— Расскажите про места, в которых вы снимали. Вот квартира, например.

— Квартира — это павильон. Мы его строили на студии RWS. Занималась этим замечательный художник Екатерина Залетаева, с которой мы сделали уже две картины. «Два дня» — тоже ее рук дело. Но в «2 днях» очень много натуры, а здесь большая часть действия происходит в павильоне.

— Почему? В Петербурге не нашлось подходящей натуры?

— Нет, это связано с технологией. Для усложнения съемок. Когда ты входишь в реальную квартиру или мастерскую, сразу же возникает куча проблем — куда крепить свет, как снять с определенного угла. А когда ты строишь павильон, то уже в самом строительстве предусматриваешь интересы камеры. У меня такого опыта еще не было, но очень хотелось его получить — снять кино в павильоне.

— Где, как вы предполагали, находится в Петербурге эта квартира?

— Могу сказать, что двор, который мы снимали, находится на улице Марата.

— При этом главные героини все время ходят по Дворцовой набережной.

— Нет. Они там ходят по той простой причине, что рядом Кунсткамера — место работы героини Анны Михалковой.

— А клуб, в котором во второй половине фильма оказываются героини, тоже на самом деле не является регулярным клубом?

— Это пустующий и полуразрушенный дворец на Английской набережной. В нем ничего не происходит. Он просто разрушается. Мы его обустроили для съемок.

— Вы уже третий фильм подряд снимаете о любви. Только если в первых двух вы рассказывали о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, то в этот раз — между женщиной и женщиной. Почему?

— Кино — искусство грубое. Напрямую связанное со страстями. Без страсти нет кино. Поэтому в некотором роде все фильмы — о любви. Пожалуй, кроме «Карты, деньги, два ствола».

— Героиня Анны Михалковой у вас в какой-то момент идет на митинг с плакатом «Свободу Михаилу Ходорковскому». Насколько этот эпизод важен для сюжета? Для чего вам понадобилось включать его в фильм?

— Это очень обязательный эпизод.

— Но ведь, когда вы снимали фильм, гражданской активности еще не было. Она началась в декабре, когда съемочный период вы закончили.

— Не было. Но вы же видите, сколько их там человек вышло? Это вам не Болотная. Их там ровно двадцать человек. Этот эпизод открывает важные стороны моей героини — ее окружения, ее мира. То есть это про нее, а не про Михаила Ходорковского.

— И про вас?

— В какой-то степени и про меня — как и все, что я снимаю. Но прежде всего про нее. Этот эпизод так же важен, как поход главных героинь в детский дом, куда они со своей нищенской зарплатой приносят памперсы и кофточки. Это такая обязательная социальная практика, что ли, для нашего сословия.

— Несмотря на то, что вы сняли фильм о женской дружбе, больше всего «Кококо» напоминает классическую мужскую комедию «Странная парочка» с Джеком Леммоном и Уолтером Маттау — разумеется, в зеркальном отражении. Вы видели этот фильм?

— Видела когда-то очень давно. Но никакого отражения этого фильма в «Кококо» нет.

— Как думаете, долго еще сможет продлиться период серьезности в русском кино? Если оглянуться на программу нынешнего «Кинотавра», в котором участвовала ваша картина, то как будто бы ситуация только усугубляется.

— Не знаю. Но я могу сказать про себя, что не стараюсь идти поперек. У меня нет такой задачи, ее и не может быть. Мне как индивиду свойственен несколько другой взгляд на жизнь. Я скорее склонна смеяться над собой и своими драмами и проблемами. Мы с Аней Пармас потому и соавторы, что обе очень чувствуем смешное. Мы его видим даже в самых драматичных ситуациях. Тут все зависит от личного устройства автора.

Нынешнее русское кино — оно ведь разное. У нас сейчас вообще, на мой взгляд, совершенно цветущая и богатейшая кинематография, в которой много разных сильных режиссеров и художников. Нам, что называется, грех жаловаться. А вот долго ли продлится серьезность — я не знаю. С одной стороны, у нас снимает Бакур Бакурадзе, но ведь с другой — никуда не делся Гриша Константинопольский. Вы видели «Самку»? Я просто рыдала от хохота во время просмотра. Мы с Пармас вместе смотрели и вытирали слезы. Гриша — абсолютно выдающийся комедиограф.

— Далеко не всем это очевидно.

— Ну и дураки.

— В своем предыдущем интервью OPENSPACE.RU вы частично перекладываете ответственность на критиков — дескать, в том числе из-за их разгромных текстов публика перестала ходить на русское кино. Последний год есть тенденция солидаризации режиссеров русского кино и критиков. При этом на посещаемость это никак не повлияло. Как думаете, что должно произойти, чтобы зритель вернулся?

— Сейчас уже эта проблема больше связана с прокатом. У нас прокат никак не связан с отраслью. Он существует совершенно параллельно, отдельно. Он как бы не должен возвращать ни одной копейки обратно в отрасль. Поэтому прокатчиков не волнует, что с этой отраслью происходит. Кинотеатры отлично живут с голливудскими фильмами. Соответственно, поскольку прокатчики ничего специального не предпринимают, у нас ушел взрослый зритель из кинотеатров. Вообще ушел. У нас исчезла эта форма досуга — поход в кино двух взрослых людей. Что с этим делать, я не знаю. Что касается критики — если вы говорите, что такая тенденция есть, то я очень рада. Я пока этого не заметила. Мне кажется, наши критики пишут о русском кино с такой кислой миной, как будто хотят, чтобы все оно провалилось в тартарары.