Дягилевский фестиваль в Перми

Уникальная для провинции ситуация: хоть какое-то шевеление умов и амбиций

Официально фестиваль, который проходит в городе детства и юности самого знаменитого русского продюсера уже четвертый раз, называется «Дягилевские сезоны: Пермь — Петербург — Париж». Как только на него попадаешь, все претензии к помпезности названия испаряются. Просто потому, что ничего подобного больше в России нет.

Девять дней фестиваля под завязку забиты очень разными видами искусства и рассуждениями о них на симпозиуме «Дягилевские чтения», а также на «круглых» и пиршественных столах. Здесь же — единственный отечественный конкурс продюсерских проектов. Ты оказываешься в таком заповеднике культуры (или в гетто), внутри которого протекает совершенно сказочная, нереальная жизнь (которую, надо надеяться, кроме огромного количества гостей фестиваля, успевают заметить и сами пермяки).

Здесь музыканты наконец-то ходят на выставки, музейщики — в оперу, балетные — на world music, а исследователи дягилевского наследия — на киноперформанс постиндустриального акына Псоя Короленко. Армянские джазисты здесь братаются на джем-сейшен с тувинским горловым пением и пермским фольклором, этуали парижского балета танцуют в местной «Жизели», сменяют друг друга группы contemporary dance из Голландии, Испании, Эстонии и Литвы, итальянский коллекционер дарит местному музею фотографии давних русских балетных легенд, а с митинга по случаю открытия выставки народ идет в оперный театр.

Фестиваль и раньше отличался плотным графиком, но на этот раз все усугубили новые веяния, обозначенные задиристым термином «Пермская культурная революция», сочтенным несколько обидным теми, кто занимался в Перми культурой и раньше, до всякой революции. Старт новой эпохи — знаменитая выставка «Русское бедное» в здании Речного вокзала, отданном местным новым министром культуры Борисом Мильграмом Марату Гельману. В  Пермь потянулись столичные радикалы — фестиваль Эдуарда Боякова «Новая драма» уже прошел, фестиваль «Территория» будет в сентябре.

Так или иначе, сложилась довольно уникальная для российской провинции ситуация, где есть противостояние, диалог, спор о том, что лучше — привозное или местное, новое или старое. В общем, где есть хоть какое-то шевеление умов и амбиций.

Что же касается Дягилевского фестиваля, то его смак прежде всего в мультижанровости, прародителем которой назначен непосредственно сам Дягилев. Тем не менее особый поклон отвешивается мероприятиям Пермского академического театра оперы и балета имени Чайковского, в строительство которого, кстати, в свое время были вложены и деньги дягилевской семьи.

Нынешний фестиваль совпал с празднованием столетия дягилевского штурма Парижа (дата отсчитывается от первых балетных сезонов в 1909 году, хотя до этого уже были оперные). В качестве реверанса прародителю из Большого театра был приглашен балет «Русские сезоны», поставленный Алексеем Ратманским на музыку Леонида Десятникова — как ни удивительно, «Сезоны» оказались первыми полноценными пермскими гастролями в истории московской труппы.

Но кульминационной точкой фестивальной программы стала постановка, не слишком соотносящаяся с дягилевской элегантностью, — хотя, наверное, она была бы одобрена Дягилевым как продюсером (пермский театр вообще славится умением создавать информационные поводы своей изощренной репертуарной политикой). Это мировая премьера «Одного дня Ивана Денисовича», первой оперы на сюжет Александра Солженицына, которую по заказу театра, успевшего получить согласие писателя, написал композитор Александр Чайковский. Поставил ее худрук театра Георгий Исаакян, оформил Эрнст Гейдебрехт (оба — обладатели «Золотых масок» этого года). На премьеру приехала вдова писателя Наталья Дмитриевна с сыновьями и внуками и даже пришел губернатор.

Понятно, что и вне зависимости от художественного результата сам факт появления такой постановки — это событие. Из Москвы или еще откуда позападнее может показаться, что слишком запоздалое. Но в пермских краях, где огромная часть населения либо сидела, либо надзирала и где последний лагерь для политзаключенных закрыли только в 1987 году, оказывается, что даже скорее наоборот.

Единственный в стране мемориальный музей на неприятную лагерную тематику — «Пермь-36» — был открыт год назад на зарубежные деньги и особой популярностью у местного населения не пользуется. Считается, что это все равно как говорить в доме повешенного о веревке.

Пермский театр говорит, но очень деликатно. Чайковский написал умеренную, совсем не отпугивающую модерновостью и вполне соотносимую с остальным его творчеством музыку, где призрачно-инопланетный саунд и гротесковые цитаты и аллюзии — спасение от жути, а самый действительно щемящий эпизод — хор про карцер ближе к финалу.

Постановщики не усердствуют с авторской интерпретацией происходящего, а просто осторожно его излагают. Пермский «Иван Денисович» — это не ужастик, не шоковая терапия, не политический театр, а лирический, насколько в данном случае это возможно, рассказ о темной и неприютной жизни главного героя, заключенного Щ-854 (Павел Брагин), в которой даже мысли о жене (Татьяна Полуэктова) с ее невероятно яркими и пошлыми коврами ничего не меняют.

Другой оперный проект фестивальной программы — «Христос» Антона Рубинштейна — тянул на такую же сенсационность, как «Иван Денисович». А Георгий Исаакян и художница Елена Соловьева сотворили зрелище, для которого можно бы было ввести, скажем, понятие «пермский концептуализм», найти параллели с жанром перформанса, актуальным искусством и чем угодно еще. Если бы не плачевное музыкальное качество.

Обнаруженную в берлинских архивах партитуру (скорее ораторию, чем оперу), являющуюся позднеромантической отечественной версией пассионов, единственный раз звучавшую в Штутгарте в 1894 году под управлением автора, поставили в Перми несколько месяцев назад. Но с тех пор хор, оркестр и солисты, над которыми не надзирал главный дирижер театра Валерий Платонов (в отличие от «Ивана Денисовича» «Христос» был отдан в руки маэстро Александра Шамеева), так и не научились хотя бы вместе попадать в такт этой совсем не пустой музыки.

Вывод приходится делать совсем не революционный: в таком традиционном месте, как оперный театр, обнаруживается шаткость всего нового, если оно не подкреплено старым.

Другие материалы раздела:
Борис Филановский. Музыкалипсис, 21.05.2009
Сергей Крылов: «Мне нравятся вещи, сделанные на пределе возможностей», 18.05.2009
Дневник мариинского оркестранта, 13.05.2009