Лев Яблоник. «Мое начало»

Короткие воспоминания солдата о первой смерти, увиденной на войне

Имена:  Лев Яблоник

OPENSPACE.RU публикует короткие воспоминания о войне Льва Яблоника (1925—1993) — инженера-электрика, кандидата технических наук. Это единственная оставленная им мемуарная запись; текст, по словам самого автора, возникший как попытка избавиться от ночных кошмаров. Текст в редакцию передала вдова Л.М. Яблоника, Лариса Александровна Дукельская, хранитель английской гравюры Государственного Эрмитажа.


Прошло 45 лет со Дня Победы. Мне пришлось участвовать в боях пехотинцем, пулеметчиком, командиром отделения разведроты. Фронтовые годы вспоминаются как время восторженных юношей, ожесточения, безрассудной храбрости и жестокости, мата, рационализма и глупости. Но после войны меня долгие годы преследовал один и тот же сон — первая смерть, увиденная мною, вчерашним школьником.

...В 1943 году я в эвакуации учился в 10-м классе. В начале 1943 года всех мальчишек класса призвали в армию и направили в пулеметно-пехотное училище. Учеба была напряженной и физически сверхтяжелой. Ежедневно кроме восьми уроков мы дважды выходили на «практические занятия» на полигон — десять километров в оба конца до обеда, десять километров — после обеда. И не просто выходили, но с полным боевым снаряжением: трехлинейка, противогаз, лопатка, каска и пулемет «Максим» на расчет из 4—5 человек (станок — 32 кг, тело — 16 кг, щит — 8 кг и четыре коробки с пулеметными лентами, каждая 4—5 кг).

Мы не просто шли на полигон, а почти непрерывно разворачивались для «отражения атак неприятеля», окапывались, ползли по-пластунски, учились малым и большим перебежкам.

Казались бессмысленными эти сверхнагрузки, но только на фронте мы поняли, насколько они закалили нас, мальчишек, превратив в физически крепких солдат.

Но вот ранним летом — тревога, сборы в дорогу, новое обмундирование и эшелон, летящий со скоростью экспресса. В нем, а также впереди и сзади идущих эшелонах, курсанты сибирских военных училищ — ударные силы для орловско-курских боев.

Через четверо суток нас высадили где-то под городом Орлом; разбавили наполовину «пожилыми» (лет 35—40) солдатами из Средней Азии, почти не понимающими русский язык; разбили на роты, взводы и двинули на юг, вдоль линии фронта по полностью разоренной земле. Из средств механизации — одна лошадь, везущая батальонную кухню. Все снаряжение, а также пулемет «Максим» несли на себе. Жара, пыль, более чем скудная еда (каша, картошка) и бесконечная дорога. Шли мы дней десять — в первый день 40—50 километров, далее не более 20—30 километров в день в режиме: 50 минут идем, 10 — отдыхаем, днем три часа перерыв, ночью перерыв два часа.

На четвертый или пятый день казалось, что сил больше нет. По команде «привал» валились на обочину и тут же засыпали. Через десять минут — мучительный подъем, буквально руками заставляли ноги двигаться и уже просто брести, шатаясь под тяжестью нечеловеческой ноши, до крови натирающей спину и плечи. «Только бы не упасть, дойти...» — вот единственная мысль, оставшаяся в наших юных головах.

Что испытывали наши старики, трудно представить. Каски, противогазы, даже лопатки бросались на обочину дороги — берегли только оружие, патроны и гранаты — ведь в бой нас могли бросить «с ходу».

...В один из дней, во время «обеденного перерыва», нас, с трудом растолкав, построили на опушке леса в виде буквы «П». Опираясь на трехлинейки, стояли мы, полусонные, в строю, ожидая чего-то необычного. Только яркое солнце светило в глаза, да птицы в лесу расчирикались. Наконец принесли стол и скамейку, установив ее в центре. Метрах в сорока от строя четыре солдата копали саперными лопатками яму.

Появились три старших офицера, уселись на скамейку. Откуда-то сбоку, без ремня и пилотки, волоча ноги без обмоток, появился молоденький, щупленький, русый солдат в сопровождении двух автоматчиков. Обыденным голосом старший офицер объявил — «Заседание ревтрибунала открыто». Несколько вопросов — фамилия, имя, год рождения (1924). Ответы солдата еле слышны. Наконец, последний вопрос: «Почему убежал из окопов?» Ответ после паузы: «Я испугался». Председатель трибунала что-то шепнул офицеру, сидящему слева, затем — справа. Те кивнули. Трибунал встал, председатель бесстрастным голосом зачитал недлинный приговор. Резануло слух слово «расстрелять». «Кто хочет привести приговор в исполнение?» — спросил комбат, обращаясь к строю. Вышло человек десять немолодых солдат, один с автоматом, улыбающийся с блатной «фиксой». Приговоренного солдата подвели к яме, против него выстроили «добровольцев». Команда «Огонь!», залп, осевший, а не упавший, как в кино, солдат и длинная, казалось, нескончаемая очередь из бившегося в руках блатника автомата. И тишина, даже птицы замолкли...

Человека не стало.

...Мы продолжали движение, боясь взглянуть в глаза друг другу. Стоимость человеческой жизни мы оценили.

Потом был первый бой (из роты осталось семь человек), были отражения атак, ночные поиски, рейды по тылам, ранения, смерти друзей — но снится эта, первая увиденная мною бессмысленная и жестокая смерть.

Это тоже война.​