Демонстрации и профессионализм

Вынесение чтений на улицу без критики самой идеологии и индустрии литературы отдает декоративным демократизмом, полагает ПАВЕЛ АРСЕНЬЕВ

Не покидает устойчивое ощущение того, что общество выходит из комы. Пусть еще не все социальное тело, но отдельные органы и ткани уже явственно избавляются от некроза. Опыт последних дней и вовсе напоминает то, как человек после катастрофы всему обучается заново: ходить, говорить, держать голову, взаимодействовать с другими людьми и окружающей средой. Вот и литераторы вдруг очнулись от коматозного существования в литературных подвалах и все норовят куда-то выйти: на улицу, на площадь, на мировой уровень участия в гражданской жизни общества. Как только писатели (в основном прозаики) удостоверились, что они могут себе позволить гулять по улицам города, поэты задумались о том, чтобы читать на них же стихи. Учитывая сравнение Толстым поэзии со странным стремлением ходить на цыпочках по нитке, скажем сразу, что это должно было стать для улицы более радикальным экзерсизом.

О мероприятии сразу стало широко известно, о нем взялись писать многие ресурсы в диапазоне от «Большого города» до «Комсомольской правды», народу пришло, впрочем, немного, но так и поэзия же дело такое и не каждому… Стоп. Не оказывается ли именно узкая аудитория причиной всех мистифицированных самопредставлений поэтического сообщества? Или, напротив, следствием? Это только один вопрос из тех, что вызвало мероприятие, называвшееся вполне характерно: «Поэзия против ОМОНа».

Уже по одной этой прекраснодушной и одновременно «разжигающей» формулировке можно догадаться, что вся интрига заключалась в том, что к освоению столь маргинальной формы бытования поэзии, как уличные чтения, приступила именно либеральная поэтическая публика (маргинальной с ее же собственной точки зрения, будь она высказана полгода назад). Дело, собственно, в том, что уже два года существует сообщество молодых людей (в большинстве своем довольно политизированных), собирающихся в конце каждого месяца у памятника Маяковскому и читающих стихи, настойчиво отсылая в своих манифестах к 60-м и сообществу, собиравшемуся тогда у этого же памятника (и, соответственно, как бы ко всему, что из этой практики вышло: небывалой реинкарнации интереса к поэзии в оттепельные годы и сочетанию формотворческой интенции с желанием поэта участвовать в политической жизни страны).

Однако организаторами чтений «Стихи против ОМОНа» было решено дистанцироваться от «слишком левого» Маяковского и собраться у эмблематичного в данном случае Мандельштама. Это первое характерное противоречие: состав участников носит, по замыслу организаторов, совершенно непартийный характер, это просто люди доброй воли, но одновременно это все-таки и партия — партия «людей духа», в чем должны убедить всех тех, кто еще не догадался, прагматические маркеры принадлежности к некоему абстрактному сообществу просвещенных в тексте анонса («мы знаем разницу между, правда?»). Вследствие этого отмежевание от нежелательных топографических и идеологических ассоциаций обретает уже явное, открытое политическое значение.

Еще несколько выдержек из анонса: «…власть последовательно демонстрирует свою бездарность. Ответом протестного движения на это может быть демонстрация профессионализма» или «Вы почувствовали, насколько чужими городу и нелепыми стали выглядеть рекламы вроде портрета Тины Канделаки, пропагандирующей тушь Oriflame? Так давайте наполним пространство своими смыслами…» На эту тему, как говорится, есть одно стихотворение поэта Нугатова.

Если судить по тексту, призывавшему к участию в акции, организаторы прежде всего говорят о своевременности создания «островков вменяемости» и «наполнения пространства смыслами». Разумеется, если улица и не корчилась безъязыкой, то никакими (правильными) смыслами она, конечно же, все равно не рисковала наполниться, пока не произошла 18 мая «демонстрация профессионализма» у памятника Мандельштаму.

Характерная черта пришествия профессионализма в подлунный мир — его захваченность политической мобилизацией последних недель, под давлением которой писатели и поэты проделывают той или иной величины шаги в направлениях, диктуемых их убеждениями. Но неотрефлексированным остается отношение к собственному труду и, прости господи, собственным средствам производства. Так, прогулка литераторов, молча выражающих свою гражданскую позицию (далее — ГП), никак не ставит под вопрос, к примеру, писательскую технику или отношения с культурными институтами. А именно это необходимо было бы сделать. Механическое вынесение чтений на улицу без заключенной в форме произведения критики самой идеологии и индустрии литературы (которая может, например, выражаться в отказе от самой техники версификации) отдает модой на протест, декоративным демократизмом. Хуже того, даже этот выход на улицу сопровождается многочисленными оговорками, выдающими конфликт между смещающимися в сторону политизации убеждениями и неспособностью анализировать собственное положение в контексте производственных отношений — или даже подспудной тревогой о сохранении status quo.

Ощущение острой необходимости вынести поэзию на открытый воздух (как-то проветрить) сочетается здесь с желанием сохранить ее камерность, стремление ответить волне гражданской мобилизации, как-то поймать ее — с убеждением в том, что любая политическая практика всегда обладает более узким углом зрения, чем художественная. Наконец, настойчивое акцентирование своей брезгливости в отношении больших людских сборищ (особенно вызванных политическими поводами), также известное как желание «жить-в-глухой-провинции-у-моря», соседствует здесь с призывом прибегнуть к необычной форме литературного быта — и вообще, так сказать, с выходом вовне. Для согласования этих противоречивых позывов необходим некий гарантированный крепеж, который будет удерживать нас на борту, пока мы прислушиваемся к сиренам и прочей музыке революции. Кроме того, требуется гарантия того, что не произойдет смешение высказывающих свою ГП «людей духа» со «всеми остальными», гарантия отчетливого разделения. Такой гарантией и должен служить «профессионализм» (кроме того, что он — как мы уже знаем — призван заклясть деструктивные действия власти).

Однако в чем, позвольте спросить, этот самый профессионализм состоит (чем-то он очень напоминает ВИП-зону на митингах)? Это то, чего лишены молодые люди, читающие у памятника Маяковскому? Это то, что в урочный час заставляет прибегнуть к возделыванию косной материи? Или то, что как раз до недавнего времени ограждало носителей разума и света от неблагодарного труда за стенами уютных институциональных автономий?

Характерно также и то, что «профессионализм» нужно не пустить в дело, не подчинить задаче, не поставить на службу или под вопрос, но просто «демонстрировать». Можно ли вообще считать сколько-нибудь прогрессивным такое корпоративистское акцентирование и самоценное экспонирование того, что наиболее надежно отделяет «людей духа» не только от «бездарной власти», но и от «всех остальных»?

Безусловно, все вышеприведенные цитаты, заключающие в себе невыносимую мифологию экспертного знания, недвусмысленно отсылают к определенной традиции понимания отношений «деятеля и общества». Достаточно взглянуть, что говорят в интервью и рядовые участники чтений — там все еще прозрачнее: не только «стихи — материя тонкая и не всем доступная», но и «…правда, жаль, что омоновцы из автобусов не выходят. Мы же эту акцию специально для них организовали. Понятно, что они люди подневольные…». Вот какова прагматика данной реплики. Она — об искреннем желании организаторов акции (напомню, называющейся «Поэты против ОМОНа») противопоставить подневольных и (как следствие или, наоборот, в качестве причины своего положения?) нечутких к поэзии — вольным и чутким? Или действительно о каком-то новом формате классического интеллигентского комплекса вины, заходящемся сегодня в разудалой (само)иронии; о том, что мы-де опять показательно стремились к народу, а он нас не понял?

Обсуждая в сети с коллегами-литераторами казус этого мероприятия, я уже столкнулся с примиряющими репликами, а также с подозрением в самоценном для автора разжигании розни в самом стане литераторов. Если угодно, ни к какой розни я не призываю, за исключением той, что обращена против некоторых хронических идеологем, касающихся «поэта и толпы», которые сами являются размежевывающими и склонны распространяться с модели литературного быта на некоторые другие. Если профессионализмом считается выставление на обозрение обширных богатств творческой натуры без осмысления условий производства, индивидуальные переживания, имеющие форму произведения, или самозамкнутый предмет, изъятый из контекста общественных отношений, такому профессионализму можно только объявлять войну.

Ссылки

• Игорь Гулин. «Косности косней»: ответ Павлу Арсеньеву, 22.05.2012