У Мартина не было центра, он кружил, и кружение его часто воспринималось другими как некая бессмысленная, не основанная ни на каких правилах траектория. Известный его скульптурный мотив — это гнутые фонари. Киппенбергер не стремился к свету — он за него хватался; его не интересовал фонарь — ему нужен был фонарный столб. Не центр, но около. Столб был ему домом. Потому что — что трезвому светит, то пьяного держит. Но даже дружественную алкоголику прямолинейность фонарного столба Мартин перегибал в причудливые формы, заставляя тем самым фонарь стать собутыльником; поил его, хочет тот или нет. Во всем перегибая палку, Мартин, подобно Дон Кихоту, боролся не только с фонарями — он вообще боролся. Единственное, что он не смог побороть, это была болезнь. В сорок три года он женился и обзавелся, наконец, домом, а в сорок четыре умер от рака печени. Как сказала его сестра, Мартин мучился без дома и мучился в доме.

Кто-то хочет из дома уйти, кто-то — домой вернуться, кто-то — «увидеть Париж и умереть». Мы хотим туда, где «хорошо, где нас нет». Некоторая сложность состоит в том, что там хорошо, где нас быть не может. Рай давно потерян, и, похоже, насовсем. Не то чтобы стремления не нужны — напротив, они необходимы, и кто ищет, тот всегда найдет, только, как часто это происходит в фильмах Хичкока, не там, где ищет. И к этому стоит приготовиться. Нам интересен не столько рай, сколько пути к нему. Книга «Пути к раю» Петера Корнеля именно об этом — о соблазне периферийного, орбитного состояния. Книга сама по себе является вращением вокруг центра, построенная как серия сносок к якобы потерянному тексту, потерянному центру, потерянному раю. Сравнивая два классических текста на тему паломничества — «Путешествие из Парижа в Иерусалим» (1811) Шатобриана и «Путешествие на Восток» (1851) Жерара де Нерваля, — Корнель заставляет нас полюбить второго, с его окольными путями и странствием по периферии. Католическая вера Шатобриана не подлежит сомнению, он точно знает, где находится центр, и направляется прямо в главные места паломничества: Рим, Афины и Иерусалим. В отличие от линеарности Шатобриана Восток Нерваля — «неопределенное магнитное поле, лишенное центра и конечной точки», как пишет Корнель. Недаром сказал Кромвель: «Никогда человек не продвигается дальше, чем тогда, когда он не знает, куда идет!»

А если думает, что знает, и к тому же очень-очень хочет, и уже очень давно, туда попасть, то попадает на удочку. Как, к примеру, Зигмунд Фрейд, который с детства мечтал о руинах Акрополя. И вот в какой-то момент он оказывается в Афинах и «...видит эти величайшие руины, не в мечтах, а воочию, — вот что омрачает торжественность момента» (Валерий Подорога. «Культура и реальность. Заметки на полях»). Мечты — это место, обязательное для непосещения. Чтобы почесать укус и не разодрать кожу, надо это делать вокруг да около, но никак не по центру. Так и с давно зовущими нас местами — их можно прочесать с ног до головы, но мечта может начать кровоточить, став горьким разочарованием. Мы требуем от Места того, что оно нам давать не обязано — мы требуем от него быть нашим Состоянием. А конкретнее — состоянием нашего счастья. Как нелепый мягкий мишка, полученный за удачный выстрел в луна-парке; он ценен только как напоминание, он — открытка удивительного вечера. Дешевая игрушка может стать символом счастья точно так же, как и хрустальная туфелька, как Нотр-Дам или Ника Самофракийская, но при наличии главного побочного эффекта — удивительного вечера, неожиданного путешествия. Поэтому Нерваль путешествовал по окраинам, он не хотел увидеть подтверждений чужих путешествий, чужих открыток, ему надо было создать свои собственные. Открытку, в которой многие хотят оказаться с детства, города Парижа, Валерий Подорога оставляет дома, разделяя на разные альбомы впечатлений Париж мечты и знаний и Париж реального места: «…реальный Париж не существует, есть лишь Париж не-места, Париж-фантазм... Я не признал за городом имя Парижа, ибо то, что было во мне воспоминанием, а точнее, фантазмом всего западнофранцузского материала образов, накопленных с детства, восстало против подобного упрощения и тем более сведения к тому событию, которое я переживал в качестве реального…» («Культура и реальность»).

Но вариантов может быть множество. И если твои путешествия связаны с дорогой, которая к храму не ведет, то храм может прийти сам — некой придорожной дамой легкого поведения, сумевшей правильно себя поставить. Члены Немецкой протестантской церкви придумали надувную церковь высотой 15 м и вместимостью шестьдесят человек, с надувными алтарем, витражами и свечами. Церковь путешествует по автобанам южной Германии, важно раздуваясь в придорожных зонах отдыха с целью привлечь новых верующих, основной контингент которых составят водители грузовиков, чья непростая жизнь проходит в вечном движении.



Бывает, правда, что открытка оказывается важнее путешествия, или, точнее, открытка это путешествие делает. Для основного проекта Венецианской биеннале этого года художница Александра Мир напечатала миллион открыток, включающих где-то около ста разных видов с крупно, по-туристически написанным на них словом Venezia. Открытки лежали стопками в картонных коробках, и их можно было набирать бесплатно в любом количестве. Народ суетился вокруг, подбирая себе комплекты, и приблизительно к открытке четвертой чувствовал некий подвох и начинал повнимательнее присматриваться к имиджам.

А дело в том, что на Venezia, как на шампур, были нанизаны, будто суши-сарделька-картонка-и-маленькая-собачонка, объекты, никакого отношения к этому «шашлыку», т.е. городу Венеции, не имеющие: вид слона сзади, парочка рыбаков или песчинки с пляжа какого-то неясного острова и т.д. и т.п. Вырвав каникулярные, скучнейшие имиджи из интернет-банка имиджей Getty и схлестнув их с именем центра (ВенециЯЯЯЯ), Мир создала некое новое пространство, свой мир, свое веселое путешествие, мегаоткрытки, в которые, при всей их идиотической простоте, хочется всматриваться глубже и глубже, как в скучно покрашенный забор, в щелях которого неожиданно блеснул чей-то яркий купальник.