Дневник биеннале. Мышки-норушки

По просьбе OPENSPACE.RU несколько авторов рассказывают, как провели биеннальную неделю. НИКИТА АЛЕКСЕЕВ сбежал с главного проекта на выставку «Заложники пустоты»

​В ArtPlay (основная площадка биеннале. — OS) я толком ничего рассмотреть не смог из-за сутолоки, странной клаустрофобической архитектуры и потемок. Да, Хорн, Рихтер, Ай Вэйвэй — звезды, одним словом. А все прочее — какие-то бесконечные гаджеты-мигалки — особенно меня не убедило. Но надо сходить еще раз и посмотреть внимательнее.

Тем не менее вряд ли исчезнет впечатление, что устроенное Петером Вайбелем и в зрелищном отношении (биеннале-то все же делаются не для профессионалов, а в большой степени для широкой публики), и в отношении интеллектуальном сильно уступает выставке, показанной на прошлой биеннале Жан-Юбером Мартеном. Тогда я, впрочем, ругался, что он вновь проскакал на любимом коньке, хорошо объезженном больше двадцати лет назад на выставке «Волшебники земли» (или «Маги земли». — OS) в Центре Помпиду, но теперь близок к банальной мысли, что все познается в сравнении.

***

Потом отправился я в ГТГ на выставку «Заложники пустоты» и утвердился в мысли, что из всех известных мне больших музеев именно Третьяковка наиболее верно следует пути, начертанному Лао-цзы. Ведь что говорил основатель даосизма? Не ищи истину, она тебя сама найдет, если ты следуешь пути. И что такое форма (сказал он)? Это пустота, потому что только если есть нечто пустое, в нем может возникнуть какая-то морфа.

Такая позиция и хороша, и плоха. Хороша потому, что в удачном случае в матке пустоты действительно рождается нечто волшебное и достойное. Плоха по той причине, что чаще даосизм оказывается переливанием из пустого в порожнее.

В случае «Заложников пустоты» Третьяковка, похоже, выкинула очень удачный фортель: она, будто лиса-чаровница, махнула своими девятью хвостами, и как результат — получилась очень занимательная выставка.

Впрочем, претензий к ней много. Начну с названия. Я, например, заложником пустоты себя не чувствую и не мыслю. Думаю, многие другие участники тоже скорее согласились бы не с термином «заложник», а предпочли бы «пленник», «победитель», «наблюдатель» или даже «наложник». Но ладно, соглашусь, что пустота — это террор, а мы жертвы «стокгольмского синдрома».

Понимаю я и то, что кураторы из Третьяковки поступили правильно, включив в экспозицию работы художников былых времен: надо ведь указать, что культурная пустота — это феномен, для Руси имманентный. Я считаю, что Айвазовский и Верещагин (жалко, Репина нет) здесь на месте. Они действительно пустотники, прямые предки Кабакова, Монастырского и «Медгерменевтики». Но Пукирев, Васильев, Левитан при чем? А Наталья Гончарова? Да, ее картинка называется «Пустота», но это такая пустота, что хуже воровства. Очень плотная, похожая на разноцветный пряник. А Тышлер-то, бедный, что же оказался подверстанным к пустоте? Но самый главный хит на выставке — И.В. Сталин кисти Шурпина, стоящий под полновесным небом среди колосящейся нивы.

Ладно, полнота и пустота — это одно и то же. Да и Лао-цзы с этим тоже согласился бы: «назови хоть горшком, только в печку не ставь».

Но вернусь к названию.

По-русски она называется «Заложники пустоты. Эстетика пустого пространства и “пустотный канон” в русском искусстве XIX—XX веков». По-английски — Hostages of Voids. Aesthetics of Empty Space in Russian Art during XIX—XX Centuries. Разница понятна? Думаю, переводчик осознал, что «пустотный канон» не передается переводу с великого и благодатного ни на один другой индоевропейский язык, и лукаво, но точно перетолмачил пустоту на английский, размножив ее в «пустоты».

Но, повторяю, выставка вышла интересная, более того, скорее хорошая, чем плохая, и даже, возможно, это одно из самых главных латеральных событий Московской биеннале. А если учесть невероятную банальность главного проекта, то выставка «Заложники пустоты» рискует быть очень успешной.

Но я, будучи прежде всего художником, то есть человеком, как-то работающим с цветом, задался вопросом: почему там так много серого? Казалось бы, пустота должна скорее ассоциироваться с белым или черным. Но нет. На выставке как минимум 60 процентов — сероватые фотографии, серая живопись и серые рисунки. Серость — ни в коем случае не оценочное суждение, это просто по поводу хроматизма.

Итак, альбом Кабакова «На серой бумаге». Изумительная серая живопись Алимпиева. Множество черно-белых, то есть по преимуществу серых фотографий. Мраморы Осмоловского, на свежепокрашенных стенках выглядящие серыми. Ментально серая, заподлицо сделанная и очень умная инсталляция Гутова. Серое пространство «избушки» Евгения Асса. И так далее… Да и моя серия «12 возможностей серой пустоты», сделанная в этом году, но еще до того, как я узнал о «Заложниках пустоты», тоже более или менее серая.

Наверно, дело вот в чем. Серый — самый богатый цвет, в нем, как в жемчужине, переливаются все оттенки. А мы, жители невменяемой страны, опасаясь шизофренического радикализма черного и белого, ищем спасения в сером.

Черная пустота — уж больно страшно, это же тьма кромешная, а в нашем климате и так со светом плоховато. Белая пустота — тоже неуютно, там слишком стерильно, как в палате интенсивной терапии. А серенькая пустота — как раз то, что надо. Ни тепло, ни холодно, ни вперед, ни назад, ни вверх, ни вниз. И вполне соответствует общественно-политической ситуации в стране. Ведь какая разница, что Медведев станет премьером, а Путин снова президентом? Никакой. Все так и останется на какое-то время комфортабельно сереньким, и мы, глядишь, отсидимся в серой норке.

Может, оно и хорошо?