Сирил Туши: «Хочу сделать версию “Ходорковского” в виде сериала – типа “Сопрано” или “Тюдоров”»

ДАРЬЯ АБРАМОВА поговорила с режиссером и прокатчиком запрещенного фильма о заключенном №1

Имена:  Михаил Ходорковский · Ольга Паперная · Сирил Туши

Накануне премьеры фильма Сирила Туши «Ходорковский» столичные кинотеатры один за другим отказались от показов. Первыми бежавшими с корабля стали представители сети «Москино». Частные кинотеатры, прослышав об этом, видимо, просто перестраховались. Предполагалось, что фильм будет демонстрироваться на семи экранах, однако в итоге соглашение о показе картины не расторг лишь киноклуб «Эльдар».

Еще пару недель назад российский прокатчик фильма Ольга Паперная с энтузиазмом рассказывала, что с прокатом нет никаких проблем, даже «Москино» согласилось взять фильм. Казалось, самое трудное осталось позади – получено прокатное удостоверение. Первая реакция кинотеатров была положительная: фильм вызвал ажиотаж.

Читать!

• 4 года с OPENSPACE.RU: Best of the Best
• Юровский об опере «Мастер и Маргарита»
• Заветные желания наших авторов и коллег
• Сергей Жадан. Ворошиловград
• Лена Катина: «Эти песни надо петь пожизненно»

Казалось, московские бизнесмены наконец почувствовали себя достаточно свободными и независимыми для того, чтобы принять решение о показе фильма без одобрения свыше. Правда, регионы тушевались, но была надежда на так называемые вторые экраны – механизм был запущен. Однако, как показала практика, система власти работает настолько идеально, что запрещать уже не обязательно: годы страха привели к возникновению самоцензуры, которая действует по инерции, без всяких намеков свыше.

Накануне премьеры «Ходорковского» на фестивале «Артдокфест», а также выхода картины в прокат ДАРЬЯ АБРАМОВА поговорила с режиссером фильма о его работе, а с российским правообладателем «Ходорковского» ОЛЬГОЙ ПАПЕРНОЙ о запрете на картину.


– То, что вы рискнули снять «Ходорковского», заслуживает как минимум уважения: снимать документальные фильмы – работа сама по себе нервная, а в России – особенно. Уверена, было нелегко находить общий язык с людьми в стране, где никто даже толком не говорит по-английски...

– Я вначале как-то наивно ко всему относился, несмотря на то, что на тот момент даже не мог прочитать свое имя на кириллице. Когда первый раз зашел в московское метро, не мог разобрать, где вход, а где выход. Сильно недооценивал проблемы, которые мне предстояли с языком. Так что первый год я потратил на то, чтобы понять логику Москвы, узнать русский характер и хоть как-то разобраться с языком. Ну и, конечно, приходилось пить много водки и слушать, слушать, слушать чтобы, сблизиться с людьми.

Люди, с которыми я работал, с большим скепсисом относились к моему проекту. Многие и вовсе считали, что я работаю по заказу, что я агент. Вокруг фильма было очень много страха, и со стороны людей Ходорковского в том числе. Они не понимали, чего этот парень вообще хочет, кто он? Сам факт того, что это связано с Ходорковским, вызывал у них страх. Все это как-то случайно получилось: изначально же я хотел снять игровой фильм. Идея документалки пришла позже: никакой сценарий не сравнится с российской действительностью.

– А когда вы начинали, тут были какие-то друзья или хоть кто-то, кто помог бы преодолеть культурный барьер?

– В первую очередь, Симона Бауманн, мой сопродюсер (Симона, немка из Восточной Германии, в совершенстве владеющая русским языком, также работала с Александром Миндадзе на проекте «В субботу». – OS). Она была для меня своего рода гидом по русскому, а также по советскому и комсомольскому менталитету. Она ровесница Ходорковского и изучала марксистко-ленинисткую философию в Ростове-на-Дону. Изначально, правда, у нее было много предрассудков насчет Ходорковского. Откровенно говоря, она его просто недолюбливала. Симона знала людей из «ЮКОСа» и говорила о них так же, как и многие другие умные люди, которых я встречал в России: не то чтобы с цинизмом, но уж точно не романтично. Она меня предупреждала: «Сирил, ты этот фильм никогда не сделаешь. Ты и представить себе не можешь, как в этой стране все устроено – забудь!» И каким же сюрпризом для меня было, когда через год она сказала: «Ну окей, я буду твоим сопродюсером».

Были еще два немецких парня из ВГИКа, они меня водили по клубам типа «Проекта ОГИ» и «Пропаганды», знакомили с ночной жизнь – немаловажный опыт. Постепенно появились какие-то знакомые, близкие к Рублевке, высшему обществу, которые открыли мне двери в жизнь светских людей, мир богатых – это, конечно, что-то невероятное, если сравнивать с тем, что было двадцать лет назад, да и если сравнивать с Берлином – тоже.

– Тем не менее, это, наверное, не самый дружественный мир по отношению к чужаку. Как все-таки удалось найти контакт с теми немногими, кто согласился принять участие в фильме?

– Пять лет работы! В начале никто не хотел говорить, вообще никто. Потом я познакомился с Машей Орджоникидзе из пресс-центра Ходорковского, она меня связала с его мамой, например. Потом просто много общался, искал, пытался найти контакты знакомых Ходорковского. Многие из его одноклассников, кстати, живут все в тех же домах, еще со школьных времен.

Но вообще было сложно. Например, Леонид Невзлин – он сейчас в Израиле. Мне его люди на протяжении трех лет говорили, что с ним невозможно встретиться, ни одного шанса: он в опасности, и нельзя доверять никому. Мне очень помогли новые знакомые, те, кто со мной уже встречался и мог подтвердить, что я не какой-то там агент: три человека написали ему письма о том, что я надежный человек. Это действительно был долгий процесс построения доверительных отношений и попыток доказать, что я не шпион.

– Тем не менее, от участия в фильме отказались почти все главные персонажи из истории Ходорковского.

– Конечно, многие отказались. Все государство: Путин, Медведев, Дворкович, Сурков. Я перепробовал кучу способов связаться с ними. Они меня не посылали откровенно, конечно, но у них все «времени нет». Все олигархи, которые живут еще в России: Абрамович, Потанин, Дерипаска, – все сказали «нет». Ой, да на самом деле все отказались! И это печально, потому что теперь кажется, что я какой-то пропагандист. Безусловно, для фильма было бы лучше, если бы кто-то и с противоположного фронта высказался, чтобы были разные, противоречивые мнения.

– В течение работы над фильмом вам поступали какие-то прямые угрозы или намеки на то, что лучше бы прекратить?

– Вообще нет. Я тоже удивлялся. Когда я только начинал работать в Москве, я жил в общежитии при Институте имени Пушкина, учил там русский язык. Со мной жило множество молодых русских людей из регионов, и они рассказывали мне о том, что происходит в России. В те годы в Лондоне был убит Литвиненко, в Москве – Политковская. Так что я был действительно напуган, все думал: надо сваливать отсюда скорее.

Но я только один раз заметил, что за нами следят (хотя, может, по факту случаев было больше): мы ехали на поезде из Новосибирска в Читу. Скажу честно, если бы была какая-то реальная угроза, я бы прекратил съемки. Но, думаю, причина, по которой мне никто ничем не угрожал, – то, что я немец, они меня просто не воспринимали всерьез как угрозу. Мне многие говорили: Сирил, был бы ты русским парнем, все было бы гораздо опаснее. Но немец, из далекой страны с какими-то другими обычаями, понятиями, законами...

– Может, угроз не было еще и потому что фильм, несмотря на тему, получился не таким уж радикальным?

– Но я пытался его таким сделать! Ведь все на самом деле связано с властями. Но я не откопал каких-то тайных данных, малоизвестных фактов, что меня и спасло отчасти. Ведь я и не журналист-расследователь, у меня цели были более гуманистические, больше все-таки на уровне искусства, чем политики и экономики.

– У вас есть какие-то идеи насчет того, кто виноват в февральской краже?

– Мы, если честно, никогда не думали, что это ФСБ или что-то такое. Просто какие-то дураки, пытавшиеся украсть компьютер. Со стороны государства такое поведение было бы глупым, так как фильм уже невозможно было остановить –само собой, были копии.

– А в качестве угрозы?

– Ну, не знаю... Потом же нашли одного парня с моей кредиткой, да и вообще все это выглядело как обычная кража – забрались ко мне три идиота, помешанные на макинтошах. Но я действительно был испуган.

– Кто помог с финансированием фильма?

– Сначала я был сам по себе. И удивлялся, что меня не забрасывают деньгами, потому что тема-то интересная. Потом немецкое телевидение подключилось плюс государственные средства.

– А что сам Ходорковский думает насчет фильма? Он вообще был в курсе процесса съемок?

– До того момента, как я лично с ним встретился и записал небольшое интервью, если это так можно назвать, я не был уверен, знает ли он обо мне. Это очень странно – пять лет работать над фильмом о человеке, который, может, даже о тебе не слышал.

Вот недавно я случайно наткнулся на интервью с Ходорковским для французского журнала «Пари Матч». Его там спрашивают: «Сирил Туши, режиссер фильма о вас, утверждает, что вы будете освобождены, если цена за баррель нефти упадет до 30 долларов и в стране начнется ужасный финансовый кризис. Прав ли он?» Ходорковский ответил, что не сомневается в моем таланте, но не уверен, что я компетентен в вопросах экономики (я действительно некомпетентен). На самом деле журналистка что-то напутала, и я такого никогда не говорил, но по крайней мере я теперь уверен, что он обо мне что-то знает! Он, конечно, не видел фильма, так как у него нет проигрывателя или проектора в тюрьме, но я послал ему текст.

– Анимация в картине появилась для того, чтобы компенсировать отсутствие главного героя?

– Она появилась, во-первых, потому, что я не надеялся увидеть Ходорковского лично. И я решил, что раз я делаю фильм без его героя, я должен как-то этого героя воссоздать. А во-вторых, хотелось найти способ передать с помощью анимации более абстрактные идеи.

– Вы вообще на связи с Ходорковским? Пишете друг другу письма?

– Я писал что-то и получал от него письма. Но когда ты сидишь в тюрьме, твои ответы, наверное, немного редуцируются. Однако я общаюсь с его первой женой и сыном.

– Ходорковский для вас остается героем?

– Я много над этим думал. Мы живем во времена, когда героев нет. И все же я бы сказал, что он наиболее близок к тому, чтобы быть героем. Он делал то, чего никто не делает, он пытался сделать что-то для страны, и потому он так интересен.

– Насколько трудно было оставаться объективным под давлением стольких голосов со всех сторон, мнений умных, влиятельных людей?

– Это было очень трудно, мне кошмары по ночам снились, я постоянно боялся, что будет дальше. Что если я в чем-то ошибусь, что если из-за моего фильма срок Ходорковского в тюрьме увеличится? Вдобавок до этого я снимал только художественные фильмы, поэтому мне было трудно работать с фактами. У меня было куча сомнений, просто миллион, так что в какой-то момент я решил просто отпустить все свои страхи и вложить эту энергию в фильм.

– Вы думаете, ваш фильм может радикально повлиять на зрителей из России? На их мнение о стране, о политической ситуации? Или это в первую очередь не социалка, а история одного героя, рассказ о его жизни?

– Я не настолько самоуверен, чтобы думать, что мой фильм может изменить мир или людей, но он может по крайней мере спровоцировать начало дискуссии. Главное, что я для себя понял, пока делал фильм: люди должны уметь меняться, и неважно, когда и насколько сильно. Я, например, пересмотрел свои стереотипы по поводу КГБ, не все там такие уж плохие. Ведь и я, вполне возможно, в девяностых не захотел бы встретить Ходорковского. Тогда он был большим капиталистом, а сейчас он очень интересный человек, вдохновивший меня на фильм. Может, и немцы изменят свое мнение, поймут, что не все в России олигархи (много и других идиотских клише). А русские перестанут считать, что все глупцы, кроме них.

Мое собственное идеальное представление о вашей стране разрушилось. У меня же есть русские корни, и моя мама привила мне такой романтический образ России: литература, искусство, балет, Тарковский. Так что когда я впервые здесь оказался, я был шокирован, что всего этого уже нет. Но впоследствии я понял, что главное – быть открытым, готовым изменить угол зрения и принять вещи такими, какие они есть.

– И какой ваш новый взгляд на Россию?

– Я утратил свою наивность. Что мне нравится в русских, так это то, что они не озабочены безопасностью, как немцы, постоянно оформляющие миллион страховок и вкладывающие все деньги в банк. Русские рискованные, отчаянные. Но меня расстраивают многие вещи. Например, то, что молодежь не имеет своего мнения, не участвует в политической жизни страны. Не думает о том, чего хочет и как может повлиять на свое будущее. Хотя и сам я, конечно, в молодости больше интересовался всякими сказками, фэнтэзи, кино... Но так быть не должно. Или вот, Медведев недавно сказал Путину: давай, возвращайся. После этого десять моих друзей из Москвы позвонили мне и сказали, что переедут в Берлин. Это так печально! Самые образованные, те, кто мог бы на самом деле что-то поменять в этой стране, уезжают. А те, кто остается, либо просто не имеют денег и образования, чтобы уехать, либо зарабатывают в России столько, что останутся при любом раскладе. Но для них Россия – всего лишь прибыльное место работы, дома-то у всех в Лондоне и Швейцарии. Никто не хочет и не может хотеть остаться, никто.

– Но их можно понять. К тому же Москва едва ли модель всей страны.

– Я их не виню, но это так грустно. Ну да, за Москвой царит Первый канал, это я уже понял. Я тут недавно посмотрел его в гостинице – я, конечно, слышал об этом, но не видел сам – так вот, 80 процентов информации на Первом – это Путин и Медведев. Это же безумие! У меня был такой план (возможно, правда, не очень безопасный и дорогой): снять вагон в поезде, который едет из Читы в Карелию, то есть из одной тюрьмы Ходорковского в другую, и, останавливаясь в каждом городе, показывать фильм, может, на каком-то переносном экране. Но я боюсь, это не так безопасно, как показывать в больших городах.

– А правда, что ваш следующий фильм про Джулиана Ассанжа?

– Да, на этот раз сделаю игровой. Потому что, во-первых, документалки уже многие делают, а во-вторых, в случае с Ассанжем я бы хотел иметь большую свободу для фантазии. Не хочу, чтобы это была стопроцентно реальная история. Но интерес к Джулиану у меня такой же, как к Ходорковскому: оба очень противоречивые, интересные персонажи.

– А в России нет никаких потенциальных проектов?

– Я бы с радостью! Только бы визу всегда давали. Я сейчас даже с Ходорковским все никак не остановлюсь, несмотря на то, что пять лет снимал. Вот хочу еще сделать телевизионную версию в виде сериала – типа «Сопрано» или «Тюдоров». Чтобы все было подробно, показать его историю с самого детства, только на этот раз с актерами.

{-page-}

 



ОЛЬГА ПАПЕРНАЯ: «КИНОТЕАТРЫ ПРОСТО РЕШИЛИ ПОДСТРАХОВАТЬСЯ»

– С чего все началось? Как вышло, что за один день из всего списка запланированных площадок остался один «Эльдар»?

– История отказов началась со звонка. Сотрудники «Москино» сразу же перезвонили моим коллегам и в панике рассказали, что произошло (за что им, понятное дело, еще высказали после). По их словам, некий высокопоставленный начальник из комитета по культуре (и здесь прозвучала фамилия Капкова) г. Москвы позвонил их руководству и в ультимативной форме заявил, что фильм Ходорковский необходимо вывести из репертуара незамедлительно. Мне они сказали, что собирались этот вопрос уладить с Комитетом по культуре. Но поскольку Комитет по культуре узнал о том, что «Москино» поставило фильм в свою сетку, не лично от Пендраковской (глава «Москино» – OS), а из СМИ, то вышел конфуз, и ничего теперь не поделать. Не знаю, тут уже мои догадки, конечно, но непонятно, почему они не обговорили с самого начала, что, если мы сотрудничаем, нужно повременить с оглаской? Я ведь дистрибьютор, я заинтересована в том, чтобы мой потенциальный зритель как можно раньше узнал о том, где можно увидеть фильм, – конечно, СМИ были в курсе. Но что удивительного, все же прекрасно понимали, что сейчас за судьбой «Ходорковского» пристально следят.

«Пионер», например, тоже отказался, но с самого начала, не сейчас. То есть они сказали «нет» еще на стадии предложения. Но потом вдруг стали говорить, мол, «жаль, мы бы показали “Ходорковского”, но уж очень поздно к нам обратились». Это неправда: мы с ними еще в сентября начали общаться. Но это меня сейчас мало волнует, так как они все-таки не подтверждали роспись. Вот о чем действительно имеет смысл говорить в контексте истории отказов, так это о ситуации с финальным пулом площадок, которые поставили фильм в свои планы.

– Кто в итоге вошел в пресловутый список семи отказавшихся?

– Семь – это количество экранов. Среди них залы сетей «Москино», «Каро», «Формула кино» и «5 звезд». Но вот «5 звезд» из всех отказавшихся, пожалуй, единственная сеть, которую мы уважаем. Они с нами очень тактично, интеллигентно и искренне поговорили, честно объяснили, что и как. У них ведь c «Россией 88» был опыт, так что они, оценив ситуацию, решили повременить. Такая позиция вызывает у меня уважение еще и потому, что сотрудники сети, комментируя эту ситуацию, излагают ее абсолютно честно. Надеюсь, после выборов они все же покажут фильм.

– Но что с ними может случиться?

– Ничего: если что-то станет происходить хотя бы с одним из кинотеатров, это сразу превратится в огромный скандал. За этим же следит пресса, все мгновенно узнают, что произошло.

– Скандал фильму явно на руку.

– Мы сейчас получаем столько писем, слов поддержки. Все готовы помогать, я это чувствую, и это очень стимулирует. Вообще, вы же понимаете, скандал – это для фильма, как правило, хорошо, за исключением тех случаев, когда скандал расходится с концепцией картины. Но мы сначала все-таки думали, что сможем договориться без шумихи, хотя бы вернуть площадки после выборов. Я удерживала себя до последнего, даже Юрию Кацману говорила: «Ну давайте не будем раздувать, давайте попробуем поговорить. Может, отправим запрос в Комитет культуры?» Не стоит и объяснять, что ничего не вышло.

– И вы решили пойти к прессе?

– Да. И западная пресса подключилась тут же. СМИ немного драматизируют, конечно. Кто-то вообще пишет, что фильм запретили. Но фильм же невозможно запретить, есть прокатное удостоверение. Но позвонить могут, вот и звонят.

После того, как мы поняли, что позиция кинотеатров цементная, стало ясно, что говорить с нами никто не станет, и мы решили сыграть на ситуации, пойти ва-банк: абсолютно честное, открытое общение с прессой. Мы выкладываем все как есть: вот звонит мне в истерике директор «Октября» – что ж, пускай об этом узнают все.

– Что, и такое было?

– Конечно, это было просто удивительно. Устроила мне скандал, сказала, что ни с кем из наших сотрудников не общалась и фильм у нее в сетке не стоял. Обвиняла меня в том, что я вру прессе. Я сразу после этого позвонила своему букеру, Наташе, говорю – поднимай переписку, раз уж так. Наташа позвонила им снова, и Ирина Сергеевна (Прокофьева, директор репертуарного планирования «Каро Фильм». – OS) немногозначно намекнула, мол, что уж, все и так все понимают. Но почему у них не хватает мужества признать, что они просто отказались от фильма?

– Лишние проблемы.

– Ну, хорошо, но зачем говорить, будто они не знали, что у фильма есть официальный прокатчик? Это уж слишком. Это их прокол как профессионалов. Начиная с сентября, мы публиковали дату релиза в каждом номере «Бюллетеня кинопрокатчика». Все букеры, все менеджеры, все директоры по репертуару просматривают эти планы!

– Но ведь есть какие-то документы, переписка?

– Конечно, есть. С «Москино» мы были на финальной стадии, собирались подписывать договор. Они нам реквизиты уже выслали! Выслали названия площадок. Мы собирались делать у них пресс-показ, все было согласовано, написали письмо Пендраковской с просьбой предоставить нам зал на некоммерческих условиях для проведения пресс-конференции. Все было, но чего сейчас что-то доказывать.

– Несмотря на то, что этот скандал вызвал ажиотаж, денег фильму он явно не принес.

– Это правда: спрос на фильм повысился чуть ли не в сотни раз, но как это монетизировать? Альтернативный прокат в этом плане не сравнится с киноплощадками. Правда, у нас есть еще DVD-права. Но на самом деле неожиданно стали появляться какие-то интересные предложения. Например, компания Yota хочет купить фильм, причем желательно с первого декабря, они же предложили мониторить и блокировать фильм на торрентах. И еще мы планируем сделать с ними специальный DVD-выпуск.

Нам начали звонить региональные кинотеатры. Может, договоримся с Санкт-Петербургом: на площадке сети «Мираж» мы устраиваем первый показ с участием режиссера. Журнал «Форбс» хочет купить фильм для своего сайта. Самое приятное, что, помимо коммерции, за всеми этими предложениями стоит гражданская позиция. Кажется, все, кто хочет увидеть фильм, его увидят. Ну а в конце концов, когда я пойму, что все ресурсы исчерпаны, мы просто выложим его в сеть.

– Где в итоге точно можно будет увидеть фильм?

– В галерее FotoLoft на «Винзаводе» со 2 декабря будет прокат, по одному вечернему сеансу в будни и по два сеанса в выходные. Ну и в героическом кинотеатре «Эльдар». Надеюсь еще, что «5 звезд» покажут фильм после выборов.

– А с DVD-релизами проблем нет?

– Есть. У нас был партнер, который нам до этого скандала сделал хорошее предложение, но теперь все разладилось.

– А как Сирил на все это реагирует?

– Он сходит с ума, у него, по-моему, истерика. Он пишет нам по сто писем в день, звонит, шлет смс, требует назвать имена наших коллег из кинотеатров, хочет им звонить разбираться. Я его успокаиваю: мы делаем все, что можем. Он страшно боится, попросил у нас охрану на время пребывания в России. Ведь одно дело снять фильм, другое – когда фильм выходит в прокат, да еще и с таким скандалом.

– Он поедет куда-то, кроме Москвы?

– В Санкт-Петербург. Возможно, в Пермь: нам там сейчас очень помогает Марат Гельман. Что-то намечается в Воронеже, а сегодня на автоответчике оставили сообщение из новосибирского кинотеатра.

– К чему весь этот скандал? Ведь запретить фильм перед выборами – значит, признать, что есть что скрывать.

– Я почти уверена, что не было никакого распоряжения сверху, хотя, может, я и ошибаюсь. Кинотеатры просто решили подстраховаться. Хочется спросить их: неужели вы все еще существуете в формате советской эпохи и не хотите никакой другой жизни? Конечно, кинобизнес – это экономические риски, существует модель сложных экономических отношений с властью. К тому же кто-то из учредителей «Каро» (не буду называть фамилию) состоит в партии «Единая Россия», там же числятся и его коллеги из сети «Москино». Больше всего меня угнетает, что они сейчас просто отрицают факт общения с нами. Почему у них не хватает мужества признать, что договоренность была? Ну, с «Москино» все понятно, но «Октябрь»-то что? Ведь все, что происходит с фильмом, это не отношение властей. Это обычная самоцензура, которая у нас уже сама по себе срабатывает, как по щелчку.

– То есть Сергей Капков (глава столичного департамента культуры. – OS), который, по слухам, звонил в «Москино», мог сделать это просто по наитию?

– У меня есть три варианта. Первое: чиновники решили таким образом показать властям, что в том, что касается «Ходорковского», они чисты – это же «Москино». Вторая версия: они рассчитывали на то, что, прослышав про запрет в «Москино», другие кинотеатры тоже откажутся от фильма, и мы вообще потеряем прокат. А третья: те же чиновники нам просто помогли, я и этого не исключаю. Весь этот скандал нам очень помог, сколько сразу интереса вокруг, уже пишут, что «Ходорковский» – полочное кино. Если бы фильм тихо прошел в прокате, его бы вообще не заметили, это же не какой-то блокбастер.

– Но ведь в фильме нет ничего революционного, ничего такого, о чем бы не знали все?

– Но есть эмоциональная вовлеченность. Еще Сталин понимал: кино – это мощный инструмент воздействия на массы. Фильм о Ходорковском провоцирует дискуссию – он задает вопросы, но не говорит, кто плохой, а кто хороший. Фильм достаточно противоречивый, и Ходорковский в нем представлен многоликим, сложным персонажем. Даже многим его родственникам картина не нравится. Я-то считала, что работаю с этим фильмом в интересах народа, а чиновники, оказывается, называют мою деятельность антигосударственной. Они считают, что нужно умалчивать о проблемах, сидеть у телевизора и забивать свои мозги бесконечным сливом. Страны из «Первого канала» не существует, это миф, а люди сидят и питаются этим, и чем дальше – тем хуже. Очень удобно говорить, что за нас все решили, но ведь это не так.

– Интересно, что Ходорковский сказал бы по этому поводу.

– Да уж. Я очень хочу сделать премьеру в Карелии, в тюрьме. Но это маловероятно, увы. Может, хотя бы диск с фильмом разрешат передать.

Мне страшно больно за наш народ, за нашу страну. Я не хочу быть революционеркой, я хочу кино заниматься. ​