«МОЖЕТ, ЛУЧШЕ НЕ ПРОФСОЮЗ, А ПСИХОТЕРАПЕВТ?..»

Николай Палажченко. Я Николай Палажченко, он же Спайдер. Очень рад, что в глазах большинства присутствующих здесь уважаемых мною людей вижу нескрываемый скепсис вместе с иронией при слове «союз». Это, мне кажется, признак здоровья нашего художественного сообщества и душевного здоровья большинства присутствующих. Вообще идея профсоюза — это одна из тех идей, которыми вымощена дорога в ад. Это такая изнурительная, очень романтическая, прелестная идея, которая обречена быть чудовищно реализованной и проваленной и привести всех, кто это затевал, и всех, кто в это вписался, как минимум в какую-то абсолютно неудобную ситуацию, деструкцию. В результате те, кто в этом останется, будут чувствовать себя идиотами, а большинство людей достойных, большинство тех, кто действительно является художниками, критиками, людьми, олицетворяющими в полном смысле слова художественное сообщество, будут вынуждены из этой шарашкиной конторы выйти, развернуться и тихо или громко хлопнуть дверью. Это вот мой прогноз. Вообще, как уже упомянули солисты, профсоюз — это такая история, которая создается для разборок наемных работников с работодателями. Я прошу прощения, для каждого творческого человека главным работодателем является искусство и он сам. Может, лучше не профсоюз, а просто психотерапевта хорошего найти себе? Что касается форм самоорганизации: вы знаете, дорогие друзья, я помню, хоть и плохо — аудитория помнит это немножко лучше, — как все сначала пытались создать какую-то молодежную секцию или секцию современного искусства при Союзе художников, а потом дружно плюнули на все это, забили и стали жить свободными людьми. Мне кажется, сейчас глухота такая опять появилась в нашем обществе. Все опять пытаются во что-то влезть, во что-то вписаться; и все как-то утратили ценность свободы, которую нам дали девяностые. Дело в том, что для творческого человека (не только художника, но, мне кажется, для галериста, для критика) любое участие в любых ассоциациях является тяжелым ярмом и ценность свободы, личной и профессиональной, является одним из самых главных приоритетов. Я сейчас вспоминаю, было такое позорное совершенно мероприятие (к счастью, единичное), когда группа наших очень уважаемых, не будем поименно говорить, коллег устроила «разбор полетов» одному замечательному критику Андрею Ковалеву. Вызвали Ковалева на ковер и, как на парткоме, устроили ему разбор. Я думаю, что вспоминать об этом сейчас неприятно всем, кто в этом участвовал. И если создавать профессиональные ассоциации, если создавать компании сервисного или какого-то еще плана, то, безусловно, они должны быть максимально ограничены в своих правах и возможностях.

Будрайтскис. Может, запретить сразу?

Палажченко. Лучше всего — да. Потому что вреда эта история принесет гораздо больше, чем пользы. И в заключение мне хотелось бы сказать, что уже существующие институции, как государственные, так и общественные, могут прекрасно справляться с теми функциями, которые здесь были упомянуты. У нас есть по авторским правам агентство специальное, есть Государственный центр современного искусства, который очень много делает как государственный центр, есть очень уважаемый мною Фонд московской биеннале или «Винзавод». Они могли бы брать на себя какие-то функции, и не надо создавать какие-то новые непонятные монструозные образования. И последнее, что я хотел сказать: если уж создавать объединения, то они должны быть не тотальные, объединяющие все художественное сообщество — это неизбежно приведет к тем последствиям, которые я описал в начале своей пламенной речи. Но могут быть какие-то группы, какие-то небольшие ассоциации, которые будут отталкиваться от неформальных связей между людьми, а не пытаться создавать очередной союз художников, а потом гордо вставать в очередь за путевками в профилакторий. Спасибо.

Дёготь. Мне было бы интересно узнать, готовы ли художники, например Хаим Сокол или Анатолий Осмоловский, читать эту новую организацию в терминах «работодатель — наемный работник». Вот Спайдер продемонстрировал абсолютное нежелание.

Хаим Сокол. Я хотел обозначить один аспект работы художника, о котором часто забывают. А именно — труд художника, сама работа. Продолжая мысль, что мы должны сначала попытаться обозначить свои проблемы, а потом уже понять, как эти проблемы решать. Труд художника, мне кажется, часто является категорией абстрактной, которая оплате не подлежит. Часто художника приглашают сделать выставку (я из личного опыта это говорю), которая требует больших временных и трудовых затрат, но такая статья бюджета, как гонорар художнику, отсутствует. Она вызывает даже некоторое удивление и иногда раздражение. «Собственно, а за что? — Ну, за то, что я работал. — Ну как, мы же вас выставляем? — Да, спасибо, но вы забираете все работы...».

Дёготь. А зачем ты отдаешь?

Сокол. Нет, я не отдаю, но это на стадии переговоров. Такой разговор присутствует во взаимоотношениях часто. Это крайняя ситуация, которая обозначает, что труд художника никак не оплачивается.

Дёготь. Он оплачивается, если работы продаются.

Сокол. Это в случае, если выстраиваются взаимоотношения с коммерческой структурой. Но если это некоммерческая структура, которая не продает, то ситуация сложнее. Что является наградой художнику — возможность выставиться? Может быть, на определенном этапе несомненно. Статус институции повышает статус художника, но является ли это единственной формой компенсации временных, трудовых затрат?

Палажченко. Ты, по-моему, описываешь какую-то конкретную единичную ситуацию, и не надо путать творца с маляром!

Кто-то. Повсеместную ситуацию!

Анатолий Осмоловский. Андрей Ерофеев высказал достаточно укорененную здесь мыслеформу «наш круг». Так вот, мне кажется, что это понятие сейчас абсолютно несуществующее. Неужели вы думаете, что 90-е годы и все изменения, которые здесь произошли, не затронули тот самый «наш круг», который, условно говоря, можно назвать кругом «андеграунда»? Совершенно очевидно, что для художника работодатель — галерист. Не искусство какое-то абстрактное, а именно галерист. То, что Хаим говорил по поводу оплаты работами, — в галерее это действительно часто практикуемое мероприятие. И насколько в этот «наш круг» входят сейчас галеристы? Большой вопрос. Я думаю, что, если существует смысл в какой-то профсоюзной организации, то эта профсоюзная организация должна прежде всего отстаивать права художников в отношении с галеристами. Это классовое расслоение, совершенно очевидно. Безусловно, существует расслоение между кураторами и теми же самыми директорами музеев. Так же как и между кураторами и художниками — там тоже существуют иногда даже конфликтные ситуации. Понятие «наш круг» абсолютно нелегитимно, его нет. Маша говорила, на мой взгляд, необычайно правильные вещи относительно того, что надо понять, кто мы такие. Когда галерист поймет, кто он такой, то он будет первый, кто будет против такого профсоюза. Потому что это будет, естественно, ущемлять его права. И что у нас галеристы делают… ну, не знаю… галеристы у нас берут 50% за продажу работ. Но при этом они с этих 50% не вкладывают ни копейки в промоутерство художников. Не создают каталогов, не делают рекламы, ничего не делают. Ну, Овчаренко немного делает, да и то все это смешно. За двадцать лет результаты достаточно скромные, скажем так. Если действительно начинать с осознания того, кем являются люди, то здесь выяснится, что даже за этим столом сидит три разных круга, три разных класса.

Дёготь. Но тем не менее один и тот же человек очень часто играет роль художника и куратора, куратора и галериста, куратора и директора музея, иногда художника и галериста. Как ты предлагаешь справиться с это ситуацией?

Осмоловский. Это очень большая проблема российской ситуации.

Дёготь. Да что ты говоришь, Джеффри Дейч только что стал директором музея — это не только российская ситуация.

Осмоловский. Джеффри Дейч обладает очень плохим реноме в мире.

Кто-то. Вот и Марат Гельман стал директором музея…

Осмоловский. Это нонсенс, когда галерист становится директором музея, у него есть некая галерея, структура, через которую прогоняются деньги государственные, это абсолютно коррумпированная ситуация. И здесь, в России, этого огромное количество. Непонимание собственных статусов, взаимоотношений художника и галериста, куратора… Понятно, почему это происходит: очень мало людей, каждый художник пытается закрыть несколько позиций — быть и критиком одновременно, и куратором, и т. д. Я вот, например, никогда бы в жизни не делал никаких кураторских проектов. Я делаю, потому что никто их не делает.