«Золушка» Мэтью Боурна: Mind the gap

Чего русский зритель не понял в спектакле знаменитого хореографа

Имена:  Мэтью Боурн · Сергей Прокофьев

«Золушка» Мэтью Боурна оказалась чужой на Чеховском фестивале. Настоящее, совсем не туристическое фламенко Марии Пахес прошло на ура, Филип Жанти в сто пятнадцатый раз срифмовал Францию и изящество — все остались довольны. «Золушка» же, на которую дирекция феста делала, кажется, главную коммерческую ставку (полтора десятка показов — ни один спектакль Чеховского не гастролирует в Москве так долго), восторгов не вызвала. Выходя со спектакля, народ вспоминал сделанное тем же Боурном «Лебединое озеро», «Дориана Грея», «Пьесу без слов», говоря: ну что ж, сплошных удач ни у кого быть не может. Меж тем совсем неудачей этот спектакль назвать нельзя, просто он наиболее далек именно от российских представлений о балете.

То есть это вообще не балет. Это танцевальный спектакль, безусловно, но выстроенный скорее по законам мюзикла. Живи Боурн в нашей стране, то-то намучился бы экспертный совет «Золотой маски», в какую номинацию его вписывать. Раз никто не поет, то вроде в мюзикл нельзя. В балет? Да вы что, смеетесь, посмотрите на его артистов, там полтора человека в нормальную школу ходили, скажет любой завсегдатай Большого. Контемпорари — совсем дико…

Но Боурн обитает в Лондоне. И привез спектакль настолько английский, что расстояние между тем, что происходило на сцене, и нашей публикой оказалось большим, чем Ла-Манш (Channel, конечно, Channel).

Прежде всего — реалии. Про бомбежки Лондона мы слышали, конечно. Но то, что англичане называют их Блицем, — знали немногие. Про зиму 1940—1941-го, когда жители английской столицы узнали, что такое воздушные тревоги, затемнение и ночные патрули, разыскивающие на улицах возможных вражеских сигнальщиков, — у нас вспоминали нечасто. У самих-то в истории всего этого много больше, что там особенно интересоваться, как жили англичане, которым и прямого вторжения-то не досталось. Боурн же, вырастая, слушал воспоминания родителей, которые в тот военный год были детьми и жили в Лондоне — и, перенося действие «Золушки» именно в эпоху Блица, рассказывал в спектакле о времени, для Англии чрезвычайном.

Это для нас — ну да, бомбили. Да и у кого предки не воевали — у всех (ну, скажем так, у тех, кто старше двадцати и успел застать фронтовиков в семье) есть в памяти окопные даже, не тыловые рассказы. Поэтому тот внимательный ужас и детский восторг, с которым Боурн рисует «военные» обстоятельства, нашей публике кажутся какими-то игрушечными, не соответствующими трагической музыке Прокофьева (композитор, как известно, писал «Золушку» именно во время войны, что и натолкнуло Боурна на мысль о том, в какое время должно происходить действие спектакля). Зарево над Лондоном, крохотные аэростаты заграждения на горизонте, висящие над узнаваемыми каждым англичанином силуэтами домов, — достаточно эффектная «картинка» спектакля почти не работает в Москве, потому что большинству эти здания ничего не говорят. То есть если бы на сцене был нарисован пролом, образовавшийся в Большом театре после попадания туда бомбы, у всех сработала бы память. А так… Ну какие-то условные развалины.

А они не условные. Café de Paris, куда отправляется на вечеринку Золушкино семейство (к двум сводным сестрам добавились три чокнутых братца — не жизнь, ад кромешный), — реально существующий клуб в Сохо — работает до сих пор. Довольно известное ночное заведение в тридцатых — сороковых (и члены королевского семейства там бывали). В военном затемненном Лондоне люди отправлялись в сверкающие внутренними огнями клубы (тоже трудно себе представить, да?) — весной 1941-го в Café de Paris попала бомба, погибло восемьдесят человек. Собственно, это очень известный англичанам факт — и сочетание вывески с названием заведения рождает у лондонских зрителей тревогу, которая есть и в партитуре. А нам — ночной клуб и ночной клуб. И что?

В той же степени, что и историческую память англичан, Боурн использует их память о кинематографе. Тут, понятное дело, у нас больше общего, но все-таки лишь старшее поколение опознает в Золушке в бальном платье Бетт Дэвис (большинство скорее скажет — похожа на Мэрилин Монро, но какая Монро в 1940-м?). Диковатая сценка, когда героя лечат электрошоком, отсылает к довоенным фильмам ужасов, а встреча героев во время бомбежки — конечно же, к «Мосту Ватерлоо». В нем, как мы помним, героиня была балериной — и это одна из шуточек Боурна «для своих». Он такие шуточки любит — так, в «Дориане Грее» герой просыпался под музыку из «Спящей красавицы» не только потому, что Дориан и вправду красавец, но и потому, что «Портрет Дориана Грея» Уайльда и балет Чайковского сочинены в один и тот же год. Золушка у Боурна — киноманка; спектакль начинается с военного киножурнала, который смотрит все ее семейство. И весь спектакль — это мечты героини, придумавшей себе героя-летчика (у Боурна он не принц, а офицер, но зовут его Гарри, и это тоже одна из фирменных хохм); ранение Золушки во время бомбежки (классическая девичья мечта: вот со мной что-то случится, Он будет страдать и мучиться) и сладкий-сладкий хеппи-энд.

И, наконец, еще одна вещь, которая придает этой «Золушке» чуждости, — это стиль поставленных танцев.

Никаких изысков на пальцах, тонкой вязи арабесков и антраша. Стиль предельно приближен к танцам в мюзиклах — комбинация двух-трех движений, но поданных с драйвом и повторенных много раз. В доме Золушки — гротескная пантомима (особенно впечатляет братец, сексуально помешанный на туфлях: он с вожделением смотрит именно на обувь, а не на ноги), в Café de Paris — массовые «вечериночные» танцы. Ну то есть вальс может быть и возвышенно-балетным, и добродушно-разгульным — здесь второй вариант. Здесь Боурн берет традицию Вест-Энда, именно традицию мюзикла, которая все никак не может врасти в нашу театральную действительность. И разочаровывает зрителей, ждавших большого балета.

Меж тем именно в балете образцового решения для этой музыки еще не придумано. Что сахарная «Золушка» Ростислава Захарова, сделанная в 1945 году (балетмейстер не услышал в музыке Прокофьева ни тревоги, ни отчаяния, ни надрывной надежды — впрочем, кажется, к чувствам он вообще был глух как пень); что более симпатичная, но все же до ужаса церемонная «Золушка» Фредерика Аштона. Что спектакль Алексея Ратманского в Мариинке — один из лучших спектаклей балетмейстера, но все же слишком воздушный, слишком легкий для этой музыки. Что версия Юрия Посохова в  Большом — также вполне удачная, но не конгениальная Прокофьеву. Лишь в контемпорари было найдено отчаянное, дерзкое, дивное решение — «Золушка» Маги Марен, в которой хореограф решительно покрошила музыку и разбавила ее младенческим лепетанием, ответила мощи Прокофьева и его интеллекту. Сцена, когда Золушка, которой надо бежать с бала, сползает вниз по ступенькам, страдальчески за них цепляясь, стоит в памяти, хотя спектакль привозили в Москву уже тринадцать лет назад. Но та история случилась в детстве человечества — в игровой комнате ребенка. И поэтому она близка всем. Ведь детство было у каждого, а Café de Paris лишь у немногих.​

Ссылки

• Анна Гордеева. «Дориан Грей» Мэтью Боурна на Эдинбургском фестивале, 02.09.2008