«Прощай, грусть» Полины Осетинской

Речь идет о настоящем дне мира, полноценной империи зла, в которой взрослый мужчина, ежечасно унижающий свою дочь, не получает абсолютно никакого отпора со стороны своего окружения, тогдашнего цвета нации

Имена:  Полина Осетинская

После прочтения книги мемуаров Полины Осетинской возникает стойкое искушение написать вместо рецензии на эти воспоминания открытое письмо – или, проще говоря, донос – в прокуратуру с просьбой, разобравшись во всех правовых тонкостях, связанных прежде всего со сроками давности, возбудить, если возможно, уголовное дело в отношении ее отца Олега Осетинского. Литературный рецензент, конечно, не юрист, но мне кажется, что поводов для судебного преследования этого человека после прочтения мемуаров Полины набирается сразу на хорошую пригоршню статей.

Ну, сами посудите: «О стрессе: реакция вырабатывалась следующим образом: я вставала к теннисной стенке, отец подавал со скоростью 70–80 км в час с расстояния двадцати метров. <...> Мяч направлялся мне в лицо или в грудь. И если я не успевала увернуться – the pleasure was all mine» (стр. 72, Полине лет восемь). «По дороге отец разъярился до предела, и когда мы подошли к гостинице, стал мерно молотить меня головой об угол скамейки» (стр. 95, Полине десять лет). «Он изнасиловал ее в первую же ночь, практически на моих глазах» (стр. 102, речь идет о пятнадцатилетней ученице Осетинского Диане). «Он подошел, одним движением сверху донизу разодрал на мне платье. Несколько раз ударив, швырнул головой об батарею. <...> Я играла, заливая клавиатуру и себя кровью» (стр. 122). «Последние полгода он часто сажал меня играть перед людьми обнаженной по пояс» (стр. 123, Полине – двенадцать лет).

Немного эти воспоминания портят впечатление от фильма «Груз 200», не правда ли? История про советского маньяка-милиционера начинает казаться надуманной мультипликацией по сравнению с этими кругами позднесоветского ада, в котором на редкость выразительный персонаж – безумный, помешанный на кухонных представлениях о гениальности полуобразованный бородатый сценарист, заполучивший в свое полное и безраздельное распоряжение ребенка, измывается над ним вполне в духе самых мрачных фантазий европейских сентименталистов середины XIX века. Речь идет о настоящем дне мира, полноценной империи зла, в которой взрослый мужчина, ежечасно унижающий свою дочь – и оправдывающий это унижение внутриполитической ситуацией, – не получает абсолютно никакого отпора со стороны своего окружения, состоящего главным образом из тогдашнего цвета нации – знаменитых актеров, музыкантов, писателей.

Крупно повезло, конечно, отцу Полины, такому, каким он описан в этой книге. В обществе более первобытном его бы просто убили. В обществе цивилизованном – немедленно бы посадили в тюрьму. И только в этом жутком и промежуточном зверинце, называвшемся СССР, именно вот такие персонажи – пройдохи и мошенники, герои убогой провинции, маниакальные и смехотворные саморекламщики, богемные неудачники, беспринципные звезды неадеквата – могли рассчитывать на признание и безнаказанность.

Но, помимо готического романа, книга Полины – это еще и история того, как цирковое животное, робот, запрограммированный на любовь к своему хозяину, становится человеком. Она читается на едином дыхании. Отец Полины, с его зловещей и невероятно карикатурной риторикой шарлатана-экстрасенса – знаковой фигуры восьмидесятых – вместе со всей полураздавленной и недееспособной советской интеллигенцией, остается в прошлом, сама она становится одним из самых актуальных персонажей современного музыкального ландшафта. Актуальность эта подтверждается в последней трети книги очень своевременными рассуждениями о природе современного исполнительского искусства, о все более заметном разрыве между его спортивной стороной – с той системой тренировок, конкурсов, призов и массовых концертов, всю неприглядную сторону которой Полина изучила с самого раннего детства в полной мере – и стороной собственно культурной, артистической, художественной, которая в последнее время все чаще напоминает о себе возвращением музыки в те сугубо локальные, рафинированные, салонные сообщества и круги, где, собственно, и создавалась подлинная классика. Заканчивается книга, как и положено модернистскому сочинению, новым началом – и это один из самых оправданных оптимистических финалов, с которыми мне приходилось сталкиваться в современной литературе.

Полина Осетинская. Прощай, грусть. СПб., М.: Лимбус-Пресс, 2008