Утекай!

ЕВГЕНИЯ ПИЩИКОВА о мятеже добра: от подвешенного кофе до митингов

Много писали о подвешенном кофе. Каникулярной давности новость от нескольких московских заведений — чашку кофе теперь можно подвесить, т.е. заплатить за нее и не выпить, оставив в подарок неизвестному безденежному кофеману, образ которого весьма расплывчат. Кто это может быть? Студент? Многодетная мать? Так гадали сетевые спорщики, обсуждая затею. Писали о том, что выдумка родом из Италии, что тут солнечный средиземноморский род мелкой беспечальной благотворительности, оправданный местными нравами с этой традицией всесезонно открытых веранд и повальной привычкой к кофепитию, — а что же у нас? За каким бесом неведомая многодетная мать сквозь метель и пургу, через Садовое кольцо и сугробы пойдет в «Кофеманию»? За чашкой кофе из фильтра, который, прямо скажем, можно пить только за деньги? Покупаешь ведь, как водится, не продукт, а времяпрепровождение, изображаешь из себя европейского бульвардье.

В одном из элегантных местечек, заведших у себя модную новинку, бариста признался, что подвешенным кофе в основном пользуются дети «Биглиона», а именно молодые люди, подсевшие на скидочные купоны и являющие собой особый тип продвинутых и бесстыдных покупателей, чутко следящих за всеми акциями и распродажами. Что, по общему мнению, совершенно уничтожает саму идею.

Да так ли?

В определенном смысле этот висячий кофе вообще не для того, чтобы его пить, а именно для того, чтобы его подвешивать.

Это новшество появилось именно сейчас по той причине, что устроено не для тех, кому может остро понадобиться бесплатная чашка, а для тех, кому может остро понадобиться совершить жест. Маленький, но чистый, продвинутый и в чем-то даже протестный жест. Бывают такие общественные настроения, когда бешено чувствуется необходимость совершить маленький нехороший поступок (например, все нулевые годы, задыхаясь от невыносимой сладости жизненной цели, молодой клерк снижал пафос рабочего дня дежурным сквернословием в ЖЖ, а к концу недели томился по «грязной пятнице» и падению), а бывают такие общественные настроения, когда до внутреннего зуда хочется совершить маленький хороший поступок. И то и другое смиряет с жизнью, и то и другое по ведомству пострадать и очиститься.

Кофе-то мелочь, конечно.

В воздухе явственно чувствуется необходимость ощущать себя частью достойного; общество нуждается не только в самоуважении, но и в некоторой дозе самодовольства.

И как же быстро меняется этот самый умственный строй. То есть накапливается критическая масса долго — а потом в одну секунду перещелкивает. За одну ночь как дождем смывает. Сперва кажется, что имеешь дело с неподвижными идеями, которые и с места-то не сдвинуть. Ну, это известные иллюзии.

Может быть, будет проще сообразить, как это «смывание» происходит, если начать с самого простого — например, с определения «хороший поступок»?

Что такое хороший поступок — сейчас и, скажем, в недавнем прошлом? Речь идет именно о бытовом, массовом взгляде на вопрос — никакой культурологии.

Еще пять лет назад (когда самодеятельное волонтерство только набирало силы и мало было обдуманного в этом деле) я собирала в сети все роды мнений на этот счет. Сохранила несколько реплик, тем более что по этому поводу нашлись и дискуссии на ныне мертвом сайте «Поступок.ru».

Дискутеры писали вот о чем: последнее время хорошие поступки (ХП) вошли в моду. Компании выпускают продукты с умилительными названиями — сок «Добрый», сок «Моя семья». Этими компаниями снимаются ролики, объясняющие, что такое доброта в общественном быту, а также беспрестанно объявляются конкурсы добрых дел и ХП. Глянцевые журналы выпускают специальные «добрые номера». Это няшечные номера, добро — это из разряда няшек. Что-то декоративное, без видимой пользы, но мягкое, теплое — улыбка, плед, горячий чай, пушистый щенок. На обложку сразу выносили список рекомендованных ДД: отдай игрушки в детский дом; приюти бездомного щенка; поделись теплом. Таким образом складывается атмосфера «рынка доброты».

В ходе обсуждения родилось определение ХП — это спонтанное, отчасти легкомысленное действие, не приносящее никакой выгоды. Но, безусловно, приятное другому человеку, что передается по цепочке. Умножая количество ПОЗИТИВА в мире.

Спорящие включали добро в товарно-вещевую цепочку, ставшую привычной за десять-пятнадцать лет идеологии «личного русского успеха», и рассматривали его только как рыночный инструмент (работает — не работает): «Хорошие поступки совершать плохо. Лучше совершать целенаправленно-продуктивные поступки». Это как? «Ну, вот ситуация. Пришел ко мне человек с жалобой на проблемы. Я ему помог, вроде хороший поступок. Он не научился решать проблемы подобного рода сам. В следующий раз меня рядом не оказалось, опыта решения такого рода проблем не было, все кончилось плохо. А вот если б я не помог ему, а послал (плохой поступок), то для него все бы кончилось хорошо». Так и тянет от этого разумного объяснения едким умственным духом какого-нибудь тренинга личностного роста — как из раздевалки. А вот другой сетевой д'Артаньян: «Поймите, деньги без доброты куда как лучше, чем доброта без денег. Деньги сами по себе несут в себе добро, в них — жизнь, сила. Кому нужна доброта без денег — это квартиры, полные полуголодных животных, и бедные сироты, которых берут в бедные семьи, где они опять начинают выживать вместе с нищими родителями, и которых потом зовут усыновленышами».

И самое мое любимое — рассказ продавщицы ночного киоска о том, как она пустила к себе в жестяной ящичек замерзшего мужичка, опоздавшего на последний автобус. «Что мог меня ограбить, и не подумала. У меня самой там холодно, только что ветра нет, и свечечки. Сидели над свечечкой. Я аж прослезилась тогда от своей доброты. Утром, когда рассвело, посмотрели друг на друга, и стало неловко — как будто переспали».

Ларек, где два человека сидят над свечечкой, — пример неумышленного маленького добра. Это — тепло. А свет — крайне неприятное дело. В тепленьком месте, где люди сидят и греются, включили яркий неприятный свет. Не надо этого. Если рассматривать тепло и свет как две простейшие метафоры хорошего, то вот и разница между обществом, не верящим в себя, с неразработанным нравственным чувством, и обществом, желающим в себя поверить. Это разница между необдуманным теплом и «когда включили свет». Нужно осмотреть себя и сообразить — как справляться с легким умственным одичанием золотого десятилетия.

Все начало двигаться в последние два-три года. Явственно стала заметна тяга к самоорганизации с целью создать территорию «хорошего». Тотчас появились и два новых термина — «экономика утекания» и «территория самодостаточности». Это о чем? Здесь так много примеров, что я обойдусь лишь несколькими.

Например, речь идет о сайтах «Подарю/приму в дар/поменяюсь», «Отдам даром», «Дарилки», Darudar.

Или о фримаркете (т.е. барахолке бесплатного оборота вещей), организованном в Тропареве-Никулине (девиз фримаркета: «Неси что хочешь, бери что нужно»).

Сайт Darudar — наиболее обдуманный и самый, наверное, большой. В том смысле, что 2900 включившихся городов, 1 234 000 даров и прочая могучая статистика. На главной странице объяснена миссия движения: «С помощью современных интернет-технологий мы хотим создать повсеместную социальную практику дарения, сделать дарение каждодневным и повседневным поступком. Должна воспитаться новая коллективная традиция — не копить вещи и не выбрасывать их, а дарить при первой же возможности.

Люди научатся дарить и станут практиковать дарение в своей повседневной жизни — уже за пределами сайта. Нет ни малейших сомнений — если такое произойдет, то мир точно изменится, он неминуемо станет лучше. Ведь что такое повсеместное дарение? Это пространство максимального доверия друг к другу. Это всеобщая вера в благородство и честность человека».

Ну, сильно сказано.

Собственно, почему меня так задели новость о подвесном кофе или знакомство с сайтом «Дарудар»? Потому что территория добра — штука перспективная, а насчет кофе — Италия Италией, но есть ведь еще и Александр Секацкий с его «Дезертирами с Острова сокровищ». Это такой утопический нон-фикшн. Написано так, как если б некая социальная революция уже произошла, общественные изменения уже случились, и вот перед нами документальный рассказ об истоках победительного движения «нестяжателей».

Речь идет об общественном утекании. Правитель спал, а от него ушла страна. Молодые люди, раздосадованные пустотой и духотой потребительского рая («Дезертиры с Острова сокровищ» — книга пятилетней давности), презрели незыблемые правила социального договора и перестали пользоваться официальными институциями вообще. Они организовали «поперек-бытие» и стали называть себя «нестяжателями». Важную роль в этом попереке сыграла подвесная экономика. Один из лидеров движения узнал о европейских «подвесных» кафе и решил что-то в этом же духе организовать и в Москве. Дальше — больше: «Московское кафе на Бауманской стало первым. Сразу стала поражать интенсивность обменов, кроме того, дозволялось подвешивать не только то, что имелось в меню заведения, но и принесенные с собой вещи. Общим был принцип: подвешенная вещь принадлежала первому, кто ее спросит. Очень скоро подвеска выплеснулась на улицы Москвы и Петербурга. Появились подвесные трассы и подвесные аналоги почтовых станций — заборы, подвалы, стены домов, пестрящие цветными ленточками. В Петербурге… интенсивность обменов через подвеску превзошла уровень архаического потлача и достигла интенсивности денежного обращения времен ранних цивилизаций». Подвеска — кормовая база нестяжательских племен; подвешивают любую пригодную для жизни вещь — пачку печенья, книгу, диск, пару рукавиц и т.п. Принцип расставания с вещью таков: «Не то чтобы подвешиваемая вещь была ему вовсе не нужна, но она не нужна в ближайшее время — скажем, сегодня или завтра, и это является уже достаточным основанием для того, чтобы ее подвесить».

Совпадение книжных событий с событиями, происходящими сейчас в Москве, далеко не полное, но вектор движения угадан-то ведь правильно. Конечно, разнится и главный противник: вражина «дезертиров» — это великое и ужасное общество потребления, царство которого казалось вечным и незыблемым, как кажется незыблемым всякий порядок. Между тем (и каждый же раз приходится себе об этом напоминать) порядок — самое зыбкое, что есть на свете, — по сравнению с непорядком или беспорядком. Тут как у Г. Иванова: «Есть понятие “источник света”, но нет понятия “источник тьмы”, потому что она вокруг». Гавриил Попов в свое время кричал: «Нам говорят — оставьте народ в покое. Да мы б с удовольствием. Но чтобы оставить народ в покое, нужно проделать титаническую работу и этот покой обеспечить. Во всех других случаях народ можно оставить только в беспокойстве». Работа так и не была проделана.

Прелесть сочинения Секацкого в том, что он описывает формы народного беспокойства, частично совпадающие с тем, что происходило последние годы. Технологически угадал. Он описывает не приливную волну (волна гнева, нахлынула и проч.), а волну во время отлива. Просто утекание. Умственный и, главное, нравственный уход из-под отеческого державного руководства.

Атмосфера последнего времени — не рынок доброты, а мятеж доброты. А атмосфера последних полутора месяцев — взрыв добродетели, и даже несколько слащавой — поскольку ХП обретает романтические лихие черты протестного поступка: верхи, все эти бобровые воротнички, настолько плохи, что нам следует стать подчеркнуто хорошими. В этом случае самое пустяковое (типа подвески кофе) «доброе дело» предстает не как нечто, вяло одобряемое сложившимся порядком, а как нечто, противостоящее порядку.

Государственная идеологическая машина — в том виде, в каком она сложилась, — продолжает разговаривать с обществом дремучим, архаичным, товарно-денежным языком. Народ должен одуматься и опять стать сообщником власти, опять заняться дележом нефтяной добычи — пусть достается помалу, но перепадает же каких-то денежек, одеваться стали более лучше, тарифы ЖКХ поднимать нам до выборов не будут, лейтенанты впервые получили зарплату в сто тысяч рублей, наглым белым воротничкам сделают какое-то количество новых рабочих мест. Мы все опять должны сгрудиться в темном теплом углу (вокруг ходят страшные америкосы в гетрах и полосатых цилиндрах, сбивают космическими лучами наши спутники), рассказывать друг другу страшные сказки, что каждому хочется хорошо жить, и мы десять лет живем хорошо, и вокруг разлито няшечное державное добро. А когда рассветет, мы посмотрим друг на друга, и нам опять станет стыдно — как будто мы все друг с другом переспали. Государственной машине трудно предположить, что общество хотело бы осмотреть себя при ярком свете и сообразить, как стать лучше, что люди хотели бы обрести достоинство и нравственный покой. Мне в принципе кажется, что не столько разговоры в социальных сетях изменили страну, сколько видеоряд. Главный герой времени — телефон с видеокамерой, торчащий у каждого из кармана. Первые всплески народного возмущения — это результат выложенных в сеть роликов с тем или иным негодяйским поступком. Стыдно, когда видно. И если общество уже увидело неправду и нечистоту происходящего — то при чем здесь выгода? Какую мы ищем выгоду, когда идем на площадь? Да никакую. От стыда идем. ​