Ударники мобильных образов

ЕКАТЕРИНА ДЁГОТЬ, ДАВИД РИФФ и КОСМИН КОСТИНАС — о созданной их ударным трудом 1-й Уральской индустриальной биеннале

Летом ЕКАТЕРИНА ДЁГОТЬ, ДАВИД РИФФ и голландский куратор КОСМИН КОСТИНАС в ударном порядке готовили основной проект 1-й Уральской индустриальной биеннале, который открывается 8 сентября в Екатеринбурге. Мы еще познакомим вас с отдельными работами и с биеннале в целом, а пока предлагаем вашему вниманию концепцию выставки, изложенную в предисловии к каталогу.


Этот текст был создан ударным трудом, как и вся биеннале. Авторы бомбардировали друг друга идеями, текст разрастался и мутировал с каждым новым пасом от партнера к партнеру. Один автор выступал с предложением; другой мгновенно переводил, проверяя текст на точность, полемизируя и уточняя; за этим следовал обратный перевод с новыми уточнениями, затем взвешенные, критические и стратегические замечания третьего соавтора, который переписывал текст заново, и так далее. Сто мейлов в день — это не преувеличение.

Нам всем, разумеется, нравится это, и мы, конечно же, стахановцы. «Ударники мобильных образов» — романтическое название. Почти как «Искатели утраченного ковчега». Забавная и безопасная (теперь) советская фразеология вкупе с модным кураторским техницизмом. Много работать — единственный социально приемлемый образ жизни.

Но кто они, эти ударники, осознают ли они смысл своего труда и то, к каким результатам он приведет? Богу или мамоне мы служим, готовя не покладая рук первую биеннале современного искусства для Екатеринбурга, да еще и индустриальную? Мы не вполне уверены в ответе.

Похоже, там, где пахнет деньгами, рано или поздно появляется современное искусство. Бывший Свердловск, когда-то колыбель советской модернизации, а ныне узловая станция сырьевой экономики новой России и место аккумуляции капитала, последовавшей за шоковой приватизацией, страстно жаждет забыть свое прошлое и изобрести новое будущее. Здесь людям снятся ошеломляющие финансовые перспективы сотрудничества со странами БРИК, а пробуждение бросает их прямо в омут тяжких экономических реалий «капитализма катастроф». Но они засыпают и снова видят сны. Здесь уже стоит, хоть и пустует пока, гигантский офисный небоскреб а-ля Дубай; здесь есть очень заметные новые храмы и невидимые рабочие-мигранты, автомобильные пробки и огромные торговые центры; здесь многочисленные конструктивистские здания покрываются коркой рекламы недвижимости или зашиваются в пластик; здесь трудовые резервы в массовом порядке переориентируются на сервисные индустрии, а от сервисной индустрии прямой путь к «креативной». Все это, даже желание «украсить» остановленные заводы произведениями искусства, — приметы яростного желания забыться во сне новой «креативной экономики».

Современное искусство, каким его тут знают из телевизионных передач и журналов, должно служить процессу формирования нового общества. Это пароль, который позволяет представителям новых элит легко узнать друг друга. Оно создает сверкающий фасад и оправдывает «современностью» насильственные процессы, оно перековывает и переформовывает личность согласно новому моральному кодексу, рекрутируя свои стратегические кадры из рвущихся вверх низов среднего класса. Способно ли оно вообще на большее, нежели быть одновременно престижным зрелищем для богатых и дешевым для бедных? Конечно, искусство — это по-прежнему машина пропаганды, биеннале — временная фабрика агитпропа. Но, странным образом, фабрики стоят пустыми, работников на них нет — только зрители. Как и в реальной экономике, производство искусства в основном передано на аутсорсинг; оно происходит заранее, в мастерских (не так часто), квартирах и кафе, аэропортах и самолетах, вдали от места, где развернется спектакль. Там художники, кураторы и целая армия их ассистентов, продакшн-менеджеров, редакторов, переводчиков и волонтеров гнут спину денно и нощно, создавая образы и предметы, рассылая мейлы и SMS, не покладая рук и не покидая «Твиттера» и «Фейсбука». Это уже не просто коммуникация — это тяжкий труд. Возложенный на себя по убеждению, в качестве образа жизни, он напоминает политическую деятельность. Никому не до сна. Семья на подхвате. Рабочий день не нормирован. Неудивительно, что сегодняшних производителей культурного продукта так легко представить себе в образах сверхпродуктивных советских ударников.

В Екатеринбурге трудно не видеть этих образов. Улицы этого города напоминают конвейеры, а смесь энтузиазма и принуждения вписана в изгибы конструктивистского здания типографии «Уральский рабочий», где пройдет выставка. Местная легенда гласит, что жилой комплекс для работников НКВД и их семей («Городок чекистов», 1929—1936) был построен так, чтобы в любую минуту замкнуть каре и превратить его в неприступную крепость, а потайные туннели связывают его с любой точкой города. Возможно, это метафора социализма, построенного в одной, отдельно взятой стране, и связанных с ним опасностей, не исчезнувших и сегодня. Нынешние российские лозунги — повышение национальной гордости благодаря экономической самодостаточности — поразительно напоминают обещания сталинского СССР. В России вообще, а на Урале в особенности современное искусство часто служит местом столь же упорного, сколь и бесплодного поиска «идентичности» и «корней», в то время как великое интернационалистское наследие коммунистической эпохи лежит невостребованным совсем рядом. Образы героического ударничества не просто сопутствовали советской индустриализации — они достигли дальних концов земли и стали языком интернациональной солидарности. Советская модель фордизма была слегка измененной копией моделей производства в развитом капитализме. Но теперь именно советская модель была разорвана на фрагменты и собрана заново в других идеологических контекстах. Часть исторического материала, представленного на выставке, показывает, как далеко простиралось это влияние.

Сегодняшний ударник создает другой порядок. Сверхпродуктивный художник или гиперактивный промоутер уже не ударник производства. Он (или она) стахановец репродукции. Нас интригует экстремальная репродуцируемость искусства сегодня. Культура, разбитая на короткие и легкоусвояемые фрагменты, копируется нажатием двух клавиш компьютера, виртуозно и мгновенно собирается снова и потребляется так же быстро — в качестве стимула для написания очередной записи в блоге, съемки очередного видео для YouTube. Производство — это на самом деле вклад в цикл бесконечного обращения образов и текстов. Искусство готово отказаться от статуса системы, где немногие талантливые создают уникальные объекты для немногих богатых; оно уже пробует руководствоваться логикой дорогого бестселлера для массы.

Эта выставка отказывается скрывать тот факт, что она является выставкой копий и репродукций. Лишь очень немногие произведения здесь — оригиналы; выставка состоит главным образом из тиражных принтов, видеопроекций, реконструкций и работ, созданных дистанционно по инструкциям авторов. Художественная система продолжает настаивать на том, что такие репродукции являются оригиналами; дорогие материалы, рукотворность и мастерство (обычно экспроприированные у полуанонимных исполнителей), исполнение по заказу и в соответствии с «атмосферой» какого-то конкретного места или же дорогая HD-технология прикрывают тот факт, что статус этой работы — циркулирующая репродукция.

Мы же хотим поспорить с этим и показать, что экстремальная мобильность и репродуцируемость являются неотъемлемыми условиями существования искусства сегодня, и более того — именно в этой зоне возможны интеллектуальное производство и политическая деятельность. Вот почему мы снабдили все произведения на выставке подробным описанием способа их производства. Эти заметки дают хотя бы некоторое представление о том, как передаются образы, как они циркулируют, и — в ряде случаев — как кураторы и потребители могут обойти существующие ограничения. На выставке на основе этих данных выстроятся материалы «читальни», которая расположится в будке контролера, наблюдающего с некоторой высоты за работой всей типографии. Они дают представление о том, как этот процесс регулируется законом, кураторами и самими художниками, на какие препятствия он наталкивается и как ускользает от тотального контроля. Логика репродуцирования означает, что образы постоянно перекодируются, ретранслируются, заново присваиваются новыми потребителями. Сегодня образы крадут, вырывают из контекста и приспосабливают к своим нуждам, и никакие копирайты, никакие меры безопасности этому помешать не способны. И у этих визуальных ошметков есть свое качество.

Три кураторских голоса, очень разные художественные высказывания, вступающие в диалог друг с другом. Коллажи, расположенные в середине этой книги, — ее единственные цветные иллюстрации. Если не считать статуи Ленина, почти прикрытой разросшимися фикусами, то это было первое, что мы увидели, как только вошли в здание бывшей типографии. В 1990-е годы ее рабочие украсили стены теми самыми материалами, которые печатали, соединив и смонтировав их на свой вкус. На какой-то момент нам показалось, что эти анонимные произведения искусства лучше и интереснее всего того, что мы могли бы здесь выставить, — и не просто потому, что ярче воплощают идею тотальной репродукции. Говоря максимально просто, они являют нам самое ценное в опыте социализма ХХ века.

Нередко забывают, что в теории советское ударничество (сверхпроизводительный труд, будто бы добровольный, но на самом деле базировавшийся на смеси энтузиазма и принуждения) должно было создать условия для фундаментального пересмотра вопроса о ценностях. Механизация, как было принято думать, создаст общественное достояние в виде свободного времени, которое можно будет использовать для самообразования, самодеятельности, наслаждения жизнью и политической активности. Свободное время — мерило истинного богатства общества — перестанет быть уделом немногих; разделение между ручным и интеллектуальным трудом будет уничтожено; искусство станет наконец привилегией каждого, а не только сверхобразованного кружка специалистов. Рабочие всех специальностей наконец обретут время на то, чтобы увидеть произведения искусства и создать свои собственные.

Коллажи рабочих свидетельствуют о том, что эта цель не была утопической. Она осуществилась в реальности — в особенности начиная с 1960-х и 1970-х, когда государственный социализм начал клониться к стагнации и упадку. В бывшем Свердловске советский фордизм создал не только рабочий класс, но и предпосылки для достижения рабочими высокой степени образованности и высокой социальной мобильности. Одновременно с советской промышленной базой модернизации в Свердловске, как и в других крупных городах СССР, возник переизбыток мыслящих, критически настроенных людей, многие из которых были участниками свободной художественной сцены 1970-х — начала 1990-х годов.

Может ли это наследие, этот опыт критического использования своего свободного времени быть взят на вооружение в повседневной борьбе с новым «креативным капитализмом», с культурой «молодого менеджера и дизайнера», которая присваивает себе лозунги самодеятельности и творчества и мгновенно нейтрализует любой критический жест? Нам показалось, что это возможно. Но, быть может, это еще одна фетишистская иллюзия ударника, который работает так много лишь для того, чтобы гнать от себя сомнения.


Москва — Сату-Маре — Утрехт
Август, 2010