Пьер-Лоран Эмар в Зале Чайковского

Екатерина Бирюкова · 23/11/2010

То, что делает пианист, скорее ближе к научному эксперименту, но до того совершенному, что он становится искусством

Имена: Пьер-Лоран Эмар

Пьер-Лоран Эмар

По случаю французского года Москву посетил пианист Пьер-Лоран Эмар, которого уже можно называть одним из самых статусных в мире (эксклюзив с Deutsche Grammophon, главная французская премия Victoires de la musique, «Грэмми», сольный цикл в Карнеги-холле). Но ей-богу, это его качество как-то с ним совсем не вяжется.

Читать!

К своей славе Эмар шел нетрадиционным пианистическим путем. В 12 лет он был представлен Оливье Мессиану и в 16 лет победил на конкурсе его имени. Это было в 1973 году. Вскоре Пьер Булез пригласил его в свой знаменитый Ensemble Intercontemporain. Постепенно за пианистом закрепилось звание главного мессианиста, да и вообще большого друга современной музыки. Именно в этом качестве он в дремучем 1981 году сыграл в Москве, «для своих», в зале Физического института Академии наук мессиановские «Двадцать взглядов на младенца Иисуса» (которыми уже в перестройку прославился Антон Батагов).

Уже в новые времена пианист приезжал в Москву на фестиваль «Владимир Спиваков приглашает» играть Моцарта (старые мастера, в первую очередь Бах, тоже находятся в сфере его компетенции). И вот впервые в свободном, можно сказать, доступе московская публика получила Эмара в главной его специализации. Попутно встретившись со студентами на мастер-классе в Московской консерватории, он отработал два вечера в Зале Чайковского.

Сначала в программе спиваковского НФОРа он исполнил леворучный концерт Равеля, несколько утонувший в общеватом аккомпанементе под руководством маэстро Михаила Агреста. Сольная же программа, сыгранная на следующий день, стала настоящей драгоценностью, хоть и совершенно не блескучей. Она очень серьезно, даже учено представляла ранний французский фортепианный XX век, точнее, его острые углы. В первом отделении «Восемь прелюдий» Мессиана и «Двенадцать нотаций» Булеза, во втором – «Отражения» Равеля.

Мессиана с Булезом Эмар выбрал совсем ранних, но при этом вполне опознаваемых. Мессиан в «Прелюдиях» 1929 года отчетливо «вылупливается» из Дебюсси, Булез в своих крошечных, предельно сгущающих музыкальную материю «Нотациях» 1945 года уже совершенно бескомпромиссен.

Читать текст полностью

Пьер-Лоран Эмар

Антихронологичность программы оказалась весьма дельной, и вовсе не из-за «импрессионизма на сладкое». Ничего особенно сладкого в Равеле и не было. Но зато предельно детальные Мессиан с Булезом настроили слушательскую оптику на совсем неожиданного Равеля, не цветистого, не благоухающего, не размашистого, но как магнитом затягивающего в свое узкое, но бездонное звуковое пространство, почти в одну точку.

Это была какая-то очень «не русская» французская музыка. Парфюмерные и кулинарные эпитеты, которыми принято награждать французский импрессионизм, тут совершенно неуместны. И никакой мистики, с которой ассоциируется Мессиан, тоже нет. А Булез (сыгранный, кстати, с нотами на пюпитре) совсем не отпугивает умничаньем и сухостью, а просто очень быстро и красиво мыслит.

То, что делает Эмар, скорее ближе к научному эксперименту, но до того совершенному, что он становится искусством. От верных движений его рук и, главное, от его убежденности в необходимости той жизни, которая происходит со звуками, очень уютно.

На последнем московском кинофестивале один-единственный раз был показан гениальный документальный фильм «Пианомания», который, кажется, проигнорировали все кинокритики, но от которого веяло таким же вот уютом и уверенностью в важности того, что почти никому не кажется важным. Настройщик роялей Steinway, по имени Штефан Кнюпфер, на протяжении {-tsr-}фильма бесконечно возится со своими подопечными, а самая напряженная интрига в том, сумеют ли понять друг друга он, Пьер-Лоран Эмар, и инструмент, нужный Эмару для записи Баха. И действительно, проблема очень серьезная, ее ощущают даже те зрители, которые никогда раньше и не думали, что рояли нужно настраивать. И когда все мучительно, но благополучно разрешается – зал выдыхает напряжение. Хорошо, что такие чудесные путешествия вглубь, а не вширь, существуют.