©  OPENSPACE.RU

Павел Бардин

Бардин: Я как раз только про свои личные стратегии или тактики могу сказать. Мне кажется, есть несколько направлений, которые достаточно очевидны и между ними можно выбирать. Одно направление, которое формируется все четче и четче, это обслуживание госзаказа. И по крайней мере в кино сейчас выстраивается все так, чтобы деньги государства попадали в руки, которые будут наиболее грамотно и ответственно обслуживать интересы власти. Можно таким же образом обслуживать чьи-то частные интересы и потакать чьему-то частному вкусу, что, наверное, еще менее интересно. Третье направление: взять собственные фекалии, задуть золотым спреем и продавать за пятьсот тысяч долларов на аукционе. Возможно, это метафора, символ и все, что угодно, но, мне кажется, это такая же конъюнктура, как обслуживание госзаказа. А какой-то четвертый путь… Я не знаю, как его сформулировать… Но с точки зрения «капитала», наверное, это попытка воспользоваться бизнес-деньгами и пытаться коммерчески окупать собственный продукт, чтобы делать заявку на следующий. Вот это, наверное, правильный путь в сторону независимости. Другое дело, что у нас рынок не очень сформирован для того, чтобы по этому пути можно было бы идти проторенной, удобной дорогой.

Морев: Но вам удается?

Бардин: Ну, мы сумели найти деньги на новый фильм, вот сейчас его делаем. Это бизнес-деньги, коммерческий проект для наших инвесторов, при этом у нас договоренность, что они не вмешиваются в продукт и не имеют возможности влиять на то, каким он будет, а мы не влияем на историю проката.

Дёготь: Скажу быстро, поскольку люди хотят задавать вопросы, и правильно. Моя специфика состоит в том, что я, с одной стороны, не художник, и понимаю свою деятельность как общественную, а не художественную, по крайней мере на этом этапе. Поэтому я, естественно, ищу все проблески того, где апатия заканчивается. С другой стороны, я частично вынуждена, например, финансировать свою деятельность, как Павел это делает или даже Дмитрий, иногда вынуждена искать деньги на свои проекты, то есть тоже выступаю как художник. В этом смысле мне, в принципе, очень близки и понятны слова Димы о том, что время реакции плодотворно для художника. И я тоже себе, разумеется, все время говорю: «Ну вот как станет еще хуже, все брошу и буду писать роман, что не могу сделать вот уже много лет». Одно только я могу здесь сказать, Дима. Понимаешь, те люди, которых ты имел в виду, которые обратились к религии или к дизайну, что примерно одно и то же, они ведь мотивируют это тем же, понимаешь? Что у нас вот такая реакционная эпоха, ну зато можно обратиться типа к богу или просто заработать денег… Здесь очень тонкая грань.

Гутов: Я отвечу Архангельскому. А что, период между 1907 и 1917 годом тоже не был реакцией?

Архангельский: Там было несколько периодов.

Гутов: Но в целом...

Архангельский: Никакого целого не было.

Гутов: Ок, ладно. Но это время было очень плодотворным. Потому что за несколько лет были сделаны все открытия, определившие двадцатый век, и после этого, собственно, ничего не было прибавлено. А я учился в то реакционное время и по тому учебнику, где утверждалось, что после поражения революции 1905 года интеллигентики ушли от всего, заперлись дома, поставили свечки… Но при этом создали все искусство двадцатого века.

И, собственно, фраза «Не дорого ценю я громкие права» — это и есть один из возможных и жестко сформулированных ответов художника на политику. Возможен прямо противоположный, когда художник считает, что он должен вмешиваться по полной программе или, как сказал один философ, «заниматься чинкой конечного». И вот тут возникает вопрос: должно ли искусство вообще этой «чинкой» заниматься? Этим исправлением? Ну, исправили — и что, после этого произведение искусства выполнило свою функцию и должно быть выброшено на помойку? Возможно, это и так. Если оно эффективно по-настоящему, то оно-таки должно быть выброшено на помойку после того, как время стало лучше и герои, описанные каким-нибудь Грибоедовым, все эти Скалозубы, исчезли...

Морев: Спасибо, я думаю, позиции ясны. Публика желает задавать вопросы. Я вижу, что-то хочет сказать из зала Иосиф Бакштейн.

Иосиф Бакштейн: Мне кажется, что сегодня воспроизводится традиционный российский механизм общественно-политической жизни, и единственное, что его отличает от времени моей молодости, семидесятых, это то, что сегодня нет пресловутого большого нарратива и каждый выбирает свою собственную стратегию, нас ничего не объединяет. Только общие практические интересы. В этом смысле полная и окончательная победа капитализма и соответствующей системы ценностей, еще и с поправкой на российские институты и отсутствие гражданского общества, порождает достаточно жесткую и циничную систему взаимоотношений. Каждый выбирает свои собственные стратегии, есть универсальное пространство манипулирования, и успехов добивается более эффективный манипулятор. В семидесятые годы доминирующей социальной категорией была категория ценностей: мы говорили друг другу: «мы же интеллигентные люди» — и это что-то значило. Была категория порядочности, которая сейчас совершенно вышла из употребления. Сейчас доминирует категория целей. Вот этот баланс между ценностями и целями был нарушен в советские времена в сторону ценностей — а сейчас в сторону целей, совершенно прагматических.

Зрительница: У меня есть вопрос. Екатерина Дёготь говорила об инициативах художников, которые создаются вдали от власти и вдали от капитала. Как быть вдали от власти — понятно. А как от капитала?

Дёготь: Как можно совершить художественные инициативы вдали от капитала? Сделать квартирные выставки, какие-то artist spaces...

Архангельский: Самое простое и дешевое дело — писать книжки. Нужно только ваше личное время, денег не надо. В конце концов, если не найдется издатель, есть интернет.

Гутов: Собственно, что нужно художнику для того, чтобы работать? Ему нужно исключительно вдохновение, и больше ничего. Многих такая материя, как деньги, вообще не возбуждает. Ну, то есть в принципе что за 10 рублей купили, что за 5 миллионов... Но вот я читаю, что Россия опустилась по уровню свободы прессы на 156-е место в мире — по-моему, из 170 или 190 возможных. И меня это приводит в ярость. Если она опустится на 160-е место, у меня будет еще больше вдохновения. А когда мы достигнем абсолютного дна, и уже в Белоруссии по официальным источникам будет больше свободы прессы, если нам останется только догнать Туркменистан… Реакция помогает необыкновенным образом концентрироваться. А если мы вдруг переползем со 156-го на не менее позорное 145-е или там на 120-е место по свободе прессы…. Что это даст художнику? Абсолютно ничего.

Архангельский: Ну да, нам хорошо, пока им плохо. Давайте лучше поучимся с вдохновением работать, когда вокруг хорошо. Это, может быть, интереснее задача.

Морев: Единственное, что хочу заметить под занавес: в последнем обмене репликами, когда речь зашла о конкретных культурных практиках, мы опять вернулись к реалиям застоя, к реалиям семидесятых годов: квартирные выставки, возможность писания «в стол»… Это поднимает вопрос о цикличности как нашей беседы, так и истории в целом, и может стать поводом для будущих обсуждений, которые, надеюсь, не замедлят состояться.

Ссылки

• Андрей Лошак. Я против, 15.11.2010
• Давид Рифф о границе между критикой и пропагандой, 10.02.2009
• Восстание масс, 04.02.2009