ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ анализирует саундтрек Леонида Десятникова к фильму Александра Зельдовича как одно из самых серьезных музыкальных произведений нашего времени
Имена:
Александр Зельдович · Леонид Десятников
© Игорь Мухин
Леонид Десятников
Музыка к фильму
Александра Зельдовича «
Мишень», прокатные перспективы которого в России остаются пока туманными, выпущена на
CD только что и, судя по ремарке
collector’s edition, для коммерческого распространения не предназначена.
Это, конечно, не помешает саундтреку «Мишени» интернет-дорогой уйти в народ, что в данном случае можно только приветствовать. Российской музыке стоит сказать российскому кино спасибо: «Мишень»
Леонида Десятникова — одна из самых серьезных партитур, выходивших из-под пера отечественного композитора за последние годы. И уж точно самая своевременная.
«Мишень» (2008—2011) — первое крупное сочинение Десятникова со времен «Детей Розенталя» (2005). Час девятнадцать минут чистой музыки (записанной Российским государственным симфоническим оркестром кинематографии под управлением Сергея Скрипки) — очень, очень много: десятниковский саундтрек к «Москве» того же Зельдовича был в полтора раза короче. Поначалу даже кажется, что густонаселенность и многособытийность вредят партитуре. Может, лучше было бы оставить от «Мишени» выжимку, экстракт,
crème de la crème?
Но чем дальше ты вслушиваешься, тем лучше понимаешь, что «Мишень» — это тот редкий случай, когда действительно ни убавить ни прибавить. В неравноценности участков партитуры вся ее соль: неровности остраняют рельеф «Мишени» в той же степени, в какой обаяние исторического памятника архитектуры в современном городе неотделимо от близости функциональной дорожной развязки, к нему ведущей.
Если вытаскивать из «Мишени» самые заметные достопримечательности, то может ошибочно показаться, что Десятников написал фирменную «музыку про музыку».
«Racecourse» (здесь и далее — названия дорожек, обозначенные на диске) выросла из механистических упражнений Ганона, но полыхает угарными стреттами из последней картины «Петрушки» Стравинского.
«The Hunt» имеет отчетливо вагнеровскую физиономию (и ненавязчиво отсылает к самому началу «Детей Розенталя»).
«Lounge music» переваливается с баса на бас из «Болеро» Равеля.
«Anna» пытается стать «Прогулкой» из «Картинок с выставки» Мусоргского.
Читать текст полностью
На роль потенциального хита претендует трек с непритязательным названием «Barbeque» — кислотный фокстрот с то ли джазовой, то ли с цыганской скрипкой, балалайками и синтезаторами из арсенала Ансамбля электромузыкальных инструментов п/у Вячеслава Мещерина (да-да, того самого, автора незабвенного ремейка «Кукурузы» Джершона Кингсли). Оригинальный жанр деформирован настолько, чтобы только оставаться узнаваемым, — одно слово: «Капричос».
Еще есть презабавная оркестровка менуэта из «Школы игры на фортепиано» Николаева, обильные ссылки на «Казанову» Нино Роты, две пародии на оперные «поцелуи в диафрагму» (с участием, между прочим, Ольги Гуряковой) и вполне шедевральная «Teaser music»: этакая голливудская белка, вращающаяся в минималистском колесе.
Имеется и ряд бонусов, внятных куда более узкой части аудитории. Скажем, в «Tanhäuser» романс Вольфрама из титульной оперы Вагнера инкрустирован колокольцами и флейтовыми форшлагами, заимствованными из Четвертой симфонии Густава Малера: история музыки эффектно сжимается во времени, тектонические плиты наползают одна на другую. При этом все эти композиторские изыски не дают ровным счетом никакого представления о «Мишени» — для того чтобы запутать реципиента и взять его тепленьким, Десятников в этот раз предпринял даже больше усилий, чем обычно.
Семь первых треков «Мишени» — изысканная шинуазри, мастер-класс по композиторской молекулярной кухне. Барокко мутирует в китайщину, баян с клавесином ходят шерочкой с машерочкой, у Антонио Вивальди (медленная часть «Зимы») пожелтела кожа и сузился разрез глаз. «И вот мне приснилось, что сердце мое не болит, / оно — колокольчик фарфоровый в желтом Китае / на пагоде пестрой висит и приветно звенит». Если кинокритики не врут и Россия в «Мишени» действительно превращается в транспортный коридор между Западом и Востоком, то Десятников идеально выразил это в саундтреке — конвертирующем все европейское в азиатское.
Культурные ключи к этой музыке подбираются так легко, что невольно чувствуешь какой-то подвох. Очень французская вещь (трек «Zoya and Viktor» вообще звучит парафразом на «Павану» из равелевской «Матушки Гусыни»), «Мишень» на принципиально новом уровне переосмысливает традиции музыкального импрессионизма. Отсюда и весь откровенно русский ориентализм с его галльскими корнями: формально «Мишень» наследует «Соловью» Стравинского, содержательно — «Золотому петушку» Римского-Корсакова с его лейтмотивом гибельной восточной красоты.
Самое интересное в «Мишени» начинается где-то с восьмого трека: только ты успеваешь свыкнуться с предложенными кросскультурными обстоятельствами, как композитор вмиг радикально меняет весь музыкальный пейзаж. Ощущения от этой модуляции примерно такие, как если бы, не выезжая полжизни из какого-нибудь Ораниенбаума, вы вдруг очнулись в Сибири.
Без преувеличения великий трек «Approaching Altay» — что-то вроде «Богатырской симфонии» начала XXI века. В ней та пудовая тяжесть, которую ощущает каждый, кто хоть раз путешествовал по России. Вековая глушь, дичь, пустошь — десятки, сотни, тысячи километров, «отсюда хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь». Царственно — и бесприютно, величаво — и сиротливо. Кажется, что это суровое пространство недружелюбно, хотя на самом деле ему просто нет до тебя дела. Музыка к «Мишени» сносит крышу почти так же эффективно, как самый дикий сибирский пейзаж.
В «Мишени» Десятников предпринимает очередную успешную попытку defining Russia musically. Этим же он занимался в трех главных своих сочинениях, созданных на рубеже веков — в «Зиме священной 1949», «Москве» и «Русских сезонах». Просится параллель именно с саундтреком к предыдущему фильму Зельдовича. Тем более что все предпосылки к тому налицо: и здесь и там главный строительный материал — простейшие, элементарные музыкальные мифологемы, в «Москве» — советские массовые песни, в «Мишени» — варьируемая на разные лады «Эй, ухнем».
Но композиторские методы «Москвы» и «Мишени» рознятся разительно. Саундтрек к «Москве» прицельно фиксирует в звуке образ «лихих девяностых». То было время с ярко выраженным лицом: пусть вульгарное в своей «чисто конкретности», но совершенно определенное. Ему можно было без труда поставить диагноз и облечь в конкретные музыкальные слова. Саундтрек к «Мишени» отличается от «Москвы» в той же степени, в какой конец нулевых и начало десятых отличаются от девяностых (разумеется, для фильма про 2020 год Десятников написал музыку вовсе не про будущее: ему слишком хорошо известно, что понедельник в России всегда начинается в субботу).
Музыка «Мишени» обращает на себя внимание прежде всего своей неописуемой наглостью. Тут сходят с рук нарочитые квадратные построения, вульгарные саксофонные секвенции, возмутительные стилевые миксты — все это непотребство легализовано и цветет пышным цветом, а Десятников стоит чуть поодаль и с некоторой оторопью (впрочем, и не без удовлетворения) наблюдает за происходящим. Трудно придумать более точный звуковой аналог сегодняшнего дня в сегодняшней России. Трудно придумать лучший саундтрек для эпохи, которой можно абсолютно все.
{-tsr-}Ближе к финалу казавшаяся на первый взгляд безоблачной картина мира в «Мишени» искусно разваливается так, что даже непонятно, с какой стороны к ней подступиться. В своей последней партитуре Десятников запечатлевает главное ощущение от текущего момента времени: оторопь и растерянность. Мы находимся в зоне турбулентности, музыка играет так весело, всех нас куда-то несет, а куда и почему — никто не знает (ответ «Китай» самый простой и в силу этого самый неочевидный). «Со всей России сорвало крышу, и мы со всем народом очутились под открытым небом». Даже странно, что никто до «Мишени» Десятникова не воплотил эту строчку в звуке.
где, господин Ренанский, Вы раздобыли эту запись?