Размножение власти культурой

Проблема в том, что Суркова на всех не хватит

В прошлый раз были некоторые прогнозы на тему, как будет жить креативная мысль в треугольнике культура — власть — народ. Конечно, это касалось социогуманитарной, а не художественной стороны дела. Были приведены пять вариантов развития событий. После праздников оказалось, что сработал неучтенный шестой.

Из виду был упущен самый простой случай: обо всем этом можно просто поговорить. Собственно, не упущен, в декабре его не было. А в январе возник. И сразу, едва о чем-то принимаются говорить как о системной проблеме, тут же и обобщения, а уж те невозможны без моральных оценок.

Статья Г. Ревзина , повод — книга В. Аксенова «Таинственная страсть». Цитаты по теме:

«Но стоит поверить в то, что "хороший — плохой" определяется вовсе не сотрудничеством с властью, как вылезает вопрос: а что тогда плохого в этом сотрудничестве? Если это не моральный запрет, то что останавливает?»

«Как это работает? У меня нет других объяснений, кроме того, что унаследованный от родителей опыт: с властью нельзя сотрудничать просто потому, что нельзя, — это некритически воспринятый облом 60-х. Те же 20-е показывают — можно, да еще как! Да и раньше тоже».

«Я все же боюсь, что приходится признать: с властью можно и даже имеет большой смысл сотрудничать в том случае, если она руководствуется некоторой подлинной идеей. "Подлинная" здесь понимается просто — если она не врет».

Тут же и место обобщенного художника в этой рамке: «Художник тут рискует ошибиться, но это и есть предмет художественной интуиции, и именно эта экспертиза страшно важна для общества».

Вывод состоит в том, что «как-то странно у нас получилось»: «Так или иначе, власть у нас строит капитализм и руководствуется тем или иным изводом либеральной идеологии — от идеализма до авторитаризма. И за редкими исключениями людей, особенно сильно включенных в контекст европейской художественной жизни, у нас среди писателей, художников, киношников не приняты откровенно левые взгляды. Так или иначе, все придерживаются опять же либеральной идеологии. И при этом нет ни одного человека со сколько-нибудь пристойной репутацией, который бы стал сегодня сотрудничать с властью».

На эту же тему и М. Швыдкой (дважды на ту же: и о книге Аксенова, и про власть — народ — культура). У него лишь чувства, делающие, разумеется, честь их автору: «…главный вопрос наравне с самим фактом физической жизни и смерти, а может, и прежде него: цена свободы творчества. Плата, которую должен заплатить писатель — обществу, государству, диктатору или группе диктаторов — за право свободно творить. Каков контракт, общественный договор с миром, внешним по отношению к художнику. И кто определяет рамки этого договора».
Но ответа не дает.

Еще статья Д. Драгунского в «Часкоре». Поводом стала некая заметка Вик. Топорова (может, это какие-то внутренние битвы в «Часкоре», Топоров напечатан там же), в связи с чем Драгунский подробно расписывает свое отрицательное отношение к тезису, что-де стало стабильно, вот и искусства не будет. Потому что оно хорошо выходит лишь под угрозой небытия. Драгунский перечисляет случаи, когда деятель искусства либо за власть, либо против нее, но во всех этих случаях сделать однозначного вывода о том, что полезнее (для искусства), нельзя. Времена партийной литературы сравниваются с временами более спокойными в идеологическом смысле. («Представьте себе тему сочинения: “Образ Александра II в русской прозе 1860—1870-х годов”. Даже смешно. А то же самое про совписов — милое дело!»)

Интересно, что оба автора (Ревзин и Драгунский) сходятся на Достоевском.

Ревзин: «Мы как-то привыкли считать, что Достоевский написал "Бесов" главным образом против большевиков. Морально это оправданно, но исторически все же не так. Писал-то он против оппозиции режиму, более чем небезупречному, большевики потом народились. И с Победоносцевым он не случайно дружил. А вот сейчас если кто-то дружит с Сурковым и ходит к Путину, то мы сомневаемся, он вообще писатель или что».

Драгунский: «Даже Достоевский, при всем трагизме его творчества, был, повторяю, вполне благополучным господином. Отсидел за революционные грехи молодости, а дальше все было хорошо. Любимая жена, прекрасные дети. Огромный успех сочинений, авторитет в обществе, признание со стороны высших властей: приятельство с Победоносцевым, приватная встреча и беседа с наследником престола.

…Бог и дьявол сражались в сердце великого писателя. Сам же он долго и придирчиво заваривал чай; Анна Григорьевна вспоминает, как тщательно он добивался оптимального сочетания горячести и крепости. По полчаса возился у самовара с кипятком и заваркой».

Мораль: «Трагизм творчества и трагизм жизни — вещи разные».

То есть у Драгунского речь уже не столько о влиянии власти на творчество, сколько о том, насколько деятель искусств признает (или нет) имеющийся порядок вещей. Где про СССР — там власть, в других случаях — умиротворенность (или нет) положением вещей. Но тут ведь некоторая подмена? Власть оказывается тождественной положению вещей. Соотнесение себя с ним означает приверженность имеющемуся на данный момент порядку, который соотносится уже с властью. Такая транзитивность выглядит не вполне корректной. Уже и потому, что для разных групп представление о порядке вещей будет выглядеть по-разному. Так что и уровень гипотетических отношений с властью — тоже.

Тут бы надо ввести такую штуку, которая бы соотнеслась с темой как-то сбоку… Введем понятие «зажевывание кода». Очень просто: есть некоторый культурный код, выдаваемый его производителями — что уж выдают. Затем он уходит в общество, вводится в обиход через обсуждения и интерпретации. При этом весь код тут использован не будет, а как-то так — слово за слово — жеваться и пережевываться будет то, что как-то зацепилось за процесс. Как это называется, «было созвучно времени», «отвечало общественным ожиданиям», «отражало реальность» или еще как-то в этом роде.

Пример: код Ленинграда 80-х был чрезвычайно разнообразен. Разные новые художники, сложные литераторы, параллельное кино, многочисленный театр, Пушкинская, 10 и т.п. Что из этого стало предметом более-менее общественного пережевывания лет на десять? Довлатов и Митьки. Да, еще БГ и «Кино». Остальной код зажевался. Ну да, для некоторого среднестатистического социума.

Но тут никто не виноват, это вполне объективный процесс, что видно в ситуации, когда в общество попадает чужой код — это не о стилягах. В 2005 году в Третьяковке на Крымском Валу была выставка «Энди Уорхол: художник современной жизни». Слева в соседнем зале была синхронная выставка «Русский поп-арт». То есть — как Уорхол был воспринят тут. Разница отчетливо демонстрировала зажеванность исходного кода. И никто не виноват, поскольку тут происходило естественное зажевывание цивилизационных различий. Понятно, что локальные нью-йоркские коды Уорхола советско-российскими деятелями визуальных искусств в принципе не могли быть восприняты — куда уж репродуцированы.

Но дальше. Согласно списку от Gif.ru, по поводу выставки появилось 33 рецензии, а это было уже пережевывание следующего уровня. Среди заголовков статей такие: «Папа попа», «Я себя под Мэрилин чищу...», «И Уорхол юношей питает!», «Поп-арт в России больше, чем поп-арт». Их авторы и, неизбежно, их реципиенты еще дальше от исходного кода, чем авторы «Русского поп-арта».

Понятно, это не так, что исходный код навсегда испорчен — ну, Уорхол-то остался каким был. Код перерабатывается и портится не as is, а ровно в том пространстве, где это произошло. Так вот, сама эта зажеванность и определяет стабильность на некоторой культурной территории. А они в сумме устроены любопытно. Если бы растянуть какую-то линейку постепенно упрощающихся кодов по убыванию их количества в окружающей действительности (слева максимум — справа до нуля), то линия, отражающая численность лиц, интересующихся определенной частью кода, не будет ровненькой. Будут явные всплески и провалы, всплески будут соответствовать основным типам интерпретаций. Одна группа лиц реагирует на «Русский поп-арт», совсем другая — на вышеприведенные заголовки статей. Третья — на Уорхола самого по себе, а для кого-то и он лишь составляющая более обширного кода.

Но тут не об искусстве, а о стабильности — в смысле ее соотнесения с властью. Явно же, что у каждой такой группы будет свой порядок вещей, то есть — и своя власть. Но властей не может быть много, на любой вкус — что ж им, разорваться, что ли?

Так что в подобных случаях речь идет вовсе не о власти, но о представлении об оной, которое присуще локальной общности. Результат — да, тривиальный, но все же освежает ситуацию. Интерпретаторы — да, разумеется. Они тут главные. Причем ведь оформление влияния (внимания) власти происходит на действительно локальный участок. Например, приснопамятная апология «Околоноля» от К. Решетникова в «Известиях» явно не могла организовать лиц, понимающих про литературу. В самом деле: «Вслед за Шекспиром Дубовицкий отваживается эксцентрично говорить о страшном; ни на йоту не становясь циником, он просто заглядывает в экзистенциальную бездну, где смешное и мучительное не разделены».

Тем не менее в каждой из культурных зон по умолчанию полагают, что имеют дело с властью. Такое ощущение имеет весьма эфирный характер и, не получая подтверждений, стушевывается. Откуда и возникает ощущение некоей (для кого-то) свободы, а для кого-то другого — семантической недостаточности (в смысле отсутствия должного к нему внимания).

Проблема не выглядит принципиально неразрешимой — любое участие представителя власти укрепляет иллюзию ее участия во всем подряд. На этой же неделе в газете «Взгляд»: «В партию я вступил по призыву хорошего человека Владислава Юрьевича Суркова. Будучи моим близким другом, он мне сказал, что было бы здорово, если это, конечно, не противоречит моим взглядам, пойти в партию и осуществить какие-то проекты. Как человек активный, я сказал, что попробую. Тем более если моя деятельность может помочь моему другу, человеку, который отлично разбирается в музыке, которого я очень уважаю. Но мы договорились, что, если что-то будет противоречить моим взглядам, я уйду из партии. Но на сегодняшний день я не против идеологии "Единой России"». Но интересно, что автор этих слов представлен так: «самый известный джазмен страны». Так что это публикуется не для влияния на условный круг И. Бутмана.

Такой метод, разумеется, может работать. Проблема в том, что Суркова на всех не хватит. Он уже и так близкий друг рок-н-ролльщиков, джазмена, Н. Полисского и «Русского пионера». Об А. Битове и его надписи «Командиру от рядового» на книге в день рождения В. Путина в этой связи говорить уже не буду. Ну, как это была интимная шутка, понятная только им двоим? Ревзин совершенно прав: да, странно получается. Когда власть кого-то системно гнобит — тогда культура цельная. А когда не гнобит, то условно размножается, существуя (о, в культурном смысле, разумеется) ровно в виде отражений в отдельных группах лиц. Причем — воспринимаясь ими как цельная. Какое-то время. Чрезвычайно естественнонаучный феномен социогуманитарной среды.

Автор — главный редактор интернет-издания «Полит.Ру»