Критик и его предмет

НАТАЛЬЯ ИВАНОВА – Ирине Сурат: критик должен быть готов к тому, что его хвалу и хулу, подход и метод оспорит другой

Имена:  Дмитрий Быков · Ирина Сурат

У слова «предмет» есть не только современно-отчужденный смысл, но и старинный — предмет увлечения. Предмет не отвечает за поклонников. Как теперь говорят, фанов. Когда-то, в 40-х, 50-х, были «сырыхи» — так называли дам, преследовавших своими неумеренными восторгами Лемешева или Козловского. «Сырыхи» — от магазина «Сыры» на тогдашней улице Горького. Около этого магазина, по преданию, они и собирались — видимо, для взаимной поддержки и возгонки взаимоумножаемой причастности к своему кумиру.

История не припомнит случая, чтобы в «сырых» превращались музыкальные критики.

Сегодня — не отделяю и не выделяю никого — профессионалы охотно применяют к предмету сильные средства. Вместо интерпретации — пересказ (с комментариями) сюжета и констатация: «…перехватывает дыхание». В течение нескольких лет они упорно продвигают своих избранных — чтобы потом, разочаровавшись, о них забыть.

Я имею в виду общую тенденцию, не чей-то предмет конкретно. В отдельности: все у нас великие. В крайнем случае, замечательные или превосходные. Если критик поставит перед предметом эпитет интересный, значит, хочет обидеть. Уколоть. Ну ладно если о юбилярах или покойниках (великий — и всё тут), но ведь и о живых, и не дожидаясь юбилея. Бывает — искренно, а бывает — в целях предпродажной подготовки (если предмет избран для раскрутки крупным издательством и им же дана установка на продвижение).

Иногда в словесную ловушку попадают совершенно искренние филологи — видимо, полагая, что критик от филолога отличается пафосом или даже сверхпафосом: «От одного знатока поэзии я услышала недавно: Быков вообще не поэт. Но кто ж тогда поэт, прости Господи, и что тогда поэзия?..» Отсылаю за анализом поэта к рецензии Варвары Бабицкой. Дабы не повторять выбранную, чрезвычайно выразительную цитату, я ее из своей предыдущей колонки убрала, как теперь понимаю, зря. Хотите еще цитат? «Ликующий полет за пределы здешнего бытия»; «пишет длинно, и чем дальше, тем длинней, и чем длинней, тем лучше»; «многословная повествовательность, подробность, требующая длинного стиха, уравновешиваются его же способностью сказать одним словом все и сразу»; «Как можно не расслышать эти невероятные быковские интонации и ритмы, которые ни с чьими другими не спутаешь!»; «расписать быковскую просодию не хватит и книги». И наконец: «Стихи настолько совершенны, что читатель остается не только с парадоксом отчаяния, с виду богоборческим, но и с музыкой в душе, с чувством прикосновения к инобытию, а еще и с недоумением перед мыслью поэта…». Останусь с недоумением и я.

Меж тем вопрос о критике, филологии и их предметах остается. Например, «НЛО» успешно развивает новую практику: за публикацией одного стихотворения современного поэта следует шлейф литературно-критических высказываний и филологических интерпретаций. Иногда точных, занимательных; иногда не очень, производящих комическое впечатление несоответствием серьезности усилий своему предмету. Но здесь хотя бы нет риторики, пафоса типа «А что же тогда поэзия?». Поэтам и без пафоса такой формат льстит. Остальным участникам процесса по крайней мере любопытно. У посторонних может вызвать отторжение, о чем они и высказываются прямо и нелицеприятно в «Вопросах литературы». Кто рассудит и что победит? Время, а не пафос. В «НЛО» пафоса избегают; повторяю, что филология для современного поэта сама по себе награда. Без примесей — словоизвержений и риторических конструкций, которые инкрустируются… в? на? — отчасти на, отчасти в: главное, что инкрустируются. То есть являются украшением поверхности.

Будучи неофитами и в литературно-критическом деле, филологи бойко осваивают давно известные, увы, приемы: передергивания, как в случае с эпитетом великий; использование ярлыков типа «на посту» и намеков — мол, за этим стоит что-то личное… Теперь о личном. О предыстории. И. Сурат предложила мне (на каком-то празднике жизни — кажется, это была церемония награждения лауреатов премии «Поэт») опубликовать в «Знамени» ее статью о Быкове. Апологию? — спросила я, почему-то сразу поняв жанр. Ответ был безусловно и жарко утвердительным. На это последовал мой — что «Знамя» апологий не печатает. Ни о каких предметах. Прекрасная — и более чем — во всех отношениях пушкинистка и мандельштамоведка продолжала настаивать и на предложение обратиться в другой журнал сразила аргументом: нельзя же печататься в одном «Новом мире». Но не прошло и года, как апология появилась, слава Богу, в другом месте. И это хорошо. Сколько журналов — столько возможностей.

Каждое независимое издание вправе принимать или отвергать любой материал. Критерий один — свобода журнального выбора.

Каждый критик может в другом издании напечатать свой текст — при условии готовности этого издания предоставить место упражнениям критика.

И каждый критик должен быть готов к тому, что его хвалу или хулу — и его подход, его метод — оспорит другой.

Что и требовалось доказать.

Дело не в Быкове, феномен которого заслуживает многостороннего, как и он сам, рассмотрения. И не в И. Сурат — с ее восхищением, отчасти оправленным в филологические формы. Дело в вопросе: может ли критик быть настолько ангажирован своим предметом (или предметами), чтобы применять слово «дерзновенный» и производные от него ко всем подряд. Или все-таки для современников лучше сохранять дистанцию, дабы не разочароваться напоследок?

Ссылки

• Ирина Сурат. На посту, 30.03.2010
• Наталья Иванова. Неюбилейное, 25.03.2010