Малая проза

Рассказы про Чечню, железную дорогу, еврейское местечко и реальных пацанов

Имена:  Александр Карасев · Захар Прилепин · Маргарита Хемлин · Ольга Славникова

В предисловии к одному из своих сборников У.С. Моэм писал: «Для меня большое несчастье, что рассказывание историй ради самих историй — занятие, которое не в чести у интеллигенции. Но я намерен мужественно перенести это несчастье». Не приходится удивляться, что русские писатели, давшие миру понятие «интеллигенция», подобным мужеством отличаются редко. Рассказ того типа, которым в совершенстве владел Моэм, — психологический анекдот, интересное происшествие из обыденной жизни, — традиционно считается у нас малопочтенным жанром и не пользуется у писателей популярностью. Поступиться глубокомыслием — значит рисковать повторить судьбу больших мастеров, которых широкая публика любит записывать в присяжные юмористы: как Зощенко, например, или Тэффи.

Кроме всего прочего, обстоятельства издательского бизнеса таковы, что выпустить сборник рассказов на порядок сложнее, чем роман. Это признают и начинающие прозаики, и сами издатели. Вообще-то исторически рассказ — это журнальный формат, только наша периодика в этом смысле как-то не располагает к себе. Речь сейчас не идет о толстых журналах, о них разговор особый. Скажем, тот же Моэм долгие годы печатался в журнале Cosmopolitan — много ли у нас найдется охотников? И вот на таком грустном фоне этой осенью по неизвестной причине произошел бум малой прозы: рассказы публикуют все, от мала до велика. ВАРВАРА БАБИЦКАЯ выбрала четырех авторов, мужественно работающих в коротком жанре

Захар Прилепин. Ботинки, полные горячей водкой: пацанские рассказы

Самый простой, распространенный и действенный способ намекнуть читателю, что к твоему произведению стоит относиться слегка иронически — вынести жанр в заглавие. Что такое «пацанские рассказы», мы вообще-то знаем: это произведения Владимира «Адольфыча» Нестеренко, не попавшие в этот обзор за давностию лет, но настойчиво рекомендованные к прочтению. Здесь не то: Прилепин, конечно, не дает нам забыть о собственной яркой биографии (Чечня, политика, несахарная юность — за блатной элемент отвечает в рассказах недавно откинувшийся «братик»), но делает это с ленцой, почти по привычке. В этом смысле характерно такое, например, непацанское высказывание: «Мужик в представлении этой породы все время должен быть вроде как расслаблен, но на самом деле мучительно напряжен, даже чуть-чуть набычен в неустанных попытках профильтровать каждое обращенное к нему слово: а не содержится ли в этом слове некий подвох, некое сомнение в том, что он мужик, он мужик, он муж-жик, блядь?» В этот монолитный и широко распространенный в русской литературе образ лирический герой «Ботинок…» никак не укладывается, слишком уж он, прошу прощения за тавтологию, лиричен, склонен к рефлексии и расслаблен без всяких «вроде бы».

В сборнике Прилепина можно подвоха не искать, как автор не ищет его в окружающих. В «пацанских рассказах» не в последнюю очередь подкупает полное соответствие между заявкой и результатом, между писательской претензией и отмеренным книжке количеством таланта и занимательности (эта совершенно искренняя похвала кому-то может показаться двусмысленностью, но только до тех пор, пока вы не прочитали мой отзыв на книжку Ольги Славниковой). Я провела над «Ботинками» упоительный вечер и могу сказать, что автор с редким в наши окаянные дни мастерством сделал именно то, что собирался: книжку хороших рассказов. Пацан сказал — пацан сделал.

Захар Прилепин. Ботинки, полные горячей водкой: пацанские рассказы. — М.: АСТ; Астрель, 2008

Ольга Славникова. Любовь в седьмом вагоне

Как сообщает нам в предисловии автор, этот цикл рассказов, объединенных железнодорожной тематикой, был написан для глянцевого журнала «Саквояж-СВ». Периодическая печать — самое что ни на есть почтенное и естественное место для рассказа, колыбель жанра, можно сказать; оправдываться тут не в чем. Тем не менее Славникова считает нужным расставить точки над «ё»: «Если говорить совсем честно, то во всяком рассказе интересам глянцевого формата я предпочитала свои творческие интересы и в конечном итоге — интересы читателей будущей книги». Пояснение совершенно излишнее — буквально каждая любовно расставленная запятая вопиет об огромном одолжении, которое делает нам автор, втискиваясь со всем своим культурным багажом в рамки столь ничтожного жанра. От этой непрошеной любезности чувствуешь себя тем более неловко, что сборник обязан своим успехом — очень неравномерным на протяжении всех десяти рассказов — исключительно тому самому оплеванному формату, то есть минимальной необходимости придумать кое-какой сюжет, сделать рассказ занимательным. Потому что вообще-то творческий метод Ольги Славниковой, как он явствует из сборника «Любовь в седьмом вагоне», описывается старым анекдотом: «— Вы детей любите? — Нет, но сам процесс!»

Бесконечные метафорические кружева в каждой фразе, по два «точно» и по четыре «будто» на каждой странице — вряд ли я сильно ошибусь, предположив, что автор именно в этом видит свой главный козырь. Если персонаж, например, испачкал халат в крови, то пятна цветут, как алые маки, а мыло, которым он мылил руки, похоже на кусок недоваренного мяса. Честное слово, я обошлась бы без этой информации. Тут женщине проткнули горло каблуком, любовник сидит в шкафу, а муж вызывает милицию, и мне, простой душе, интересно, что будет дальше. Не тут-то было! Читаем дальше: «Ситников, весь обсыпанный, точно сахаром, липкими мурашками, выскользнул из шелковых призрачных объятий, поскакал легкой раскорякой, почти невидимой кикиморой, на ходу натягивая брюки». Обиднее всего, что в книге есть несколько хорошо придуманных историй. Но от бесконечных призрачных раскоряк и «Было как-то сквозисто, тянуло свободой» к концу каждого рассказа читатель чувствует себя вымотанным, как будто разгрузил вагон кирпичей (прошу прощения за навязчивые железнодорожные образы). У меня плохая новость: Набоков давно умер. Бунин тоже.

Ольга Славникова. Любовь в седьмом вагоне. — М.: АСТ, 2008

Маргарита Хемлин. Живая очередь

Шорт-лист литературной премии «Большая книга-2008»

«Живая очередь» Маргариты Хемлин — это рассказы и повести про жизнь евреев в Советском Союзе, от момента его образования и ранее до момента его развала и далее. Как рассказывает автор в интервью изданию booknik.ru, во многом — автобиографические. Это хорошая проза с толстожурнальным отпечатком (в хорошем смысле, если кто-то еще способен воспринимать это прилагательное в хорошем смысле), то есть написанная спокойно, традиционно и о маленьких людях, которые в силу обстоятельств рождения автора чаще всего оказываются евреями. События все известные — Первая война, Вторая война, холокост, «дело врачей», эмиграция в Израиль или просто повседневная жизнь, которая для этой категории населения и без всяких исторических потрясений была у нас — ой-вэй.

Удивительно, насколько комфортно себя чувствует автор в рамках избранного жанра: если у многих коллег Хемлин рассказ трещит по швам при попытке упаковать туда простейший анекдот, а другие утомительно наматывают километраж, Хемлин с чувством, с толком, с расстановкой укладывает в рассказ или в повесть целую жизнь (иногда и жизнь нескольких поколений). Соответственно, и люди получаются живые, а исторический размах нужен не для того, чтобы составить опись бедствий, павших на Избранный Народ в этой стране, а просто для пояснения сопутствующих человеческим отношениям обстоятельств времени и места. Если еврейская проза имеет какую-то родовую черту, то это определенный исторический эгоцентризм, взаимодействие со злобой дня постольку-поскольку и понимание человека прежде всего как звена живой очереди. «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его…» — многие ли помнят, как там дальше? А вот Маргарита Хемлин помнит.

Маргарита Хемлин. Живая очередь. — М.: Вагриус, 2008

Александр Карасев. Чеченские рассказы

Заголовок «Чеченские рассказы» не стоит понимать так, что внутри — кровавая баня. Там, конечно, присутствуют всевозможные «духи», «чехи» и установки «Град» — как неотделимая часть чеченского пейзажа и принадлежность военного быта. Потому что пишет Карасев в основном не о боях — о буднях, точнее, об армии как образе жизни.

«Забуцкий, помятый и красный, говорит Павлёнку, маленькому и сердитому: — Вышел приказ: всем чернобыльцам орден Мужества. Мне Обойщиков: «Пиши наградной»… Мы с Полуэктовым. Водки. Захреначили наградной… посылаем… звонит Обойщиков: «Ты чё-то слабо написал. Не тянет на Мужество. Перепиши»… Я Полуэктова. Водки… Захреначили новый наградной. Посылаем… Звонит Обойщиков: «Ты чё, охренел?!.. Тут как минимум на Героя, а максимум еще награду не придумали такую. Перепиши»… Я Полуэктова, водку. Хренячим средний наградной. Отправляем… ни ответа, ни приве…

— Дапиздец! — перебивает Павлёнок. — Восьмая командировка… Да!.. я в атаку не ходил… Но делал… что надо делать… задачи-бля. Хоть бы нахер «За охрану общественного порядка»…»

На войне все вообще довольно смешно — настоящая жесть начинается на гражданке. Потому что герои Карасева — армейские, к нормальной жизни совершенно не приспособлены и в штатские профессии не конвертируются. Они медленно спиваются, торгуя бытовой техникой, — и все же это не худшая участь. Бывает хуже. Самая трагическая фраза всей книжки содержится в рассказе, озаглавленном «Дверь», и звучит так: «Он ни дня не служил в армии. Медкомиссия Коломенского артиллерийского училища оказалась в его случае непреклонной».

С точки зрения читателя эти рассказы - немного физиологические очерки о закрытом, плохо нам знакомом сословии. А для персонажей описанный в них образ жизни - единственно мыслимый, пусть и не слишком уютный: к примеру, женщин в этом мире нет, кроме схематизированных матерей у военкомата и жен, которые дождались или не дождались. Оно и к лучшему, потому что когда после дембеля персонаж сталкивается с женщиной лицом к лицу, его трогательная привязанность к окопным вшам становится во многом понятной. Страстный монолог под названием «Загрузился» подводит под всю эту историю про «первым делом — самолеты, а девушки — потом» идеологическую базу. Это, в общем, даже не рассказ, а фельетон — к концу книжки они учащаются и несут на себе все более рельефный отпечаток писателя Зощенко (которому посвящен один из рассказов, видимо, в качестве компенсации за стилистические заимствования). «Загрузился» — это грустная история о наступлении матриархата и полном отмирании мужика за ненадобностью, поскольку «не стало фронта больше — везде тыл», а тыл — это бабье место. Ясно поэтому, что для мужика единственный шанс сохранить себя — в зоне боевых действий. Эта не новая мысль в данном случае подтверждается практикой: если расположить рассказы Александра Карасева по шкале качества, то на одном конце окажутся очень удачные — про войну, а на другом очень плохие — про любовь. Хорошо, что в «Чеченских рассказах» тыл не везде.

Александр Карасев. Чеченские рассказы. — М.: Литературная Россия, 2008


Еще по теме:
Видеобайка Захара Прилепина
Ольга Славникова. Что делать?
Варвара Бабицкая, Николай Борисов. В восьмой раз вручена премия «Национальный бестселлер»

Ссылки

• Видеобайка Захара Прилепина
• Ольга Славникова. Что делать?
• Варвара Бабицкая, Николай Борисов. В восьмой раз вручена премия «Национальный бестселлер»