Елизавета II, Милорадович, Мишель Фуко и Анатолий Чубайс

Биографии британской королевы; генерала двенадцатого года, убитого декабристом; французского философа-бунтаря и российского реформатора-рыночника

Кароли Эриксон. Елизавета II

Петербургское издательство «Амфора» начало свою биографическую серию нетривиально. Вслед за биографией здравствующего Дика Адвокаата, голландского тренера команды «Зенит» (почти все любят смотреть футбол, но многие ли в состоянии с удовольствием читать описания матчей и тренировок?), — книга про также здравствующую английскую королеву Елизавету II.

Нерв книги — в тонком сопоставлении «большого» и «маленького» миров. В маленьком мире живет девочка Лилибет. У нее добрый, застенчивый папа (который в молодости сильно заикался, а потом вылечился); мама; сестричка Маргарет; яркий, блестящий, несколько эксцентричный дядя Дэвид, чей бурный роман с замужней дамой не одобряют родственники... В большом мире дядя Дэвид — король Эдуард VIII (даже имя другое!), папа тоже король (после отречения непутевого братца), Георг VI. В большом мире начинается война, город бомбят. Вот как соединяются большой и маленький миры: «Летом 1940 года немецкое правительство в Лиссабоне заключило договор с Дэвидом с целью возвращения его на трон, выделив на это 50 миллионов франков...»

Но чем дальше, тем меньше эти миры соприкасаются. В быту королева Елизавета II — чопорная аристократка, огорченная неудачными браками детей, пожаром во дворце, деградацией придворной прислуги («В тарелку леди Лонгфорд угодила муха; когда она указала на это, лакей в пурпурной ливрее с невинным выражением лица протянул руку в белой перчатке и вынул насекомое из супа»). В королевстве тем временем — взрыв насилия в Северной Ирландии, «величайшая с 1930-х годов рецессия»... Обо всем этом упоминается в скобках. Эпиграф к книге — официальные слова поэта-лауреата Теда Хьюза: «Жизнь королевы трудна, и, лишь царя в душах, она может править». Однако если покойный Хьюз — поэт настоящий и крупный, то британская монархия становится все более «игрушечной».

Кароли Эриксон. Елизавета II. СПб.: Амфора, 2008


Александр Бондаренко. Милорадович

Михаилу Андреевичу Милорадовичу дважды не повезло: сперва он был убит, а затем (в советское время) почти вычеркнут из истории войны 1812 года в наказание за собственное убийство. Советская историография была похожа на средневековое фабльо со строгим разделением положительных и отрицательных персонажей, и герой Отечественной войны не мог погибнуть от рук героя-декабриста. В последние годы о Милорадовиче писали в основном в связи с его двусмысленным поведением накануне рокового для него самого восстания.

Милорадович был военным в то время, когда слова «театр военных действий» не были абстракцией. Стратегические таланты органично сочетались у него с тягой к эффектным жестам и с брутальным простодушием. Учившийся Кенигсберге и Геттингене, он так и не освоил никаких наук, кроме специально военных, и даже не выучил толком ни одного иностранного языка. Достойный противник Мюрата и Нея, «на поле сражения он одним взглядом обнимал ход битвы и распоряжался мгновенно, но в мирное время сущие безделицы страшили и затрудняли его». И такой человек сперва становится столичным градоначальником (должность, с которой он справляется с большим трудом), потом впутывается в политические интриги (сути которых не понимает) и, наконец, гибнет при попытке «исправить» последствия своих действий (точнее, своего бездействия). В сущности, это судьба человека из рода Ростовых, который попытался играть в игры, подобающие Болконским и Безуховым.

Книга Бондаренко привлекательна обстоятельностью и отсутствием бойких предвзятых концепций.

Александр Бондаренко. Милорадович. М.: Молодая гвардия, 2008


Андрей Колесников. Анатолий Чубайс: биография

В сущности, все авторизованные биографии живых российских политиков похожи друг на друга. Кто из них не мечтал о «превращении олигархического капитализма в нормальный... — с диверсификацией структуры экономики, большой ролью мелкого и среднего бизнеса, отсутствием монополий»? И, разумеется, мечта не осуществилось не по его вине. Но Чубайс — личность слишком яркая и своеобычная, невольно вызывающая вопросы.

Вот семейные корни: папа — преподаватель научного коммунизма, фронтовик; старший брат, по мелочи бунтующий в августе 1968-го; сам Анатолий, который в начале 80-х пишет письмо писателю Астафьеву, стыдя его за подпись под коллективкой с осуждением «Машины времени». Как и когда типичный позднесоветский интеллигент превратился в жесткого и временами циничного реформатора-рыночника?

Впрочем, у Колесникова ни о каком цинизме и речи нет. Действия Чубайса всегда интерпретируются самым выгодным для него образом. Картина мира, которую разделяет почтенный обозреватель «Коммерсанта», оказывается обескураживающее простой. Достаточно процитировать одну фразу: «В 1993 году буржуазная революция столкнулась с коммунистической контрреволюцией». Это, по мнению Колесникова, исчерпывает суть событий рокового года. Разумеется, экономический рост начала XXI века — результат (исключительно или почти исключительно) реформ начала 90-х, а ваучерная приватизация создала класс эффективных собственников.

Биограф так и не подходит к ответу на главный вопрос: почему, при том что, по словам самого Чубайса, «многое из того, за что мы боролись двадцать лет назад, — рынок, частная собственность, открытые границы... принято всем обществом как естественное состояние», сами реформаторы крайне непопулярны. Парадоксальность ситуации скорее осознается героем книги, а не автором.

Андрей Колесников. Анатолий Чубайс: биография. М.: АСТ, 2008


Дидье Эрибон. Мишель Фуко

Биография Фуко внешне очень похожа на жизнь целого ряда французских мыслителей и писателей. В отрочестве они пережили оккупацию, а в двадцать с небольшим, оказавшись перед выбором «между трумэновской Америкой и сталинским Советским Союзом, между французской секцией Интернационала и христианской демократией», выбрали в обоих случаях первое. Позднее Сталина в качестве кумира сменил Мао, а последнего вообще невесть кто вплоть до Хомейни и его мулл, которых Фуко защищал в 1979 году. Звездным часом многих биографий был праздник непослушания 1968 года. При этом почти все члены плеяды прожили респектабельно-буржуазную, «профессорскую» жизнь.

Многое из того, что у других было «понарошку», у Фуко обрастало плотью и кровью. Он не ограничился преподаванием в «левом» университете в Венсенне, но и лично участвовал в студенческих бунтах, швыряя камни в полицейских. Он не только подписывал инфантильные воззвания («нестерпимы: трибуналы, полицейские, больницы, психлечебницы, школы, военная служба, пресса, телевидение, государство»), но в самом деле серьезно боролся против французской пенитенциарной системы. Само бунтарство Фуко, его пристрастие ко всему стигматизированному, страдающему и бунтующему; его апология «безумия», противостоящего традиционному острому галльскому смыслу, — все это лишь по случайности совпало с «левым ренессансом» и в его рамках обрекло приемлемую для окружающих форму. Например, европейское сознание перешло от идеи «гомосексуализма как проклятия природы к гомосексуализму как выбору, брошенному в лицо обществу» (Сартр), — и вот то, что еще недавно было в лучшем случае поводом для сплетен в академических коридорах, становится чуть ли не еще одной регалией на мундире левого интеллектуала.

Тем не менее личность Фуко немного пугала его приверженцев, а отчасти, возможно, и его биографа — неслучайно тот очень скупо касается частной жизни своего героя. И неслучайно, когда в газеты после смерти философа просочился его диагноз (СПИД), его крайне неловко пытались «защитить от клеветы».

Дидье Эрибон. Мишель Фуко. М.: Молодая гвардия, ЖЗЛ, 2008