Мария Рыбакова. Гнедич

Роман, не являющийся романом, в стихах, которые только отчасти стихи, про Гнедича, который не вполне Гнедич

Имена:  Мария Рыбакова

«Гнедич» — четвертый роман Марии Рыбаковой и четвертая ее книга, вышедшая в издательстве «Время». Трудно судить, насколько примечательным стало бы это событие, когда бы не два обстоятельства. Во-первых, роман — в стихах. Во-вторых, он и вправду про Гнедича.

Слова «русский роман в стихах» вызывают у читателя вполне однозначную ассоциацию. Конечно, романы в стихах были и после «Онегина» (вспомнить хотя бы «Спекторского»), но обычно неудачные (это о любом литературном жанре можно сказать, но тут нельзя не сказать). С другой стороны, после 2000-х годов, когда очень разнообразная русская поэзия отчасти заняла нишу прозы и появились полноценные повести в стихах (достаточно сказать о «Прозе Ивана Сидорова» Марии Степановой), уместно ожидать и появления романов.

Стоит оговориться — автор называет «Гнедича» просто романом и вообще старается избегать упоминания о стихах в тексте (вплоть до иронического «Я учил кошку писать стихи, и у нее уже неплохо // получалось» в устах безумного Батюшкова). Но об этом позже.

Еще и Гнедич. Это имя тоже однозначно воспринимается читателем. Гнедич — это русская «Илиада», можно даже сказать, двойная «Илиада» — общеизвестная гекзаметрическая и тайная, уничтоженная в черновиках, написанная александрийским стихом. «Илиада» Гнедича могла бы стать для русской поэзии тем, чем стала «Энеида» Котляревского для украинской, — образцом языка, основой для его кодификации как литературного. Но на этом месте оказался «Онегин». И вот теперь — возвращение Гнедича в виде романа в стихах.

И форма, и композиция «Гнедича» отсылают читателя одновременно к «Илиаде» и «Евгению Онегину». Формальное сходство с «Илиадой» подчеркнуто: роман разделен на «песни». Сходство с «Онегиным» не столь очевидно, хотя при желании читатель может вообразить параллели в сюжете и хронотопе: Петербург — деревня — покидаемый = гибнущий друг заглавного героя — «урок декламации женщине, // которую он разлюбил»; и, в общем, ассоциации неизбежны. Вдобавок небезосновательна и отсылка к джойсовскому «Улиссу», связанному с Гомером примерно теми же отношениями, что и «Гнедич»; эта связь подчеркивается внутренним монологом Гнедича, составляющим большую часть текста.

Что касается героя, то, пожалуй, будет уместно сказать, что герой «Гнедича» — это рождающийся перевод «Илиады». Перевод — именно то, что находится у Гнедича в голове почти все время повествования (кроме последних трех песен), и все внешние события служат субстратом для возникающего перевода. Некоторые из этих событий маркированы местом в композиции: например, в третьей песне, как и в «Илиаде», появляется Елена, а в шестой — Андромаха. То есть «Гнедич» — это роман о переводе, о мировосприятии переводчика, о превращении личности переводчика в результат его дела. В этом свете одноглазый Гнедич предстает неким ирландским фомором, у которого половина тела — в Вологде, а другая половина — тень героя под стенами Трои. В последних трех главах романа описано то, что остается от переводчика после всех этих метаморфоз: книга юношеских сочинений, сны героя и видения безумца и, наконец, тени нерожденных детей незнакомых друг с другом супругов, резвящиеся в несуществующем пейзаже, — потусторонняя, посмертная фантазия героя, ставшего подобием домового-лара в чужом, якобы оленинском доме.

Еще Гнедич все время думает и все время страдает. Картезианскую формулу бытия героя можно дополнить в буддийском духе: страдаю — следовательно, мыслю — следовательно, существую.

И, конечно, никакие это не стихи. Большая часть текста написана прозаическим слогом, разбиение на строки — страница за страницей — чисто формальный прием; оно, я бы сказал, подчеркнуто не связано со структурой изложения. Имитация стиха в «Гнедиче» — это указание читателю на способ мысли героя, живущего, как машина, превращающая в «Илиаду» и Батюшкова, и Семенову, и белоглазую Елену. Или это указание на всё те стихи, на которые хотел бы обратить наше внимание автор. Или указание на то, что мир — это не просто текст, а текст стихотворный. Или это попытка замаскировать стихи в прозаическом тексте.

Для иллюстрации последнего предположения сравним:

«Ямщик засвистел, лошади стали перебирать копытами, Гнедича затрясло, но он не пытался убежать от этой муки в свои мысли — нет, он прислушивался к телу, к тому, как боль застучала в висках, и позволил сердцу стучать в такт с этой болью; тошнота подступала к горлу, но он любил свое тело, любил изуродованное лицо (которое больше никто не любил)».

и

«С самого детства чувствовал боль в животе и коленях; имел корь, оспу, глисты, ел много пищи мясной и лакомой, страдал желудком, осенью и весной чувствовал общую томность в силах, меланхолию и тоску. Как-то весенним утром, когда пил кофе и курил трубку, я заметил в мокроте, из груди исходящей, небольшое количество крови».

(Разбиение на строки убрано мной. — П.Г.)

То есть стихи в романе есть, но они заметны только при внимательном прочтении. И еще это не роман, а, по всей видимости, эссе. Соответственно, подзаголовок «роман», вероятно, тоже призван служить указанием читателю на жанр романа в стихах — и далее по тексту. А название «Гнедич»… Иными словами, нет уверенности в том, что все это имеет какое бы то ни было отношение к Николаю Ивановичу Гнедичу.

В итоге мы возвращаемся к исходной точке. Перед нами роман, который не роман, в стихах, которые только отчасти стихи, про Гнедича, который не вполне Гнедич. Все, что нам остается в качестве ключа для понимания этого произведения, это личность автора — ученого, классического филолога. По-видимому, перед нами герметичное послание довольно угрожающего свойства (вот что случается с тем, кто вкладывает слишком много жизни в плод своего труда!), адресованное вполне определенному, но явно не обозначенному кругу читателей, в котором переводчик — метафора не знаю чего.

Иными словами — «я вас предупредил».

Мария Рыбакова. Гнедич. — М.: Время, 2011​