— Получилось настоящее художественное событие?

— Было невероятно интересно просто следить за всем процессом создания этого спектакля. В нем участвовали совершенно блистательные артисты. Станислав Сулейманов замечательно создавал Пилата. В роли Маргариты была совсем юная Татьяна Моногарова, которая тогда только-только начинала свою профессиональную карьеру — от нее все были просто без ума. Я помню, что когда Сергей Михайлович ее только услышал, он совершенно был зачарован, признавался, что именно для такой Маргариты он и писал. Был замечательный Игорь Морозов в роли Мастера, Вячеслав Почапский и Вячеслав Войнаровский были роскошны в ролях Воланда и Берлиоза — они оба будут участвовать и в предстоящей постановке в Михайловском театре. Ивана Бездомного пел Леонид Зименко, один из басов-корифеев театра Станиславского... В общем, для нас, тогдашних 17-летних студентов, это было посвящение в другой, неведомый доселе мир современной оперы. Все мы были в совершеннейшем восторге от этой партитуры — не припомню ни одного человека среди нас, кому бы эта партитура не нравилась. И это при том, что мы — тогдашние студенты-теоретики (как, видимо, и сегодняшние студенты-теоретики) — были настроены весьма критично и даже воинственно по отношению к большинству современных авторов, в особенности отечественных, и у нас всегда находился повод для интеллектуальных баталий.

Шнитке, Денисов и Губайдулина — тогдашний передовой отряд отечественного авангарда — были в те годы у всех на устах. Нам было странно, почему к ним не причисляли и Слонимского, который уже в 1972 году писал такую удивительную, свежую, экспериментальную музыку... Ну, конечно же, мы очень многого тогда еще не знали: не знали по-настоящему ни Б.А. Циммермана, ни Штокхаузена, ни Луиджи Ноно, ни Берио, ни Пендерецкого. А это все музыка, о которой все вышеназванные отечественные авторы безусловно имели достаточное представление уже в 1960-е и 1970-е годы. И сейчас ясно, что все они во многом опиралась на опыты, которые пришли с Запада. Но при этом все они полностью сохранили свою творческую индивидуальность. Что касается Слонимского, то уже буквально по нескольким тактам его музыки можно определить, кто автор.

— На Западе «Мастера и Маргариту» исполняли?

— Мне очень давно хотелось вернуться к «Мастеру» Слонимского и продирижировать его самому. Я неоднократно пытался это осуществить на Западе, но это каждый раз упиралось в то, что это произведение невозможно играть не на языке страны. В нынешней оперной практике повсеместно пользуются субтитрами, но в «Мастере и Маргарите», с моей точки зрения, это невозможно. Взаимоотношения текста и музыки изначально таковы в самом произведении, что зритель и слушатель должен воспринимать все напрямую, ни в коем случае не через перевод. Существует авторизованный немецкий перевод (мой отец делал это сочинение в 2000 году в Ростоке и в Ганновере), а вот других переводов пока нет. Но, конечно же, при создании новых переводов необходимо сотрудничество автора для достижения идеального сочетания ударений в языке и музыке.

— Каковы особенности предстоящей постановки в Михайловском театре?

— Я очень счастлив, что для предстоящего исполнения оперы в Михайловском театре, помимо некоторых исполнителей, которые участвовали в тогдашнем московском спектакле, нам удалось заполучить Сергея Лейферкуса на роль Пилата. Я считаю, что ему эта роль подходит как никому другому. И еще очень приятно, что Виталий Фиалковский, один из авторов либретто, согласился принять участие в нашей авантюре в качестве режиссера. Мы хотим создать некую полуконцертную-полутеатрализованную форму. Произведение это таково, что очень трудно поддается традиционному сценическому воплощению. Оно скорее не опера, а драматическая оратория, в чем-то сродни баховским «страстям». Постановка, которая последовала в Москве в театре «Форум» уже вслед за концертным исполнением, была, к сожалению, не очень удачной. С моей точки зрения, ее основная неудача была в том, что она была очень иллюстративной. Получилось, как известная всем книга Булгакова, но с картинками и с музыкой. Мне кажется, сам необычный метод музыкального повествования у Слонимского, его рефлексивность и ненарративность (ведь он не рассказывает, он как бы комментирует уже свершившееся или еще только ожидаемое действие, и мы пребываем в нескольких временных измерениях одновременно), эта многоплановость и многослойность временного и нарративного развития — они требуют какой-то особой, нестандартной театральной формы. Я могу ошибаться, но мне кажется, что форма полуконцертного исполнения как нельзя более удачно подходит для воплощения именно этой оперы, потому что это не совсем опера и не совсем оратория. Определенная остраненность, дистанция, которую создают действия артистов без настоящих костюмов и декораций и вместе с тем полная эмоциональная вовлеченность их во «внутреннее», духовное действие романа, может оказаться как нельзя более подходящей для «озвучивания» эфемерного булгаковского мира.

Сама природа музыки Слонимского такова, что он может быть невероятно лиричен, и по соседству с этим лиризмом в нем живет абсолютно обэриутовский трагический сарказм, в духе Хармса или Александра Введенского. Это есть, конечно же, прежде всего у самого Булгакова в книге, но для меня это как раз тот аспект булгаковской книги, который очень тяжело поддается воплощению в драматическом театре и совсем уже плохо получается в кино. Это всегда очень трудно. Когда речь идет о такой известной книге, у каждого свое представление о том, каким голосом должен разговаривать Мастер, Пилат, Воланд, как звучит Маргарита; угодить всем невозможно. Но булгаковские полутона и оттенки, мне кажется, гораздо легче воссоздаются именно за счет музыки.

— Это исполнение — для искушенных меломанов? Или вы готовы пригласить на концерт поклонников прозы Булгакова? Не секрет, что многие теряются и даже испытывают робость перед современной академической музыкой?

— Поклонникам прозы Булгакова, далеким от современной оперы, я не могу гарантировать, что они услышат у Слонимского именно то, что знают с самого детства (текст Булгакова использован в опере не полностью, местами слегка видоизменен, а главное, совершенно в другом порядке, чем в романе, излагается канва событий). Но ведь и сам Булгаков чуть ли не семь раз переписывал свой роман, каждый раз добавляя, сокращая, изменяя формулировки, переставляя те или иные эпизоды!.. Мне кажется, что основная заслуга создателей этой оперы именно в том, что им удалось создать на основе булгаковского романа единое и неразрывное целое драматургии музыки и текста, когда одно от другого уже нельзя отделить. Поэтому я бы порекомендовал людям, не очень искушенным в современной музыке, постараться при прослушивании оперы не разделять пласты текстовый и музыкальный, воспринимать продолжение речи героев в инструментальных соло как переход от монолога реального к монологу внутреннему. Ведь и Булгаков тоже часто перемежает реальную прямую речь и неслышимые уху мысли героев, часто в течение одного единственного абзаца!.. А еще не следует анализировать эту музыку на предмет наличия в ней «ярких запоминающихся мелодий и ритмов», а попытаться услышать ее как крайне личностное, авторское прочтение текста Булгакова. И тот, кто захочет по-настоящему вникнуть в эту музыку, возможно, заново переосмыслит для себя хорошо знакомый булгаковский текст.