Василий Бархатов: «Цинизм – это крайнее проявление романтизма»

Оперный режиссер Василий Бархатов поведал OPENSPACE.RU, почему он решил переместиться в поле драматического театра и взяться за «Разбойников» Шиллера

Имена:  Василий Бархатов

Дважды номинант «Золотой маски», Василий Бархатов, до неприличия рано (в 22 года) и громко заявивший о себе в оперной режиссуре, репетирует в Театре им. Пушкина «Разбойников» Фридриха Шиллера. О том, как молодого баловня оперной сцены занесло на сцену драматическую, почему выбор пал на юношескую драму Фридриха Шиллера и кто такие сегодня «разбойники», молодой режиссер за несколько дней до премьеры рассказал МАРИНЕ ШИМАДИНОЙ.

— Почему вас из оперы занесло в драму? Устали от оперных страстей?

— Скорее, наоборот, из драмы меня занесло в оперу. Я сначала хотел поступать на режиссуру, но потом встретил своего будущего профессора Розетту Немчинскую, которая меня переманила на оперное поле. Но я всегда хотел вернуться в драматический театр и понять, получится у меня что-нибудь или нет.

— И как, получается?

— В драматическом театре работать гораздо сложнее. В опере есть четкая музыкальная драматургия, заложенная композитором. Если певец просто разучит партию и сам хорошо споет ее, это будет понятно и убедительно. А если актер выразительно прочитает текст с листа, из этого ничего путного не получится. Пьеса не способна сама себя подать.

— Но, наверное, в драматическом театре меньше сил уходит на борьбу со строптивыми актерами?

— У драматических актеров гораздо больше вопросов к режиссеру. И если тебе не хватает мозгов, чтобы продумать все до мелочей, они не будут давать тебе спуску. Я работаю с молодыми актерами, это последний выпуск Романа Козака и ребята постарше — Александр Матросов, Миллер, Дадонов, который у Доннеллана играет Оливию. Они все замечательные. Трения иногда возникают. Но все равно это более убедительный и конструктивный разговор, чем с оперными солистами, которые наотрез отказываются что-то делать, чего не умеют или не понимают.

— А почему вдруг «Разбойники»?

— «Разбойников» я всегда хотел поставить, но долго не мог понять, кто эти люди сегодня. Понятно, что рассказывать о тех, кто с бейсбольной битой уходит в леса и выколачивает из людей последние деньги, то есть делать продолжение «Бригады» на материале Шиллера, — глупо. И только когда я придумал род их деятельности в современном контексте, сам язык их бунта, я пошел на разговор к Роману Козаку. Он не очень хотел ставить в афишу такое название, и я его понимаю — суровая костюмная классика у всех вызывает недоверие. И удач на этом материале в российском театре не было уже очень давно.

Я сильно сократил пьесу. Не столько из-за хронометража, сколько потому, что там есть странные для современного зрителя драматургические ходы: по сто раз повторять одно и то же, вкладывать одну и ту же мысль в уста разным героям, чтобы даже самый тупой догадался, о чем именно идет речь. Но сейчас зритель другой, он ловит смыслы на лету.

— А кто же все-таки сегодня эти разбойники?

— Это люди, которые выражают свой протест с помощью искусства. Акционисты, которые устраивают рискованные перформансы, снимают их на видео и выкладывают в интернет. Сегодня в Европе бунтарски настроенные молодые ребята уже не выходят на улицы бить морды и бросать бутылки с зажигательной смесью. Вместо этого они устраивают художественные акции. Они превращают свою жизнь в бесконечное шоу, в гонку за рейтингами в сети.

Это все началось не сегодня, конечно. В 70-е годы наши художники Комар и Меламид прокручивали через мясорубку газету «Правда», делали из нее котлеты и жарили. В 90-е на каком-то вернисаже бросали дымовые шашки, а на полу писали «Чечня». Сегодня существуют такие организации, например, как группировка «Война»: у них была акция, где сорок человек совокуплялись в каком-то музее, то ли Палеонтологическом, то ли Политехническом. Потом они наводили лазерную проекцию черепа и костей на Белый дом и висели на его воротах, как матросы, штурмующие Зимний дворец.

А вот уже совсем не безобидные, подсудные дела. Недавно в интернете был скандал: один парень снял, как он убивает собаку и сбрасывает ее с моста. Его нашли и дали семь месяцев тюрьмы. Или еще одна запрещенная в России запись, на которой два скинхеда убивают таджикского дворника, перерезают ему горло. Но до сих пор никто не знает, была ли это настоящая кровь или кетчуп. То есть очень часто такой акционизм существует на грани реального насилия, которую очень легко перейти. И наш спектакль как раз об этом.

Карл и его сотоварищи — это учащиеся последнего курса университета, умные, воспитанные, интеллигентные европейские люди, которые балуются таким вот артхаусом. Но постепенно их бунтарские выходки становятся все более агрессивными, опасными, и в конце концов они поджигают жилой квартал, чтобы вызволить своего товарища из тюрьмы. В огне гибнут люди, и тогда они в один момент из вольных художников, кумиров молодежи превращаются в террористов, ублюдков и массовых убийц. Искусство заканчивается, и начинается суровая реальность, которая всех их ломает.

— А не было мысли поставить оперных «Разбойников»?

— Даже если б я никогда не слышал музыку Верди, я очень хорошо представляю, какая жирная, слащавая ерунда могла бы из этого получиться. Там такие оперные страсти!.. Я люблю более адекватные драматургические вещи и не понимаю пока, как бороться с каким-нибудь Доницетти. Мне в этом смысле очень нравится французский оперный и драматический театр, где пышные классические костюмы сочетаются с ультрасовременным режиссерским решением и из этого столкновения получаются интересные вещи.

— А как быть с шиллеровским высокопарным романтическим слогом? Пересказывать сюжет современным языком?

— Мы не заказывали новых переводов, а специально оставили этот старинный тяжеловесный язык, и учились не стесняться всех этих «О! Драконовы сердца!». У необычных героев и язык должен быть особенный. А убрать этот романтизм — и не будет Шиллера.

— Но кому нужен шиллеровский романтизм в наш циничный век?

— На самом деле цинизм — это самое крайнее проявление романтизма. Циничные люди очень ранимы в глубине души. Это факт.