Леонид Десятников: «Людей, не имеющих отношения к балету, не существует – вспомните хотя бы ГКЧП»

Отказавшись обсуждать свой уход из Большого театра, его бывший музыкальный руководитель прокомментировал свой новый балет и комментарии на OPENSPACE.RU

Имена:  Борис Асафьев · Валерий Гергиев · Леонид Десятников · Ростислав Захаров · Стив Райх

21 сентября на пресс-конференции в Большом театре, как можно предположить, состоится что-то вроде передачи власти от Леонида Десятникова новому музыкальному руководителю театра Василию Синайскому. Чиновничья карьера композитора оказалась быстротечной, но не лишенной обаяния; ее завершение, сведения о котором как-то неловко просочились из театра еще летом, – не слишком элегантным. Но в результате у нас появляется надежда, что балет «Утраченные иллюзии», премьера которого ожидается в Большом в апреле, будет закончен композитором в срок. Ближайшие же планы Десятникова – авторский вечер Second Hand на закрытии Левитановского фестиваля в Плёсе 26 сентября, который будет повторен 16 октября, в день 55-летия композитора, в Петербурге.


– Раз уж мы договорились не обсуждать вашу краткую номенклатурную карьеру, давайте обсудим «глобальное». Вы уже чувствуете, что XX век – это прошлый век?

– А я еще в двадцатом веке это почувствовал, когда в середине восьмидесятых услышал музыку Стива Райха, Октет, позднее Tehillim. Тогда я понял, что да, авангарду-то нашему кранты.

– А Райх не авангард?

– Авангард, конечно, но иной, не связанный с ортодоксией австро-немецкой традиции (грубо говоря, от Шенберга до Штокхаузена). Райх – это была музыка с человеческим лицом, но не попсовая и не XIX века. Она была абсолютно современной и при этом совершенно другой, чем та, что обычно подразумевалась под словом «современная».

– Она, вы считаете, так же точно современна и сейчас, в 2010 году?

– Некоторые сочинения этого периода и этого направления не потеряли своей свежести и по сей день.

– Ну, так ведь мы можем и про Бетховена сказать…

– Про Бетховена, безусловно, можем, он не потерял. А вот такой, например, шедевр, как Фортепианный концерт Шенберга... нет, сам он ни в чем не повинен, но эта музыка вызвала такое количество «маловысокохудожественных» подражаний, что... Блестяще недавно высказался на эту тему петербургский ЖЖ-юзер munxauzen, почитайте, не поленитесь.

– Тогда вопрос про свежесть. Ваш авторский вечер на Левитановском фестивале в Плёсе, повторяющийся потом в Петербурге, называется Second Hand. Это название из XX или из XXI века?

– Наверное, из двадцатого, потому что second hand как термин, обозначающий любое бывшее в употреблении движимое имущество, появился во второй половине двадцатого века. Собственно говоря, этому названию возвращается его буквальный смысл. Это прикосновение к чему-то, что существует вне тебя, попытка осмыслить это прикосновение.

– Такая практика ведь возникла не в XX веке, она существовала, скажем, в баховскую эпоху…

– Но потом она, эта практика, как-то внезапно рассосалась, и настала Эпоха творцов, Время композиторов. Мы теперь уже всё про это знаем из книг Владимира Ивановича, нет нужды их здесь бегло пересказывать.

– А потом возник интернет. Вы сами очень интернетный человек. Насколько сильно интернет, в котором все могут самовыражаться как угодно, корректирует романтический образ творца-индивидуалиста?

– За примерами далеко ходить не надо, достаточно заглянуть в комментарии прямо здесь, на «Опенспейсе» (в том числе и в те, что появятся после нашей с вами беседы). Если отсечь почти всё: безумие, комплексы, бедность, отчаянье (заставляющее комментатора исступленно херачить по клавиатуре – и всё мимо, мимо, мимо); если отвлечься от всего этого и попытаться хоть на секунду понять эти непристойные жесты, то, возможно, удастся разглядеть вполне романтическое представление о том, как все должно быть.

– Вы считаете, что они отстаивают какой-то романтический идеал?!

– В конечном счете да. Хотя, казалось бы, ну какой у лобковой вши романтический идеал. Но тем не менее это так. Это трудно понять, потому что вы в первую очередь считываете колоссальную агрессию – так иногда играют Этюд Шопена опус 24 № 11. Плюс ригидность, неумение принять иное, обиды бесконечные, инфантилизм, осознание собственного лузерства и т.д. Этот сложный дискурс (который в первую очередь надлежит рассматривать в психоаналитических терминах) по сути очень романтичен.

– Вы всегда умели смотреть за пределы академического композиторского цеха и подмечать что-нибудь интересное, Пьяццоллу или Сорокина, – ну, что-нибудь такое, чего большинство композиторов не видит. Что сейчас для вас самое актуальное?

– Как вы, вероятно, знаете, я сейчас работаю над балетом «Утраченные иллюзии» по заказу Большого театра. Поэтому в орбите моего, так сказать, бокового слуха балетная музыка XIX века, Делиб в первую очередь, но не только. Не знаю, интересно ли это прогрессивной общественности; мне – интересно.

– А, извините, балет еще в работе? Премьера в Большом ведь в апреле…

– Работа в самом разгаре; боюсь, что она будет закончена в самый последний момент.

– Но ведь его еще нужно поставить.

– Ну да. Мы так с театром планируем: примерно половина музыки будет записана в течение ближайшего месяца. Возможно, это будет не идеальная запись, техническая, но это обязательно нужно сделать, чтобы Алексей Ратманский получил материал для работы. Я надеюсь, что все остальное также будет записано – не позже, чем за восемь недель до премьеры. Такой график работы, несколько необычный, обсуждался с самого начала.

– Сколько балет длится? Есть ли сюжет?

– Дело в том, что «Утраченные иллюзии» уже написаны Борисом Асафьевым в начале 30-х годов прошлого века. Балет был поставлен Ростиславом Захаровым в Кировском театре, потом в Свердловске. В Ленинграде одну из главных партий исполняла Галина Уланова. По всей вероятности, балет успеха не имел; по крайней мере у него не было такой продолжительной истории, как у «Бахчисарайского фонтана» или «Пламени Парижа». Мы воспользовались либретто этого спектакля, внеся в него некоторые изменения.

– То есть у вас тоже получается такой полнометражный двухактный балет?

– Да, абсолютно старомодный сталинский балет.

– А вы говорите – балетная музыка XIX века…

– Но Асафьев полувынужденно-полудобровольно сам обращался к этой стилистике; его балет уже являлся рефлексией по поводу классической балетной музыки «до Чайковского». Ну вот, а у нас уже вторичная рефлексия, third hand. Благодаря любезному разрешению Валерия Гергиева я получил возможность проштудировать клавир асафьевского балета (не авторскую рукопись, но экземпляр концертмейстера-репетитора). Он ведь не опубликован, все материалы хранятся в библиотеке Мариинского театра. К сожалению или к счастью, ничего полезного для себя я оттуда (из клавира, не из библиотеки) не вынес.

Либретто Владимира Дмитриева по мотивам романа Бальзака радикально от него отличается. В балете использована только вторая часть романа – стремительная карьера и стремительное падение «понаехавшего» в Париж провинциала. У Бальзака он литератор, поэт и журналист, у Асафьева – композитор. Две оспаривающие любовь главного героя актрисы здесь становятся балеринами. То есть это балет о балете.

– Не многовато всего балетного? Это интересно тем, кто не имеет отношения к балету?

– Но людей, не имеющих отношения к балету, просто не существует – вспомните хотя бы ГКЧП. Вспомните фильм Киры Муратовой «Чеховские мотивы» – там есть эпизод, где идет какая-то свара, бесконечный механический скандал а-ля Достоевский, редуцированный до откровенного гротеска. И вдруг мать краем глаза замечает, что в никогда не выключаемом телевизоре показывают «Лебединое», кажется, «озеро». И она замирает и умиляется, скандал прекращается, се ля ви.

С другой стороны, поскольку это балет о балете, есть большое искушение рассматривать его как абстрактную историю. Сюжет – только повод, чтобы показать адажио, вариации, массовые сцены, пантомиму. Так что можно и так и эдак рассматривать. Это слоеный пирог с множеством начинок.

Ссылки

• Левитановский фестиваль в Плёсе