Главный местный функционер начал свою речь со слов: «Дорогой господин Хер Туйердал!»

Оцените материал

Просмотров: 29357

Гражданин Клейн

Илья Кукулин · 04/03/2010
Петербургский ученый Лев Клейн — один из самых ярких русских интеллектуалов нашего времени. «Трудно быть Клейном», возможно, лучшая мемуарная книга за последние несколько лет

Имена:  Лев Клейн

©  Дамир Гибадуллин-Клейн

Лев Клейн

Лев Клейн

«Трудно быть Клейном» — одна из лучших мемуарных книг, вышедших за последние несколько лет. Правда, определить ее жанр только как воспоминания было бы неправильным. Но для того чтобы описать задачу книги более точно, стоит сначала сказать о ее герое, он же — автор.

Петербургский ученый Лев Клейн известен сразу во многих ипостасях. По своей интеллектуальной универсальности и общественной активности он сравним с гуманитариями московско-тартуского круга, такими как Михаил Гаспаров, или с отцами-основателями советской социологии, вроде давнего друга Клейна Игоря Кона. Публиковался как историк науки, антрополог, филолог… Но в первую очередь Клейн — археолог, автор полутора десятка монографий и сотен статей; он активно продолжает работать и сегодня. В постсоветское время Клейн опубликовал несколько популярных книг о значении гомосексуальности в истории культуры, но гораздо больше писал по основным темам своих исследований.

У читателя, далекого от археологии, на этом месте должно возникнуть два вопроса. Первый: каковы главные идеи этого столь знаменитого в профессиональных кругах исследователя и имеют ли они общее значение, выходящее за пределы археологии? И второй, связанный с первым: почему этот темпераментный, общительный, просто-таки фонтанирующий идеями человек так мало известен за пределами профессиональной археологической среды и гей-сообщества? Ответы на оба вопроса в книге Клейна есть.

Клейн рассказывает, как в начале 1970-х встретил на улице своего бывшего студента, о котором было точно известно, что тот сотрудничает с КГБ, и спросил его, почему эта организация проявляет такое внимание к нему, человеку, в общем, лояльному. Молодой человек ответил, что, как ни странно, его кураторов беспокоила прежде всего научная позиция Клейна — не личная жизнь, не политические взгляды, а именно научная позиция.

Люди из КГБ, или, как тогда говорили, «из конторы», в среднем имели неплохую интуицию: они точно почувствовали, что именно в деятельности Клейна больше всего нарушало советские неписаные правила. При всем многообразии научных проблем, которыми Клейн занимался, его прежде всего интересовало, почему люди объясняют себе мир по-разному. Какую ценность представители древних цивилизаций придавали предметам, которыми они пользовались? Почему, находя в земле черепок кувшина или золотую пряжку, мы вчитываем в эти предметы совершенно разные смыслы? Отсюда вкус Клейна к изучению древних артефактов, страсть к истории археологии. Его монография «История археологической мысли», которую уже два года анонсируют в Питере как готовую к изданию, но пока так и не напечатали, имеет объем в сто (!) авторских листов и описывает десятки научных школ и направлений. Работа археолога, по Клейну, больше всего напоминает деятельность сталкеров, только не из фильма Тарковского, а из первоисточника — повести Стругацких «Пикник на обочине»: ученый находит в земле артефакты, которые для их владельцев означали нечто совершенно иное, чем для него самого, и его задача — по косвенным уликам реконструировать ушедшее из мира отношение к вещам.

Еще бы такая позиция не раздражала КГБ! Ведь, если встать на клейновскую точку зрения, коммунистическая, да и любая другая идеология представала частным преходящим случаем. Советская власть не любила, когда ее рассматривали под увеличительным стеклом. Собственно, научные взгляды Клейна и были основой его гражданской позиции (а не наоборот, как чаще бывает). Он пишет, как, будучи студентом, запоем читал Маркса и Ленина, отнесся к их размышлениям серьезно и пришел к тем же выводам относительно советского строя, что и Милован Джилас в работе «Новый класс». Так что его отец — в прошлом офицер Белой армии! — в конце 1940-х срочно сжег в печке собрание сочинений Ленина с записями сына на полях, как только обнаружил эти пометки.

Но взгляды Клейна не могли стать популярными и среди большинства советских интеллигентов. И по году рождения (1927), и по мировоззрению, и по кругу своих интересов Клейн явно принадлежит к «шестидесятникам». Однако работы видных гуманитариев-«шестидесятников» позволяли читателю — чаще всего опосредованно — соотнести описанную в них проблематику с экзистенциальной ситуацией позднесоветского человека. А Клейн в своих работах об остатках древних цивилизаций предлагал словно бы взять в скобки и архаические типы мировоззрения, и мышление современного исследователя. Чтобы солидаризироваться с такой позицией, нужно иметь большое интеллектуальное бескорыстие — слишком уж она дискомфортна.

«Трудно быть Клейном» не что иное, как персональная история идей: те или иные события своей жизни автор вспоминает для того, чтобы объяснить, как сформировались его концепции, взгляды на российское общество или на отношения между людьми.

Композиция книги нетривиальна; ее происхождение прокомментировано в предисловии — диалоге Клейна и главного редактора издательства «Нестор-История» Сергея Эрлиха. Редактор уговаривает Клейна написать мемуары, тот отказывается, объясняя, что сегодня ему не до мемуаров — несмотря на немолодой возраст, он находится в наиболее активной творческой форме и публикует одну-две книги в год. Тогда Эрлих предлагает Клейну составить композицию из автобиографических фрагментов, которые встречаются в его статьях и интервью. Клейн соглашается, но замечает: «…это будут диалогические мемуары, по крайней мере частично. Почти допросные». Реализуя эту установку на «диалог» и «допрос», Клейн дописал новые, довольно обширные вставки об эпизодах, не упомянутых в «осколках» уже опубликованных работ. Получились мемуары-коллаж, в которых одно и то же событие — в «фирменном» духе Клейна — может быть объяснено с нескольких точек зрения.

Кроме фрагментов интервью и мемуарных вставок, в книгу включены юношеские стихи Клейна, письма к коллегам, отрывки из научных книг и учебников. Эта «монтажность» и диалогичность делает книгу неожиданно увлекательной и придает ей отдаленное сходство с «Записями и выписками» того же Гаспарова. Но тот, создавая свою книгу, судя по его письмам, стремился понять самого себя, постоянно оспаривая и исследуя подлинность своих переживаний — задача, свойственная скорее поэзии или авангардистской прозе, чем мемуаристике. А Клейн анализирует, почему в разные годы он приходил к тем или иным идеям или гипотезам.

Это характерная особенность мемуаров, написанных интеллектуалами (в России подобная традиция восходит к «Былому и думам» Герцена), но Клейн «мозаичной» структурой книги ее резко радикализирует: он словно бы предъявляет разные сведения о своей жизни в качестве археологических артефактов. Эта авторская установка тем более заметна, что интервью Клейн давал в основном иностранным научным изданиям — ученый стремился объяснить советские реалии, которые в воспоминаниях «для своих» были бы просто упомянуты как самоочевидные.

Каждый из сюжетов книги, которые переплетаются по принципу монтажа или контрапункта, позволяет увидеть происхождение той или иной концепции или идеи Клейна.
Страницы:

 

 

 

 

 

КомментарииВсего:1

  • ro_fiesta· 2010-03-04 16:42:21
    очень интересно написано! спасибо. надеюсь, где-то в киеве книжку можно будет достать
Все новости ›