, то это проблема консервативности взгляда, это упущенная возможность делать действительно, а не только на словах политическое искусство.

Для начала, чтобы осмотреться и войти в соприкосновение с ситуацией, достаточно просто присутствия. Если в рамках кампании по сохранению Химкинского леса существовали тенденции к лидерству и представительству, то, значит, недостаточное количество антиавторитарных левых участвовало в том, чтобы создавать эту ситуацию. Антифашистский Комитет 19 января больше преуспел в схождении искусства и политики. Это случилось, когда в 2010 году мирная демонстрация после провокации со стороны полиции переросла в игру в снежки с полицией. В этой ситуации не было недостатка артистизма или страсти. Пришедшие на демонстрацию бабушки-антифашистки стыдили полицейских, когда те пытались схватить участников этой народной зимней игры. Полицейские отвечали на снежки газом.

На следующий год комитет, помимо шествия, устроил выставку стикеров в московском метро, в которой участвовали пара десятков художников со всего света. Пассажиры метро посетили международную выставку, не выходя из вагонов.

Но так ли велико значение одиночных вспышек? Может быть, больший политический эффект заключался в том, что в комитет вошли разные люди из разных сред этого города, потому что все они не смогли терпеть неонацистские убийства на улицах Москвы и считали необходимым на равных обсуждать возможности противостояния росту националистических настроений. И если локальная значимость и международная публичность этих кампаний и выставок превосходят ресурсы любой галереи или музея современного искусства, то остается неясным, почему в них участвует так мало художников.

Нечто похожее на сконструированную ситуацию можно было разглядеть в действиях активистов ЛГБТ: не желая мириться с притеснением своих чувств и сексуальности, они прошлись по Тверскому бульвару, раздавая сидящим на нем листовки против гомофобии. Событие закончилось в Новопушкинском сквере, где акционисты стали полукругом, а активист в основании этого полукруга держал на вытянутых вверх руках плакат, он уставал, его сменял следующий... Жители города, входящие в сквер, на какое-то время оказывались частью акции, двигаясь навстречу поднятому плакату.

В этом смысле группа Война, при всем их личном и публичном радикализме, бесстрашии и нескольких крайне удачных видео, скорее воспроизводит в новых условиях победившего спектакля архаичный героизм 90-х, героизм одиночек и маленьких групп. Их медиаактивизм не предполагает участия и предназначен лишь для созерцания на мониторе. Споры о политическом значении деятельности этой группы проверяются действительностью, а действительность заключается в том, что поддержать ее участников, брошенных в тюрьму, во время пикета в Москве пришли только художники и близкие к художникам активисты. Остальные во что бы то ни стало оставались за своими компьютерами. Акции Войны имели политический эффект только среди деятелей искусства, расколов их на симпатизантов и противников в момент ареста активистов и в ходе присуждения группе премии «Инновация». Эти акции являются только искусством, если трогают только работников эстетического. Что еще сделать на камеру в жанре медиаугара? Весь авангардизм Войны заключается лишь в том, чтобы быть в авангарде спектакля в обществе, которое разделяет искусство и политику, политику и сексуальность и отделяет их от полноты жизни, делая из нас беспомощных и политически безответственных узких специалистов.

Непосредственная публичность

Создание ситуаций не должно быть медийным, скорее наоборот. Лучшие акции ситуационистов остались неизвестными, не нужно было документировать их, поскольку они работали непосредственно, а не на экране или в уютной мечте о вечности. Речь идет о публичности другого рода. Для такой публичности нет необходимости быть транслированной, чтобы состояться. Ей необходимо участие, а не созерцание. И дело не в том, чтобы превратить жизнь в развлечение, а в том, чтобы не разделять труд и желание.

В истории это иногда удавалось тем, кого называют поэтами, художниками, учеными. Или же коммунарам... Когда вы гуляете по городу и завязываете неожиданные знакомства, находя настоящих друзей, когда вы находите заброшенное здание и проникаете внутрь, — это может стать ситуацией. Выходка, меняющая направление разговора всей компании, или, скажем, полемика между друзьями в кафе, к которой присоединились сидящие за другими столиками, может стать ситуацией. Когда несколько прохожих, не желая терпеть, переглядываются и вступаются за бездомного, которого избивает охранник, это почти ситуация. Когда вы объединяетесь в коллектив, где все могут свободно участвовать в обсуждении, чтобы противостоять строительству парковки у вас перед окнами или чтобы изменить внешний облик вашего двора или парка поблизости, — это может стать ситуацией. Когда вы решаете на основании коллективного принятия решений вместе организовать место для работы или для жизни, детский сад или школу, начиная борьбу за снижение налогов, уплата которых больше не обеспечивает нас необходимым. Когда вы, вспомнив о достоинстве, не хотите больше терпеть унижение на работе и вместе решаете прекратить его. Когда вы занимаете университет или завод во время забастовки или устраиваете праздник с соседями у себя во дворе… Все это может стать сконструированной ситуацией.

Для этого она должна быть доступна существенному влиянию любого из ее участников, давать пространство для реализации основных желаний и открывать новые желания и переживания. Место искусства здесь — в искусности речи и жестов, необходимых в общении; также полезны умения создавать изображения и пространства… их смогут оценить находящиеся с вами друзья. Ориентиром такому искусству может служить высшее наслаждение, которое вы когда-то испытали при встрече с искусством прошлого и которое может быть превзойдено при встрече с настоящим в сконструированной вами ситуации, созданной и прожитой вместе с другими. И создание ситуации — это только начало.​