Литературная действительность

В кафе «Жан-Жак» молодой бармен Женя читает книжку «История русской критики». Бедный!

В кафе «Жан-Жак» молодой бармен Женя читает книжку «История русской критики». Бедный!

Три часа ночи. В кафе «Жан-Жак» на Никитском бармен Женя, молодой человек вида вдумчивого и даже, вероятно, по причине вдумчивости, несколько угрюмого, читает книжку. Это «История русской критики». Учебник. Я смотрю на Женю с сочувствием и сдерживаю желание вступить в разговор. Тем более что Женя в данный момент разговаривать вообще не слишком склонен. Подошедшему охраннику он заявляет, что ему за ночь нужно выучить весь учебник. Бедный! Меня переполняет жалость, слезы наворачиваются на глаза. Не в силах вынести этой картины, я ухожу, оставив Женю с его вдумчивым видом заниматься абсолютно идиотским занятием. Учить историю русской критики по советскому учебнику! Вот уж воистину — какое у нас тысячелетье на дворе?

В последнем (июльском) номере журнала «Знамя» опубликована статья Инны Булкиной с замечательным названием «У нас нет литературной реальности». Название красивое, но, кажется, бессмысленное. Действительно, можно спорить, есть у нас литература или нет: не всякая же литературная продукция достойна этого высокого звания. Насколько плодотворны эти споры, это уже другое дело. Можно дискутировать о том, есть ли у нас критика. Тем более что само это понятие в нынешних условиях определить не так просто. Но вот спорить, есть ли у нас литературная реальность, не представляется возможным. Уж что-что, а это есть. А вот какая она, эта литературная реальность, как изменяется, как ее описать, —опять-таки вопрос другой.

Инне Булкиной хочется стройности, внятности, осмысленной литературной политики. Ничего этого она вокруг себя не находит. Литературная действительность ей представляется хаотичной, а потому и отрицается как таковая. На самом же деле с действительностью всегда так. Пока она более или менее живая, в историю не превратившаяся, она сопротивляется всякому порядку.

Впрочем, пафос статьи Булкиной вполне внятен. Она пишет о русской критике. С ее точки зрения, русская литературная рефлексия в большей степени была ориентирована на себя, на свою историю, но находилась в контексте общеевропейском. Собственно, с осознания этого контекста начинались и критика, и литература. Советский период этого контекста русскую литературу лишил. Затем был отринут советский опыт. И вот теперь царит хаос. Общеевропейский контекст открыт, но критика им не интересуется, не заботится о том, чтобы ввести в этот контекст читателя. И читатель входит в него сам, а на критика плюет.

Прозападнический характер выступления Инны Булкиной можно только приветствовать. И то правда, многие современные критики и писатели (из числа молодых, в частности) к западному контексту относятся с вопиющим равнодушием. Попросту говоря, не знают его вовсе. Но, кажется, дело не только в этом.

Мало следить за литературным Западом — ситуация там, к слову сказать, не менее хаотична. Надо делать это осмысленно, что невозможно без исторической рефлексии. А с нею дело обстоит гораздо хуже. Внятного осмысления исторического опыта (советского в первую очередь) нет до сих пор. Поэтому нет и рефлексии эстетической. Эстетика всегда непосредственно связана с историософией.

Хаос ситуации в том, что до сих пор в критическом, читательском сознании доминирует советское, бессмысленное, безмысленное. Ужас в том, что история русской критики изучается по советским учебникам, которые ни к истории, ни к критике никакого отношения не имеют. Что в голове, в печенках, в подсознании читателя (по Булкиной, «того, который не старше тридцати и который будет определять эту картину в ближайшие десятилетия») — все те же советские схемы, все тот же суррогат из расхожих цитат, все то же незнание первоисточников и даже хрестоматийных статей, все тот же Василий Иванович Кулешов, а не, скажем, о. Георгий Флоровский.