Николай Каретников. Темы с вариациями

МАРТЫН ГАНИН увидел в книге знаменитого композитора антропологию советской жизни в анекдотах, мемуарах и притчах

Имена:  Николай Каретников

Новое издание объединяет под одной обложкой две книги Николая Каретникова, изданные в начале девяностых: «Темы с вариациями» (1990) и «Готовность к бытию» (1992). Среди прочих историй там есть рассказ из 1967 года об американской супружеской паре славистов, которые вот уже два года как живут в Москве и говорят по-русски почти без акцента. Заходит разговор о Галиче, песни которого слависты аттестуют как «очень милые». Каретников с другом дают им послушать «Балладу о прибавочной стоимости», те слушают, но говорят, что не понимают, отчего хозяева так бурно отреагировали на первоначальный отзыв о Галиче. Тогда те ставят пленку еще раз и на этот раз останавливают запись после каждой строчки и растолковывают смысл. После двухчасовой лекции слависты говорят, что теперь, мол, да, вот теперь они все поняли.

Вообще говоря, если рассчитывать на читателя хоть сколько-нибудь молодого, книгу Каретникова нужно снабжать комментарием не менее подробным, а то вон уже студенты Академии народного хозяйства просят объяснить им, что такое «отрицание отрицания». Балет, оцененный как «злобная вражеская вылазка», из-за того что при его сочинении автор пользуется средствами серийной додекафонии? Запрещенный композитор Малер? Один студент доносит на другого в том смысле, что увидел у товарища в руках партитуру Стравинского? Уже, боюсь, и людям постарше — по крайней мере тем, кому ничего или почти ничего не говорят слова «Постановление об опере “Великая дружба” В. Мурадели», придется, вообще говоря, многое объяснять в описываемых Каретниковым раскладах.

К счастью, «Темы с вариациями» — это не просто мемуары, а может, и вовсе не мемуары. Скорее перед нами нечто вроде «Виньеток» Александра Жолковского — с той разницей, что у последнего героем очередной истории часто становится фраза, стихотворение — и вообще текст. Каретников же всегда пишет о людях — и именно этот факт в сочетании с даром рассказчика и вполне композиторским слухом на устную речь делает эту книгу бóльшим, чем просто «мемуары»:

Являются строители. «Слышь, хозяин! Мы тебе люк для выгреба привезли!» — «Спасибо! Сколько я за него должен»? — «Рублей пятнадцать аккурат будет». — «А где вы его взяли?..» — «Понимаешь, мы идем, а он лежит…» — «Где лежит?» — «На дороге лежит. Ну, мы и...» — «Так вы его украли, что ли?» — «Обижаешь! Зачем украли? Мы его взяли». — «Но ведь просто так он лежать не мог! Там, рядом, ямы-то были выкопаны?» — «А как же! Он на краю ямы и лежал». — «Значит, его установить хотели». — «Может, хотели... а может, и нет...» — «Значит, он все же кому-то принадлежал!» — «Может, принадлежал…» — «Получается, что вы его украли». — «Да что ты, хозяин! Зачем украли! Мы его взяли! Мы, понимаешь, едем, а он лежит!..»

Называется вышеприведенная миниатюра «Они уже в царствии небесном». Это, впрочем, пожалуй, не слишком характерный текст, но он довольно отчетливо демонстрирует вторую особенность «Темы с вариациями»: мемуар легко переходит здесь в анекдот, анекдот чуть ли не в сказку (особенно это заметно в рассказах о детстве), а сказка — в притчу. Этим Каретников заметно отличается от своего ближайшего соседа по жанру — отца Михаила Ардова, автора «Мелочей архи-, прото- и просто иерейской жизни». Сходство очевидно, и я не первый его заметил, недаром Михаил Визель называет свою рецензию на «Темы с вариациями» «Мелочи совкомпозиторской жизни». Однако происходящий из писательской среды Ардов — это особенно заметно в «Легендарной Ордынке», все время помнит (по крайней мере такое впечатление создается из текста) о том, что у него есть некоторая миссия. Каретников же в предисловии признается, что «всегда был убежден, что композиторы должны писать только музыку, и считал для себя совершенно невозможным сочинять что-либо "прозоподобное"», а первый свой текст составил «по заказу», его попросили написать мемуар о Генрихе Нейгаузе.

По этой ли, по какой ли другой причине, к тексту Каретников относится легко, и переход от анекдота к притче получается бесшовным, незаметным. Собственно, здесь и кроется то, что позволяет издать «Темы с вариациями» без обширного справочного аппарата. О чем бы Каретников ни писал, истории его имеют ценность познавательную не в смысле теории музыки или даже устройства жизни советских композиторов, хотя, конечно, описание того, как Тихон Хренников принимал в Москве итальянского композитора Луиджи Ноно, производит сильное впечатление:

«Но я же ничего не понимаю! Я прошу Хренникова о встрече с Шостаковичем — тот говорит, что Шостакович уехал в Ленинград. Потом в Союзе композиторов случайно открываю какую-то дверь и наталкиваюсь на сидящего Шостаковича… Я прошу о свидании с Рождественским — Хренников говорит, что Рождественский сломал ногу и лежит в больнице. На всякий случай я позвонил, и Рождественский оказался дома. Зачем все это?! Почему?!»

Так вот, основная познавательная ценность этих мемуаров — антропологическая. Каретников — внимательный и умный наблюдатель, в своем роде беспощадный, но абсолютно не мстительный. Заметная часть обаяния его записок — в огромной самоиронии, с которой он относится к себе самому, и в том факте, что даже самых несимпатичных своих героев он не ненавидит, а испытывает к ним скорее сострадание и слегка посмеивается над ними.

Не все каретниковские притчи смешны — есть среди них и вполне трагические, и страшноватые — вроде той, где А.Г. Габричевский (о котором, кстати, много есть и у Ардова) просит рассказать своего студента, вернувшегося из Флоренции, о своих впечатлениях; перехватывает у него инициативу; проводит слушателей, как пишет Каретников, «квартал за кварталом»; проводит их по трехчасовому маршруту и говорит: «А ведь я никогда там не был... Я долго жил в Германии, был в Париже и Лондоне… Я думал, что всегда успею увидеть Италию. Не успел... И теперь уже не увижу».

Из этой грустной части «Тем с вариациями» понятно, что отсутствие ненависти (при полной сохранности язвительности) и видимая легкость достались автору далеко не даром, а скорее что тяжелой каждодневной душевной работой, — и это еще один, возможно, главный урок, который может извлечь из книги Николая Каретникова любой человек. Даже тот, кто впервые слышит имя Тихона Хренникова и не имеет ни малейшего представления о том, что такое серийная додекафония.

Николай Каретников. Темы с вариациями: Рассказы. — М.: Астрель: Corpus, 2011