Страницы:
Павел Бардин: «У нас не было задачи засовывать фигу в карман»
— Когда мы встречались месяц назад, перед Берлинским фестивалем, у продюсеров были, как мне показалось, оптимистичные прогнозы и большие планы. Сейчас все изменилось?
— Ну, я оптимизма не растерял, планы по-прежнему большие, что касается фактов — у нас сейчас документы лежат в Министерстве культуры, мы ждем прокатного удостоверения, и я не вижу ни одного формального повода, чтоб нам его не дать. Единственное, что изменилось, — прошел Ханты-Мансийск, после которого появилось некоторое количество сообщений в блогах и в прессе, которые говорят о том, что на нас оказывается какое-то давление. Мне кажется как раз, что история с прокатным удостоверением — это хороший повод проверить эти слухи. Если будут какие-то бюрократические проволочки, затяжки, значит, все правда.
— Но давление было или не было?
— Мне лично никто не звонил, и я не очень имею право об этом говорить.
— Но вы же были в Ханты-Мансийске?
— Я был в Ханты-Мансийске, но мне никто не звонил, и около человека, которому позвонили, я не стоял. Поэтому, если найдется человек, которому позвонили и который будет готов рассказать о том, кто ему позвонил и что сказал, это было бы очень здорово. Мне кажется, что никаких последствий бы это не вызвало. Сейчас все-таки немножко другие времена, я надеюсь.
— Ну а есть какие-то косвенные признаки того, что если бы не было никаких сверху указаний, то вам бы дали главный приз?
— Мне бы очень хотелось, чтобы на подобные вопросы отвечали организаторы и жюри. За принятые решения отвечают те, кто их принимает. Другое дело, что какие-то косвенные признаки действительно были. Я ведь с журналистами общаюсь как с бывшими коллегами, а не только как человек, который выдает порциями интервью. И поэтому я знаю, что кто-то из них испугался какого-то шевеления, слухов, ажитации вокруг фильма и сам снял свой материал, но было как минимум три-четыре случая, когда материал снимала редакция.
— В каких изданиях? Можете сказать?
— Я знаю, что это, как правило, издания, относящиеся к государственным или аффилированные с государством, — таких проблем в СМИ, которые называются либеральными, не было.
Со мной пока была только одна странная история: меня через «Новую газету» нашел человек, который представился президентом фонда, который помогает беспризорным детям. Он очень активно стремился к встрече, говорил, что будет спонсировать мой следующий фильм, если он будет о беспризорных. Мы с ним встретились, и мне это очень напомнило конспиративную квартиру. Ни мой предыдущий фильм, ни мой следующий фильм человека не интересовали. Мы разговаривали о разных вещах, в том числе о политике, причем больше говорил он, задавая точечные вопросы. Потом он показал визитку совсем другого фонда или общества, которое связано уже с антитеррором, а не с беспризорными; надавал папок, где были какие-то выдержки из статей или из предвыборных речей, но не было никаких документов. И я понял, что там нет ни одного реального дела в помощь беспризорным детям, а есть лишь какая-то имитация деятельности. Я не берусь описывать весь его поток сознания, но конец беседы был очень примечательным и укрепил меня в убеждении, что я был на конспиративной квартире и общался с сотрудником органов. Он сказал: «Ты знаешь, у меня у Обамы есть человек по культуре, и там вопрос решается очень просто. Он мне говорил: у нас социалистическое государство, пойми, звонишь в Рокфеллер-фонд, и всё — они выдают. Нам главное прийти и вовремя встать с протянутой рукой. Понимаешь, Америка нам поможет. А вообще, если хочешь, я тебе визу сделаю. Очень удобно: на такси раз в аэропорт — и улетел. Подумай!» По-моему, это было то, что называется «пробивон». Я просто не знаю, как на это реагировать. Вообще, это было похоже на комедию, конечно.
— Диктофон не взяли с собой?
— К сожалению, не было диктофона, поэтому, как говорит мой товарищ, «всё на сетчатке», и нет смысла называть имя, адрес и так далее. Возможно, это был просто аферист. Первые полчаса разговора я думал, что человек нездоров. Потом подумал, что аферист. И только в конце, благодаря этим фразам, которые я знал из литературы 70—80-х годов, я решил, что он все-таки не аферист и не больной. Вот это все, что со мной лично происходит. Собственно, не происходит ничего. Видимо, мы как-то привлекли к себе внимание контролирующих органов, но мне все равно кажется, что это какая-то частная инициатива: настолько все по-дурацки выглядит. Поэтому говорить о давлении очень сложно. Наиболее достоверная история — это история журналистов, история цензуры и самоцензуры.
Когда я общался с журналистами после Ханты-Мансийска, я говорил: знаете, есть мнение, что нашим фильмом недовольны, так что вы еще раз спросите у руководства. С одной моей знакомой журналисткой мы договорились делать интервью еще до Ханты-Мансийска. Приехали в Москву, она говорит: ты готов? Я говорю, готов, но ты проконсультируйся еще раз, все изменилось в последние три дня — ты когда одобрение получала? Она говорит, неделю назад. Потом она перезванивает на следующий день и говорит: ты прав, у нас история отменяется.
— Предположим, что проката не будет. Тогда какими будут ваши действия? Есть ли план «Б»?
— Вы знаете, тут план «Б» очень легко определяется в один вечер. Если гипотетически допустить такой вариант, понятно, что фильм все равно должен быть распространен. Понятно, что никакой коммерции в этом быть не может, а публичность быть может. Единственное, почему хочется выйти в легальный коммерческий прокат, помимо желания отбить денег, потому что кино сделано на кинопленку и просмотр в кинозале — это более эмоционально насыщенная история, чем просмотр в маленьком окошечке монитора. Но в любом случае фильм будет доступен. В конце концов, есть интернет.
— То, что фильма сейчас нет в торрентах, — это в основном ваша заслуга? Или это внутренняя самоцензура интернета?
— Я думаю, что это правильная самоцензура некоторых людей, у которых есть диски. Они понимают, что мы вложили деньги, нам хочется их вернуть хотя бы, и они придерживают фильм, потому что понятно, что если он сейчас появится в торрентах, а потом нам дадут прокатное удостоверение и мы выйдем, то зрителей будет существенно меньше. А мы не выкладываем его до тех пор, пока не будет ясна прокатная судьба фильма и определена его прокатная стратегия — в зависимости от тех ограничений, которые будут в прокатном удостоверении. А они должны быть, потому что фильм нельзя показывать десятилетним подросткам, мата просто много.
— Можно запикать.
— Это весь фильм будет запикан практически.
— Как вы думаете, что в фильме вызвало такую резкую реакцию властей? Те, кто видел фильм, выдвигают разные версии: у одних версия такая, что это то, что скинхедам предлагают сотрудничество с властями. Еще есть версия про портрет: там есть портрет Гитлера, который переворачивают, и он становится портретом Путина.
— История про портрет абсолютно оправдана сюжетно. Банда скинхедов тренируется в подвале, у них есть их символ, их вождь — это Гитлер. В тот момент, когда к ним приходит участковый, герой переворачивает портрет для конспирации — и там на обратной стороне Путин. Конечно, тот человек, который захочет в этом что-то увидеть, — что-то увидит. Но это как раз история заранее сформированной оценки, а мы ничего такого в это не вкладывали.
Для меня-то самая жесткая история — это наши соотечественники, которые говорят: «Россия для русских». Если бы я был чиновником, который волновался за стабильность общества и радел об охране конституционного строя, я бы эту историю максимально открыл. Потому что главная опасность для конституционного строя — не в фильме, а в этих людях, которые реально ходят по улице. Им надо что-то объяснять, им надо подавать пример — это если вести смелую политику. Если вести трусливую политику, лучше сделать вид, что мы этих людей не видели. Можно говорить красивые слова и от этих людей отгораживаться высокими заборами с охраной, машинами с мигалками. Мне кажется, вот это самая волнующая история должна быть, а не переворачивающиеся портреты.
Мало того, когда мы искали партнеров, чтобы доделать фильм, потому что у нас денег уже не было и не было возможностей, нашлось несколько человек, которые готовы были взяться, но предлагали вырезать то и это, заранее предполагая логику неких высших структур. Они просили вырезать как раз портрет и сцену с Мерзликиным — то, о чем вы говорите, что мне опять же странно. В переговорах с нашими сегодняшними партнерами они не просили ничего вырезать. Речь шла о том, как быть воспринятыми максимально однозначно с человеческой, гражданской позиции. Возникла история вот с этим поминальным списком в конце, и я очень благодарен, что идея о том, что что-то должно быть еще, была от них. Я придумал, что это должен быть список жертв, но каких жертв, точно еще не придумал — может быть, Вторая мировая война. И потом мы вместе определили, что это должны быть жертвы наших русских скинхедов, потому что именно о них идет речь в фильме…
— Вы данные за год взяли?
— Мы взяли данные за год, смешали два списка — Московского бюро по правам человека и центра «Сова», потому что официальной открытой статистики на эту тему нет. И это была правильная дискуссия, которая привела к правильному решению. Вторая дискуссия с нашими продюсерами возникла как раз по поводу опросов на улице. Нам говорили: ребята, давайте попробуем сделать чуть больше мнений нормальных людей, на что мы уперлись и сказали: нет, соотношение должно быть таким, какое у нас было на съемках. Некоторые люди, которые говорили нормальные вещи, но узнавали в Пете Федорове актера, просто разрушали жанр. Вот тут мы отстаивали свою позицию и нашли понимание. Это был разговор с вменяемыми интеллигентными людьми, с нормальной гражданской позицией. У всех нас не было задачи ни засовывать фигу в карман, ни пытаться понять, не выглядывает ли откуда-нибудь эта фига. Речь шла о восприятии фильма зрителем, а не чиновником, который что-то может запретить или разрешить.
— Значит, вы, когда снимали это кино, на открытую конфронтацию с властью не шли?
— Нет, совершенно. Зачем уходить в подполье, если фильм — это публичное высказывание, по своей сути рассчитанное на широкую аудиторию? Мы готовы были пойти на конфронтацию с умеренными националистами, которые существуют в публичном поле и считают, что идея нации выше идеи человека. А с властью наоборот. Либо идти отдельно: вот вы — вот мы. Либо если бы нас захотели в правильном ключе использовать, как-то включить наше кино в антиксенофобскую пропаганду. Конечно, мы были бы за. Но таких предложений, насколько я знаю, не поступало.
— Если ваши противники во власти добьются запрета фильма, кто окажется в проигрыше — вы или они?
— Мне кажется, все общество проиграет, если наш фильм не выйдет в прокат. Хотя бы потому, что победит позиция закрытости и это будет очередной прецедент, по образцу которого будет строиться политика в дальнейшем. Мне кажется, что общество надо провоцировать к дискуссии, чтобы люди в общественном транспорте, кафе, на работе обсуждали те проблемы, которые их волнуют, и искали таким образом решения. Я неоднократно видел, как в диалоге непоколебимые люди начинали сомневаться в собственной позиции. Я недавно общался с представителем правоохранительных органов. Он говорил мне, что сейчас милиция не защищает граждан, потому что все куплено и вот бы сейчас Сталина — все было бы хорошо. Я попробовал вступить в диалог. Я сказал: ну как же так, Сталин-то тоже не выход, у меня дед делал атомную бомбу, работал на благо родины, ученый, а его за это потом на поселение, в Норильск. Это как, нормально? И человек задумался, я это видел у него по глазам. Почти в каждой семье можно найти жертв и гитлеровского террора, и сталинского террора. Если говорить о той же ксенофобии, у каждого найдется товарищ, друг и член семьи, которого могут повесить, если нацисты придут к власти, или зарезать на улице.
Мне приятно, что журналисты, которые раньше занимались чистым искусством, вынуждены говорить о политике благодаря нашему фильму. Поэтому отчасти факт дискуссии я считаю состоявшимся. Свежий пример. Я был на «Радио 7», которое скорее развлекательного формата, и уж точно развлекательного формата программа, в которой я был, — «Семь премьер». И вдруг в эту программу начинают звонить люди, которые в достаточно жесткой форме говорят о фильме, о лозунге «Россия для русских»… Я думаю, что ведущие были в шоке от той аудитории, которая их слушает. Они-то думали, что все такие белые и пушистые, но оказалось, что очень большая часть аудитории считает, что ксенофобия — это не стыдно. Журналисты, по-моему, не готовы к формату такой дискуссии, и они получили новый опыт, начали понимать, для кого работают. А для меня это был еще один повод сказать, что те, кто открыто заявляет о своей ксенофобии, это достаточно странные люди. Потому что, наверное, они не стали бы в прямом эфире говорить о том, что у них лобковые вши или глисты. Надо сформировать такое отношение в обществе к проблеме ксенофобии, что говорить о том, что ты кого-то не любишь по какому-то признаку — не важно, это гей, инвалид или таджик, — было бы неприлично просто. И так как политика прорывается и в культурный формат, и в научный и политизируются все члены общества, это очень здорово. Потому что именно так гражданское общество, наверное, и сформируется. Если наш фильм заставит говорить о политике тех людей, которые о ней не говорили, это уже можно поставить себе в заслугу — или фильму. Он уже отдельно от нас существует.
— Когда мы встречались месяц назад, перед Берлинским фестивалем, у продюсеров были, как мне показалось, оптимистичные прогнозы и большие планы. Сейчас все изменилось?
— Ну, я оптимизма не растерял, планы по-прежнему большие, что касается фактов — у нас сейчас документы лежат в Министерстве культуры, мы ждем прокатного удостоверения, и я не вижу ни одного формального повода, чтоб нам его не дать. Единственное, что изменилось, — прошел Ханты-Мансийск, после которого появилось некоторое количество сообщений в блогах и в прессе, которые говорят о том, что на нас оказывается какое-то давление. Мне кажется как раз, что история с прокатным удостоверением — это хороший повод проверить эти слухи. Если будут какие-то бюрократические проволочки, затяжки, значит, все правда.
Павел Бардин, Марина Орел и исполнитель главной роли в фильме «Россия 88» актер Петр Федоров
— Мне лично никто не звонил, и я не очень имею право об этом говорить.
— Но вы же были в Ханты-Мансийске?
— Я был в Ханты-Мансийске, но мне никто не звонил, и около человека, которому позвонили, я не стоял. Поэтому, если найдется человек, которому позвонили и который будет готов рассказать о том, кто ему позвонил и что сказал, это было бы очень здорово. Мне кажется, что никаких последствий бы это не вызвало. Сейчас все-таки немножко другие времена, я надеюсь.
— Ну а есть какие-то косвенные признаки того, что если бы не было никаких сверху указаний, то вам бы дали главный приз?
— Мне бы очень хотелось, чтобы на подобные вопросы отвечали организаторы и жюри. За принятые решения отвечают те, кто их принимает. Другое дело, что какие-то косвенные признаки действительно были. Я ведь с журналистами общаюсь как с бывшими коллегами, а не только как человек, который выдает порциями интервью. И поэтому я знаю, что кто-то из них испугался какого-то шевеления, слухов, ажитации вокруг фильма и сам снял свой материал, но было как минимум три-четыре случая, когда материал снимала редакция.
— В каких изданиях? Можете сказать?
— Я знаю, что это, как правило, издания, относящиеся к государственным или аффилированные с государством, — таких проблем в СМИ, которые называются либеральными, не было.
Со мной пока была только одна странная история: меня через «Новую газету» нашел человек, который представился президентом фонда, который помогает беспризорным детям. Он очень активно стремился к встрече, говорил, что будет спонсировать мой следующий фильм, если он будет о беспризорных. Мы с ним встретились, и мне это очень напомнило конспиративную квартиру. Ни мой предыдущий фильм, ни мой следующий фильм человека не интересовали. Мы разговаривали о разных вещах, в том числе о политике, причем больше говорил он, задавая точечные вопросы. Потом он показал визитку совсем другого фонда или общества, которое связано уже с антитеррором, а не с беспризорными; надавал папок, где были какие-то выдержки из статей или из предвыборных речей, но не было никаких документов. И я понял, что там нет ни одного реального дела в помощь беспризорным детям, а есть лишь какая-то имитация деятельности. Я не берусь описывать весь его поток сознания, но конец беседы был очень примечательным и укрепил меня в убеждении, что я был на конспиративной квартире и общался с сотрудником органов. Он сказал: «Ты знаешь, у меня у Обамы есть человек по культуре, и там вопрос решается очень просто. Он мне говорил: у нас социалистическое государство, пойми, звонишь в Рокфеллер-фонд, и всё — они выдают. Нам главное прийти и вовремя встать с протянутой рукой. Понимаешь, Америка нам поможет. А вообще, если хочешь, я тебе визу сделаю. Очень удобно: на такси раз в аэропорт — и улетел. Подумай!» По-моему, это было то, что называется «пробивон». Я просто не знаю, как на это реагировать. Вообще, это было похоже на комедию, конечно.
— Диктофон не взяли с собой?
— К сожалению, не было диктофона, поэтому, как говорит мой товарищ, «всё на сетчатке», и нет смысла называть имя, адрес и так далее. Возможно, это был просто аферист. Первые полчаса разговора я думал, что человек нездоров. Потом подумал, что аферист. И только в конце, благодаря этим фразам, которые я знал из литературы 70—80-х годов, я решил, что он все-таки не аферист и не больной. Вот это все, что со мной лично происходит. Собственно, не происходит ничего. Видимо, мы как-то привлекли к себе внимание контролирующих органов, но мне все равно кажется, что это какая-то частная инициатива: настолько все по-дурацки выглядит. Поэтому говорить о давлении очень сложно. Наиболее достоверная история — это история журналистов, история цензуры и самоцензуры.
Павел Бардин и Петр Федоров во время прессконференции на фестивале «Дух огня»
— Предположим, что проката не будет. Тогда какими будут ваши действия? Есть ли план «Б»?
— Вы знаете, тут план «Б» очень легко определяется в один вечер. Если гипотетически допустить такой вариант, понятно, что фильм все равно должен быть распространен. Понятно, что никакой коммерции в этом быть не может, а публичность быть может. Единственное, почему хочется выйти в легальный коммерческий прокат, помимо желания отбить денег, потому что кино сделано на кинопленку и просмотр в кинозале — это более эмоционально насыщенная история, чем просмотр в маленьком окошечке монитора. Но в любом случае фильм будет доступен. В конце концов, есть интернет.
— То, что фильма сейчас нет в торрентах, — это в основном ваша заслуга? Или это внутренняя самоцензура интернета?
— Я думаю, что это правильная самоцензура некоторых людей, у которых есть диски. Они понимают, что мы вложили деньги, нам хочется их вернуть хотя бы, и они придерживают фильм, потому что понятно, что если он сейчас появится в торрентах, а потом нам дадут прокатное удостоверение и мы выйдем, то зрителей будет существенно меньше. А мы не выкладываем его до тех пор, пока не будет ясна прокатная судьба фильма и определена его прокатная стратегия — в зависимости от тех ограничений, которые будут в прокатном удостоверении. А они должны быть, потому что фильм нельзя показывать десятилетним подросткам, мата просто много.
— Можно запикать.
— Это весь фильм будет запикан практически.
— Как вы думаете, что в фильме вызвало такую резкую реакцию властей? Те, кто видел фильм, выдвигают разные версии: у одних версия такая, что это то, что скинхедам предлагают сотрудничество с властями. Еще есть версия про портрет: там есть портрет Гитлера, который переворачивают, и он становится портретом Путина.
— История про портрет абсолютно оправдана сюжетно. Банда скинхедов тренируется в подвале, у них есть их символ, их вождь — это Гитлер. В тот момент, когда к ним приходит участковый, герой переворачивает портрет для конспирации — и там на обратной стороне Путин. Конечно, тот человек, который захочет в этом что-то увидеть, — что-то увидит. Но это как раз история заранее сформированной оценки, а мы ничего такого в это не вкладывали.
Для меня-то самая жесткая история — это наши соотечественники, которые говорят: «Россия для русских». Если бы я был чиновником, который волновался за стабильность общества и радел об охране конституционного строя, я бы эту историю максимально открыл. Потому что главная опасность для конституционного строя — не в фильме, а в этих людях, которые реально ходят по улице. Им надо что-то объяснять, им надо подавать пример — это если вести смелую политику. Если вести трусливую политику, лучше сделать вид, что мы этих людей не видели. Можно говорить красивые слова и от этих людей отгораживаться высокими заборами с охраной, машинами с мигалками. Мне кажется, вот это самая волнующая история должна быть, а не переворачивающиеся портреты.
Мало того, когда мы искали партнеров, чтобы доделать фильм, потому что у нас денег уже не было и не было возможностей, нашлось несколько человек, которые готовы были взяться, но предлагали вырезать то и это, заранее предполагая логику неких высших структур. Они просили вырезать как раз портрет и сцену с Мерзликиным — то, о чем вы говорите, что мне опять же странно. В переговорах с нашими сегодняшними партнерами они не просили ничего вырезать. Речь шла о том, как быть воспринятыми максимально однозначно с человеческой, гражданской позиции. Возникла история вот с этим поминальным списком в конце, и я очень благодарен, что идея о том, что что-то должно быть еще, была от них. Я придумал, что это должен быть список жертв, но каких жертв, точно еще не придумал — может быть, Вторая мировая война. И потом мы вместе определили, что это должны быть жертвы наших русских скинхедов, потому что именно о них идет речь в фильме…
— Вы данные за год взяли?
— Мы взяли данные за год, смешали два списка — Московского бюро по правам человека и центра «Сова», потому что официальной открытой статистики на эту тему нет. И это была правильная дискуссия, которая привела к правильному решению. Вторая дискуссия с нашими продюсерами возникла как раз по поводу опросов на улице. Нам говорили: ребята, давайте попробуем сделать чуть больше мнений нормальных людей, на что мы уперлись и сказали: нет, соотношение должно быть таким, какое у нас было на съемках. Некоторые люди, которые говорили нормальные вещи, но узнавали в Пете Федорове актера, просто разрушали жанр. Вот тут мы отстаивали свою позицию и нашли понимание. Это был разговор с вменяемыми интеллигентными людьми, с нормальной гражданской позицией. У всех нас не было задачи ни засовывать фигу в карман, ни пытаться понять, не выглядывает ли откуда-нибудь эта фига. Речь шла о восприятии фильма зрителем, а не чиновником, который что-то может запретить или разрешить.
На ковровой докожке фестиваля «Дух огня»
— Нет, совершенно. Зачем уходить в подполье, если фильм — это публичное высказывание, по своей сути рассчитанное на широкую аудиторию? Мы готовы были пойти на конфронтацию с умеренными националистами, которые существуют в публичном поле и считают, что идея нации выше идеи человека. А с властью наоборот. Либо идти отдельно: вот вы — вот мы. Либо если бы нас захотели в правильном ключе использовать, как-то включить наше кино в антиксенофобскую пропаганду. Конечно, мы были бы за. Но таких предложений, насколько я знаю, не поступало.
— Если ваши противники во власти добьются запрета фильма, кто окажется в проигрыше — вы или они?
— Мне кажется, все общество проиграет, если наш фильм не выйдет в прокат. Хотя бы потому, что победит позиция закрытости и это будет очередной прецедент, по образцу которого будет строиться политика в дальнейшем. Мне кажется, что общество надо провоцировать к дискуссии, чтобы люди в общественном транспорте, кафе, на работе обсуждали те проблемы, которые их волнуют, и искали таким образом решения. Я неоднократно видел, как в диалоге непоколебимые люди начинали сомневаться в собственной позиции. Я недавно общался с представителем правоохранительных органов. Он говорил мне, что сейчас милиция не защищает граждан, потому что все куплено и вот бы сейчас Сталина — все было бы хорошо. Я попробовал вступить в диалог. Я сказал: ну как же так, Сталин-то тоже не выход, у меня дед делал атомную бомбу, работал на благо родины, ученый, а его за это потом на поселение, в Норильск. Это как, нормально? И человек задумался, я это видел у него по глазам. Почти в каждой семье можно найти жертв и гитлеровского террора, и сталинского террора. Если говорить о той же ксенофобии, у каждого найдется товарищ, друг и член семьи, которого могут повесить, если нацисты придут к власти, или зарезать на улице.
Мне приятно, что журналисты, которые раньше занимались чистым искусством, вынуждены говорить о политике благодаря нашему фильму. Поэтому отчасти факт дискуссии я считаю состоявшимся. Свежий пример. Я был на «Радио 7», которое скорее развлекательного формата, и уж точно развлекательного формата программа, в которой я был, — «Семь премьер». И вдруг в эту программу начинают звонить люди, которые в достаточно жесткой форме говорят о фильме, о лозунге «Россия для русских»… Я думаю, что ведущие были в шоке от той аудитории, которая их слушает. Они-то думали, что все такие белые и пушистые, но оказалось, что очень большая часть аудитории считает, что ксенофобия — это не стыдно. Журналисты, по-моему, не готовы к формату такой дискуссии, и они получили новый опыт, начали понимать, для кого работают. А для меня это был еще один повод сказать, что те, кто открыто заявляет о своей ксенофобии, это достаточно странные люди. Потому что, наверное, они не стали бы в прямом эфире говорить о том, что у них лобковые вши или глисты. Надо сформировать такое отношение в обществе к проблеме ксенофобии, что говорить о том, что ты кого-то не любишь по какому-то признаку — не важно, это гей, инвалид или таджик, — было бы неприлично просто. И так как политика прорывается и в культурный формат, и в научный и политизируются все члены общества, это очень здорово. Потому что именно так гражданское общество, наверное, и сформируется. Если наш фильм заставит говорить о политике тех людей, которые о ней не говорили, это уже можно поставить себе в заслугу — или фильму. Он уже отдельно от нас существует.
Страницы:
КомментарииВсего:12
Комментарии
- 29.06Минкульт предложит школам «100 лучших фильмов»
- 29.06Алан Мур впервые пробует себя в кино
- 29.06Томми Ли Джонс сыграет агента ФБР в фильме Люка Бессона
- 29.06В Карловых Варах покажут «Трудно быть богом»
- 28.06Сирил Туши снимет фильм о Джулиане Ассанже
Самое читаемое
- 1. «Кармен» Дэвида Паунтни и Юрия Темирканова 3452048
- 2. Открылся фестиваль «2-in-1» 2343538
- 3. Норильск. Май 1269303
- 4. Самый влиятельный интеллектуал России 897846
- 5. Закоротило 822373
- 6. Не может прожить без ирисок 783731
- 7. Топ-5: фильмы для взрослых 760613
- 8. Коблы и малолетки 741599
- 9. Затворник. Но пятипалый 472587
- 10. ЖП и крепостное право 408150
- 11. Патрисия Томпсон: «Чтобы Маяковский не уехал к нам с мамой в Америку, Лиля подстроила ему встречу с Татьяной Яковлевой» 403863
- 12. «Рок-клуб твой неправильно живет» 371122
Вспомнились сразу репортажи по ТелеВидению о русских фашистах в Израиле. Журналистам даже вголову не могло прийти мысльо том, что те фашисты по национальности евреи, хоть и рождены в СССР.
Подумайте, как вкратце пересказывается фильм: ….«Россия-88» стилизована под документальную съемку, которую ведет молодой режиссер еврейского происхождения… Чтобы спровоцировать лидера банды, он показывает ему видео, где его сестра развлекается в компании парня «кавказской национальности». Разумеется, трагическая развязка неизбежна…
((Теперь понятно, кому нужно противостояние русских и приезжих иностранцев. Логична, по замыслу авторов фильма, и смерть главного героя – Штыка. Тем самым показывается вымирание национального самосознания как такового. На смену традиционным ценностям придут новые существа с материально-гедонистическими ценностями. Об этом можно судить по словам актёра Петра Фёдорова)): «Главный вопрос, собственно, на поверхности. Мы его тоже перед собой ставили, когда начинали снимать «Россию-88». Нас об этом в Германии спрашивали самые взрослые журналисты. Они не понимали, каким образом фашизм, нацизм могут существовать в России. Для них это часть истории, они понимают, откуда у них это берется. Но как это возможно в нашей стране? Как это соотносится с нашей историей? Это поражало их в первую очередь. И ответить на этот вопрос и, правда, очень сложно. Нам остается только культурный обмен, культурная провокация.» (( Этот ответ прост. Правительство РФ забыло о русском народе, позволяет грабить его олигархам, преступным этническим группировкам и одновременно с лоском отстраивает Чечню, бабы показать видимость сохранения Федерации. Вы думаете, что у простого парня из Тверской или Смоленской области другие взгляды? Да такие же, как у бритоголовых московским сверстников из рабочих кварталов, нахватавшихся импортных скинхэдовских штампов и лозунгов. Это косвенно подтверждается в его следующихсловах.))
Для нашей страны это вообще парадокс. И ты прав, когда говоришь о том, что у нас очень много ксенофобии на бытовом уровне, среди обывателей. Это, собственно, и есть первичная форма фашизма. Мы даже делали документальные съемки, подходили к людям с кинокамерой и спрашивали, поддерживают ли они лозунг «Россия для русских»! И 85% опрошенных отвечали нам, что, конечно, да, поддерживают. И ведь все эти люди никогда не задумывались об этом! Они рассуждали о том, о чем не имеют представления!
((И почему Пётр считает, что люди не имеют представления о чём говорят? Ведь даже подсознательные мысли (интуиция) говорят об общественном и национальном представлении на какие-то очевидные вещи))
И всё рассказывали и про себя, и про субкультуру. Но вот когда они нам всё это рассказывали, они ступенька за ступенькой спускались в какое-то исступление, глаза у них желтели, становились маленькими. И мы в эти моменты понимали, что видим перед собой в общем-то больного человека, который готов брызгать слюной. Смотришь, перед тобой здоровый с виду, очень крепкий, спортивный парень, возможно, даже талантливый, но в этом и трагедия…В основном у всех скинов — это какая-то грубая социальная история обиженных людей. Они просто обиженные пацаны со двора, которым нечем заняться, у которых в жизни все очень хреново, у которых перед глазами примеры, которым они завидуют. И часто это какие-то этнические товарищи. Те же армяне, у которых есть машины, у которых есть красивые девушки… А они всего этого лишены. И подавляющий процент людей в «движении» — это именно такие простые ребята.
((Вот сам Пётр и рассказал в чём дело. Только не понял, что дело тут не в зависти, но в обостренном чувстве справедливости)).
Очень жду, что фильму "Россия 88" дадут прокатное удостоверение. Очень этого хочу.
Павлу и компании - всяческих удач. И спасибо.
http://www.cinematheque.ru/post/139830
Комментарий тут могу добавить только один: наша семья готова перечислить на следующий фильм П. Бардина 15 тысяч рублей, и, по возможности, на все другие фильмы. Если уж наши чиновники в своем рвении дошли до высочайшей степени уничтожения нашего общества (в смысле гражданского общества), закрывая подобные фильмы, тогда мы сами должны предпринимать какие-то действия, способствующие распространению фильмов, поднимающих такие страшные темы в нашей стране.
Поскольку шанс увидеть этот фильм, судя по всему, есть только у москвичей, предлагаю вышеназванную сумму считать оплатой за приобретение фильма "Россия 88".
Как и куда можно перечислить деньги? Подскажите!
Есть у нас на работе одна коллега с русской фамилией, которая является уроженкой Челябинской области, вышла замуж за человека с еврейской национальностью. Проживаем мы на территории Башкортостана, где, как вы понимаете, "титульной" нацией являются башкиры. Ну так вот, во время обеденного перерыва, эта дама так увлеченно и с немалой толикой ненависти в глазах изображает раскосые глаза нелюбимых ею башкир , что я диву даюсь, как она не видит себя со стороны. Что это? Видимо все-таки фашизм на бытовом уровне, причем недоступный моему пониманию в принципе.
Конечно сказывается, что "управленцы" Республикой очень рьяно стараются продвигать "титульную" нацию, и все эти перекосы вылазят, отражаясь на настроениях людей, в том числе в таком виде.
Но все же как человек не понимает, что то, что он пропагандирует (нетерпимость к другим национальностям, к которой не принадлежит ее семья), напрямую может быть нацелено в его сторону, и этот человек весьма уязвим?
Думаю, что фильм П. Бардина только еще слегка приподнимает весь ворох проблем и конфликтов, которым болеет на сегодняшний день наше общество. И еще немало надо снять фильмов, чтобы заставить общество взглянуть в собственные глаза и осознать степень гнилости ксенофобий, таящихся в наших душах.
На мой взгляд фильм не антифашистский, а антирусский. Любопытно: Бардин и Фёдров такие же русские, как и Владимир Соловьёв (великий российский каббалист)? Ну, да дело не в этносе, а в тождественности духа. Полагаю,что авторы, аки истинные мальчиши-плохиши заслужили уже свою банку варенья и вскорости её получат от западных толерантных благодетелей в виде премий, грандов и признания. Да и наши либерасты не преминут поздравить ребяток с очередным гвоздём, вбитым в распятие России и русского народа. Более всего в этой антирусской мерзости меня поразило отсутствие хоть одного положительного русского персонажа (суицидная Джульетта таковой не является по определению). Интервьюирование снято просто мастерски - одни дебилы и ксенофобы (там, часом, Познер в монтаже не участвовал?). Не сомневаюсь, что фильма будет востребована на Западе. Бог бы с ним с западным зрителем, который очередной раз удостоверится в "природной" агрессивности русских "нелюдей", не желающих вписываться в новый мировой порядок - обычное дело. Но вот русскому люду "хавать эту шнягу" по-моему уже изрядно поднадоело,не смотря на все усилия тотальной промывки мозгов на предмет нашей дикости, тупости,ets.,ets. Как же надо ненавидеть нашу страну и народ,что бы ТАК покаэывать проблему межэтнических отношений. Думается, что вслед за успехом сего шедевра авторам стоит поработать над проблемой бесправных российских геев, а так же невиннопретесняемых наркотроговцев, сутенёров,владельцев игорного бизнеса и прочих униженных и оскорблённых русским зверьём. Да, и обязательно с массовым русским суицидом в конце (двоих самоубийц маловато уже будет). Классный такой happyendик нарисуется! А ещё хотелось бы обратиться к авторам: Пацаны, вы сами-то поняли, ЧТО сняли? Если да, то это ПРЕДАТЕЛЬСТВО! Если нет, то "Господи! Прости им, ибо неведают,что творят!"
Этот фильм о нацизме и нацистах... то, что он кончается не хэппи эндом мало какое быдло поймет!!!! Вы посмотрите отзывы в сети!!!!! Браво, так и надо, мочи их всех!!!
Это как????? Встретил одного недоноска который, называя всех узколобыми, уверял, что его дед со слезами на глазах (глубоко не хотя) шел защищать евреев от Гитлера!!! Это ж ваще ппц какойто!!! И этот фильм только подливает масло в огонь!!!! Сжечь оригинал вместе со всеми копиями в этом пламени!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Пока это момент не настал, бороться с русским нацизмом так же бессмысленно, как воевать с ветряными мельницами. Когда он настанет, борьба будет столь же бесполезной, как конная атака на танковую колонну.
Единственный путь не допустить нацизма в России - цивилизоваться самим и цивилизовать приезжих, как это делают американцы с неграми, европейцы с арабами, а китайцы - с уйгурами. Где-то более успешно, где-то менее, но другого пути нет.