Зара Абдуллаева. Постдок. Игровое/неигровое

Одним из главных героев книги Зары Абдуллаевой оказывается тот момент, когда чужая, но абсолютно реальная жизнь вдруг становится произведением искусства

Имена:  Зара Абдуллаева

С утра bashorg принес шутку: «Бомж, укравший в супермаркете тележку, поместив рядом с собой табличку “Бомж и тележка”, трое суток безнаказанно ночевал в Пермском музее современного искусства». А может, это и не шутка, а новости. Территория современной культуры — не то стройка, не то руины. Без подписи не всегда очевидно, бомж перед тобой или экспонат, инсталляция или вандализм. Между тем и этим часто вообще нет никакой разницы.

Взаимопроникновение игрового и неигрового; реальность, которая становится искусством, и искусство, которое притворяется реальностью; размытая пограничная полоса между жизнью и документом − эта «ничейная» (или всеобщая) земля между игровым и неигровым пространством стала областью исследования киноведа Зары Абдуллаевой. Ее книга «Постдок. Игровое/неигровое» — это сборник статей, рецензий, бесед с обитателями «всеобщей земли», в котором автор делает попытку изучить слэш между терминами в названии, понять, для чего он тут нужен. Объединяет ли этот знак слова «игровое» и «неигровое»? Разграничивает? Делает синонимами? На обложке слова перетекают друг в друга, порождают друг друга, подпитывают. А еще на обложке — многоквартирные руины, прямая ассоциация и со словом «документальный», и с приставкой «пост-». Это логично: во-первых, постдок возник на руинах постмодернизма и останках Всемирного торгового центра. Во-вторых, картинку можно прочитать иначе: современное представление о культуре очень уж застыло, обуржуазилось, превратилось в недвижимость. Книга Абдуллаевой корректирует это представление.

Это не совсем «кинотексты», вопреки названию серии. В книгу вошли не только разборы важных фильмов последнего времени, от почти незамеченных публикой «После жизни» Хирокадзу Корээды и «Карамазовых» Петра Зеленки до нашумевших «Белой ленты» Ханеке и «Счастья моего» Лозницы. Тут и театр — verbatim Херманиса, и литература — «Лето в Бадене» Леонида Цыпкина или карточки Льва Рубинштейна; есть даже строгий текст о Довлатове как о предтече постдока. Фотографии, инсталляции, игровое кино, мокьюментари — Абдуллаева рассматривает сегодняшнюю культурную ситуацию «межземелья», исследует пространство современной культуры в жанре поэтической топологии. Поэтическая — потому что текст плотный, агрессивный, негладкий: то надолго застревает на одном месте, то выдает читателю всего лишь точную метафору там, где и диссертации было бы мало. Топология — потому что Абдуллаева исследует свойства пространства. Непрерывность памяти, деформацию реальности, плавающие границы между фикшн и нон-фикшн, между наблюдающим и объектом наблюдения.

Ее интересует документальная территория, где «объект, оставаясь самим собой, вступает в игру с наблюдателем». Присутствие наблюдателя, разумеется, меняет условия эксперимента; в постдоке, похоже, присутствие наблюдателя является одним из условий эксперимента.

Она смотрит, как реальность прокрадывается — или врывается — в вымысел и как «право писателя» (режиссера, фотографа, свидетеля) изменяет эту реальность и подчиняет ее себе. Как практика verbatim влияет на историю жизни реальной таксистки и как участники реалити-шоу начинают воспроизводить архаичные модели поведения. Как ситуация, в которой каждый может производить образы и тексты, влияет на искусство. Как проявляется «постпамять»; как проходит работа «с чужими как своими, своими как чужими текстами». Как каждый человек и жизнь любого человека могут стать музейным экспонатом, инсталляцией, поводом для закадрового текста.

Речь идет не о «киноправде» и не о cinéma vérité, речь идет не об иллюзии реальности и создании образа времени при помощи монтажа. «Постдок» говорит об особом способе взаимодействия искусства и реальности, своеобразном переосмыслении документа и в конечном счете ‒ о переосмыслении собственной частной (и одновременно общественной, коллективной) жизни.

Не в последнюю очередь это книга о «непристойности документа, ставшего зрелищем». В «Частных хрониках» Виталия Манского жизнь придуманного героя склеивается из разных домашних записей обычных советских людей, и частное превращается во всеобщее, всеобъемлющее. В «После жизни» Хирокадзу Корээда дает героям возможность экранизировать лучший момент своей ушедшей жизни, превратить воспоминание в фильм. Илья Кабаков монтирует в «Альбоме моей матери» автобиографические записки умершей матери и официозные советские фотографии. Петер Эстерхази узнает из архивов венгерской госбезопасности, что его отец был сексотом. Алан Берлинер препарирует семейную историю. Этот момент — когда чужая, но абсолютно реальная жизнь вдруг оказывается произведением искусства — он и есть один из главных героев книги Зары Абдуллаевой.

Лев Рубинштейн в одной из самых интересных глав «Постдока» говорит: «Культура устанавливает границы, искусство их нарушает. Но тем оно конструктивнее нарушает, чем в большей степени эти границы осознает. Знает, что нарушает. Чего, мне кажется, очень не хватает в том, условно говоря, новом окружающем нас искусстве: там границы нарушаются, потому что никто не знает, где эти границы».

Книга «Постдок» пытается не то чтобы эти границы очертить (вряд ли это возможно, если они находятся в постоянном движении), но, по крайней мере, определить правила движения в приграничном культурном пространстве.

Очень полезная книга. Так полезна карта, когда выбираешься в неизвестные земли. Так полезна табличка «Бомж и тележка», когда приходится ночевать в музее. Так полезен знак «Осторожно, слепые» там, где пока слепые.

Осторожно.

Зара Абдуллаева. Постдок. Игровое/неигровое. − М.: Новое литературное обозрение, 2011