Новая искренность в камерном формате

Важные театральные события – такие как «Убийца» в МТЮЗе и «Наташина мечта» в ЦИМе – все чаще происходят в Москве на малых, а не на больших сценах

Имена:  Дмитрий Егоров · Екатерина Половцева · Ирина Керученко · Олег Кудряшов · Шамиль Дыйканбаев

Спектакль ТЮЗа «Убийца» в постановке молодого питерского режиссера Дмитрия Егорова стал одной из лучших московских премьер текущего сезона. Любопытно сравнить его с «Наташиной мечтой», учебной работой магистранта Шамиля Дыйканбаева, принятой в репертуар Центра им. Мейерхольда. Первый идет в легендарной Белой комнате ТЮЗа, второй — в Черном зале ЦИМа. И эта цветовая маркировка помещений удивительным образом совпадает с настроением двух постановок.

Обе пьесы описывают вполне «новодрамовские» сюжеты: герой первой, простодушный деревенский парень, собирается пойти на убийство, чтобы отработать карточный долг; героине второй, беззащитной детдомовке, светит тюрьма за тяжкое преступление на почве ревности. По композиции они почти зеркальны: в «Убийце» безвыходная, казалось бы, ситуация вдруг разрешается самым волшебным образом, а в «Наташиной мечте» рассказ о светлой первой любви заканчивается в зале суда.

Но главное различие двух постановок — в режиссерских подходах к текстам. Дмитрий Егоров очень точно уловил жанровую особенность пьесы Александра Молчанова, писавшего раньше сценарии сериалов, и не стал ставить ее «по-настоящему» (за это его упрекали рецензенты). Он создал такую игровую конструкцию, в которой актеры не погружаются в обстоятельства, а как бы легко скользят над ними. Но при этом они абсолютно точно попадают в типажи своих непутевых и недалеких персонажей. Особенно убедительно выглядит герой Евгения Волоцкого, похожий на шукшинского чудака с его неуклюжестью, провинциальным говором, прямодушием и наивным богоискательством. Сыгранный им простак Дюша — это современный Иван-дурак, которому по сказочному непонятно-чьему-велению достаются и сундук с богатством, и Василиса Прекрасная в придачу.

В «Наташиной мечте» Ярославы Пулинович при желании можно заметить признаки другого народного жанра — городского романса (в блогах пьесу сравнивают и с девичьим романом): тут есть бедная, необразованная девушка, страстная любовь, ревность и обязательный зал суда в финале. Неудивительно, что пьеса Пулинович, талантливой ученицы Николая Коляды, за пару лет облетела всю страну (ее ставят в Челябинске, Пскове, Перми и Саратове): такие слезные истории, выращенные на почве наивной культуры, в провинции любят.

Для пресыщенных москвичей страстное чувство неопытной девочки к корреспонденту газеты «Шишкинская искра» — это скорее экзотика с этнографическим оттенком. Неслучайно Георг Жено, первым поставивший эту пьесу в Центре драматургии и режиссуры, расцветил монолог малолетней преступницы жанровыми сценками с участием гитаристов, милиционеров и даже собачек, но этим неизбежно снизил трагический градус истории.

Шамиль Дыйканбаев, напротив, решил добиться на сцене «полной гибели всерьез». Его спектакль нарочито аскетичен и держится исключительно на игре Елены Гориной (исполнительницы роли Друзиллы в «Калигуле» Някрошюса). В углу пустой темной комнаты, съежившись, сидит и смотрит исподлобья на входящих зрителей худощавая девочка-подросток, похожая на ощетинившегося зверька. Но, рассказывая о своей первой любви, девушка оттаивает и расцветает у нас на глазах, чтобы потом снова превратиться в затравленную волчицу, которая готова зубами вырывать у судьбы свое женское счастье. В каждую минуту сценического существования актриса абсолютно достоверна: и когда болтает на подростковом сленге о детдомовских буднях, и когда смотрит поверх наших голов невидящими счастливыми глазами, и когда выкрикивает свое последнее слово обвиняемой. Так что когда в финале актриса не выходит на поклоны, у зрителей создается полное ощущение, что ее и впрямь увели в камеру.

Но и в условном, игровом спектакле ТЮЗа, и в настаивающей на правде чувств постановке ЦИМа есть нечто общее. А именно гуманистический пафос, внимание к судьбе маленького человека и страстная вера (вернее, тоска по вере) в справедливость мироустройства. Смешной и доверчивый Дюша из пьесы Молчанова по-свойски просит помощи у Бога, и тот — странное дело — откликается. Детдомовка Наташа, суровая и циничная напоказ и наивная в душе, решает восстановить справедливость собственными силами.

И если раньше, еще каких-то лет пять — десять назад, малые сцены воспринимались как площадки для экспериментов, нетрадиционных решений, поиска нового сценического языка, то теперь это скорее место, где можно укрыться от социальных бурь, болезненных вывихов современного сознания и изощренной пустоты формализма. Молодые режиссеры, пробующие свои силы на этих площадках, чураются концептуальности, свойственной работам их старших коллег, а как-то сразу впадают в «немыслимую простоту». Точно так же они сторонятся социальности и хлесткой злободневности, на которой выросло поколение Серебренникова и Сигарева. Гневное и запальчивое направление in your eyes не про них.

Вспомните, какие камерные спектакли стали фаворитами публики да и критики в прошлом сезоне? «Хорошенькая» по малозначительной пьесе Найденова, талантливо поставленная на Другой сцене «Современника» ученицей Женовача Екатериной Половцевой; cпектакль ученицы Гинкаса Ирины Керученко по «Кроткой» Достоевского, в котором отважно сыграл Игорь Гордин; наконец, симпатичная студенческая работа «кудряшей» (Мастерская Олега Кудряшова. — OS) «История мамонта». И это в общем симптом. Театр наш так изголодался по искренней интонации, по качественному психологическому театру с подробным разбором ролей, что каждая вполне традиционная и безыскусная, но честная постановка — теперь поистине на вес золота. ​