Искусство – не детище либерализма. Искусство – альтернатива ему

ИЛЬЯ БУДРАЙТСКИС отвечает Юрию Альберту – о рынке, искусстве, интеллигенции и ее нравственном выборе

Первое, и самое главное — я отношу себя к бескомпромиссным противникам либерализма. И именно поэтому не могу и не хочу видеть в авторе «Несвоевременных заметок» Юрии Альберте своего идеологического противника. Более того, я полагаю, что его выпады против оппонентов либерализма (характерные для довольно широкой среды) в основном бьют мимо цели, прежде всего из-за проблематичности этого термина в нашей, российской ситуации.

Альберт пишет о либерализме в первую очередь как о системе универсальных ценностей, однако он в конце концов сводит эти ценности — как и все завоевания демократии типа независимых профсоюзов — к свободному рынку. Именно недоразвитость рынка, с его точки зрения, и является причиной того, что у нас такое «убогое искусство». Мне же кажется, что и профсоюзы, и демократия, и — в еще большей степени — искусство вступают в конфликт с распространением рынка. Искусство противоположно рынку, либеральной рациональности и принципу «корысти во благо» не в некоторых своих течениях, не в силу своей идеологической ангажированности (как, например, искусство 1920-х годов), а в принципе. Оно не предъявляет альтернативу рынку в политическом поле, оно само есть эта альтернатива.

Кто же такие либералы? Надо сказать, что в различных политических системах координат это слово может приобретать совершенно разные значения. В Западной Европе либералы — это правые сторонники свободного рынка, в Северной Америке — левые защитники социального государства и прав меньшинств. Где-то либералы существуют как общественная тенденция, где-то — как организованная партия, а где-то — как неформальное сообщество идеологов и экспертов, консультирующих правительства. Однако в каком бы виде ни присутствовали либералы на общественной сцене, известно: либеральная экономика, то есть свободный рынок, стремящийся к освобождению от любого регулирования, складывается и побеждает не благодаря воле либералов, а благодаря тем, кто способен на этом рынке выигрывать. Либерализм утверждался не как набор рецептов или политических принципов (вроде тех, которые приводит Юрий Альберт в своем тексте), но как молчаливая практика. Необходимо развести либерализм как эту молчаливую политику элит — и громкие принципы либералов, которые, подобно Альберту и многим другим представителям российской интеллигенции, защищают свободный рынок даже вопреки своим интересам, бескорыстно. Кстати, неолиберализм, упоминаемый Альбертом, является здесь более чем ярким примером — это либеральная экономическая политика без политического либерализма («принципов»). Политика, железной рукой проводимая такими противниками политических либералов, как Тэтчер, Рейган, генерал Пиночет или нынешние российские лидеры.

Итак, в основе классического либерального учения лежит представление о разумности человеческого выбора, который определяется личной пользой или вредом, следующими за каждым нашим действием. Рыночный обмен позволяет удовлетворять в результате взаимовыгодных соглашений постоянно возрастающие потребности. Последние, в свою очередь, способствуют дальнейшему разделению труда. Все это вместе соответствует человеческой природе и называется прогрессом. Его общественные последствия — отмена рабства, права личности, политическая демократия, международная безопасность, эмансипация искусства — утверждались не как универсальные принципы, завоеванные в борьбе, но как следствия рациональных решений.

Либералы действительно не захватывают заложников и не преследуют художников, но не потому, что отвергают насилие или преклоняются перед свободой творчества. Просто войны и терроризм всегда негативно сказываются на производительных способностях общества, причиняют повреждения инфраструктуре и снижают инвестиционную привлекательность. Все, что выходит за пределы опытного знания, удовлетворяющего свои потребности индивида, с либеральной точки зрения неочевидно и требует подозрительного к себе отношения. Именно поэтому либерализм негативно относится к идеологиям, базирующимся на сверхиндивидуальной, универсальной идее расы, нации или класса — и с последовательно либеральных позиций фашизм и коммунизм действительно следует писать через запятую. Для либералов ни один институт или принцип не может ставиться выше рациональных категорий. Считается, что регулярные демократические процедуры способствуют повышению компетенции правительств и степени устойчивости системы, но лишь в тех обществах, где люди достаточно богаты и образованны, чтобы принимать ответственные решения. Странам, где большинство прозябает в бедности, а всеобщие выборы неизбежно приводят к власти Альенде или Чавеса, либералы как раз настоятельно не рекомендуют демократию. Именно в силу такого подхода к демократии европейские либералы исторически отнюдь не были сторонниками всеобщего избирательного права.

Точно так же и твердые гарантии частной собственности хороши для либералов тогда, когда они стимулируют индивидуальный интерес, а не портят ему настроение. В ситуации первоначального накопления, от Англии XVI века до России 1990-х годов, легитимность передела собственности — так же как и беспристрастность судов — мало кого интересовала. Независимые профсоюзы либералам вообще не по душе, так как представляют собой инструмент господства коллективных интересов над частными. Прискорбный факт их существования в развитых странах подвергается атакам со стороны либеральных правительств при каждом удобном случае.

Современная Россия — это воплощенное торжество победившей либеральной рациональности, через шоковую терапию и социальную катастрофу установившей новый порядок вещей. В нашем обществе личное благо — единственное, что кажется значимым. Этот органический либерализм живет здесь в каждом на уровне подсознания. И потому совсем не нуждается в каком-то специальном политическом представительстве, на которое вопреки всему продолжает претендовать либеральная интеллигенция.

Российскому либерализму не нужны либеральные партии и многочисленные кадры журналистов и профессоров, которые должны убеждать кого-то в преимуществах частного над общим. Теперь такие журналисты и профессора не у дел, а с разработкой и проведением непопулярных реформ справится небольшая группа молодых высокооплачиваемых специалистов.

То, что вышло, не совсем похоже на «Запад»? Ну да, извините. Зато похоже на некоторые страны третьего мира, встроенные в мировой рынок как источник ресурсов и с соответствующими этой роли политическими режимами. И это не результат невоспитанности или заговора недобитых кагэбистов — такова логика неравноправного, но вполне естественного международного обмена.

Существующая у нас система действительно удовлетворяет всех, кому приносит благо. Чиновников, бизнесменов, значительную часть среднего класса. Пусть даже их может не устраивать коррупция, негодное качество полицейского сервиса или непрозрачность верхушки, но голос утилитарного разума подсказывает, что любые революции и политические реформы не привнесут в их жизнь больше комфорта и уверенности в завтрашнем дне.

Российское общество, его элита, его господствующая идеология, утвердившиеся в нем практики отношений между людьми — все это противоречит тем универсальным ценностям, в которые верит исчезающий слой интеллектуалов, относящий себя к либералам. По крайней мере его лучшая часть.

Тем не менее именно этот слой является наиболее рьяным защитником либерализма как принципа, демонстрируя, кстати, поразительную с либеральной точки зрения иррациональность.

Нет альтернативы росту цен, урезанию бюджета, платному здравоохранению и образованию, ненормированному рабочему дню — так говорят либералы из правительства или РСПП. Альтернативы нет — повторяет за ними либерал-художник или либерал-рабочий.

Однако либерал-министр и либерал, перебивающийся случайными заработками, поддерживают либеральную политику по разным причинам. Если министр, принимая определенные решения, имеет в виду те группы, которым эти решения принесут явное преимущество, то либеральный интеллигент поддержит их из принципа, сознательно действуя против своих собственных интересов.

Как дореволюционная интеллигенция вопреки собственному привилегированному положению стремилась жить чаяниями народа, так и самозанятая, опущенная на самое дно интеллигенция сегодняшняя считает своей нравственной задачей поддержку богатых. Этим объясняется, например, и превращение Ходорковского в их сегодняшний символ веры. Не безвинно пострадавший рабочий, пенсионер или даже журналист — именно миллиардер становится живым монументом борьбы за правое дело, за «нормальное» общество.

Подобная этика не может не восхищать. Ведь сложно представить себе человека более внутренне чистого, чем тот, кто защищает неравенство исключительно по убеждению, не извлекая никакой выгоды для себя.

Но, вопреки представлениям российских либералов, к концу 1990-х жители нашей страны разделились на победителей и проигравших совсем не по признаку искренней веры в идеалы свободного рынка. Сложно не обратить внимания на то, что сожалеющие о «величайшей геополитической катастрофе» именно благодаря ей превратились в нынешних хозяев жизни. А среди тех, кто ей аплодировал, очень немногие могут сказать, что довольны своим положением.

И настоящий художник — вне зависимости от того, либерал он или нет, — сегодня объективно оказывается на стороне проигравших. Потому, например, что не готов передать оценку искусства, его критериев, его истории на волю «свободному ценообразованию». Сегодняшнее «убожество» объясняется вовсе не недоразвитостью рынка, а, наоборот, его разрушительной экспансией, тем, что рынок в той или иной форме полностью подчинил себе процесс культурного производства. Если это «убогое искусство» способно удовлетворить потребности покупателей — объемы его производства будут только расти. Единственной альтернативой здесь может стать только солидарность и растущая независимость (и политическая, и экономическая) арт-сообщества.

Это, к сожалению, совершенно антирыночный выбор. Но, быть может, он окажется наиболее рациональным даже для наших либералов?​