Илья Демичев: «Итальянцам близка тема коррупции»

На этой неделе стартует Венецианский фестиваль. МАРИЯ КУВШИНОВА поговорила с российским участником фестивальной «Недели критики», пока более известным в качестве ресторатора

Портрет Ильи Демичева можно увидеть в любом ресторане Goodman — среди дружеских шаржей, украшающих интерьер. Совладелец двух ресторанных сетей, поэт и выпускник продюсерского факультета ГИТИСа, он только что снял фильм «Какраки», который представит Россию в «Неделе критики» — параллельной программе стартующего на этой неделе Венецианского фестиваля.

Картина, в которой (редкий случай) главную роль играет Михаил Ефремов, — это история чиновника, полюбившего студентку и в погоне за призрачным пустившего под откос всю свою бессмысленную жизнь. Общий тон «Какраков» лирический, сюжет пронизан реминисценциями из популярных произведений классической русской литературы. По стилистике фильм, снятый тридцатилетним дебютантом, напоминает второстепенные картины тридцатилетней же давности, но есть и светлые моменты: черно-белое мокьюментари в начале — пародия на несуществующую хронику похорон Гоголя, и камео Александра Баширова.

Интересная и одна из основных тем — современное российское чиновничество, которое, по мнению Демичева, пребывает в состоянии глубокого внутреннего раздвоения, что отражается на структуре государственного устройства. Почему у нас два президента, как бизнесмену стать артхаусным режиссером, сколько сапог было у Гоголя — об этом Илья Демичев рассказал в интервью OPENSPACE.RU.


— Правда, что вы ездите на «мерседесе» с охраной?

— Правда. Это единственное, что вы хотели узнать?

— Нет, но пока мы видим парадоксальную фигуру: бизнесмен и участник венецианской «Недели критики» в одном лице.

— Конечно, все это очень подозрительно со стороны. Я сам настороженно отношусь к людям, которые откуда-то из другой профессии приходят заниматься кино, театром. Это слишком ответственная штука, очень серьезная, требующая колоссального количества навыков. Те, кто на это решается, для меня или авантюристы, или просто люди, которые не понимают всего ужаса и глубины того, во что они бросаются, чтобы просто развлечься.

— И вы тоже?

— А я не знаю. Для меня это не так. Мне кажется, что любые представления — стереотип. Человек занимается недвижимостью, а потом вдруг начинает продавать машины. В этом же вы не видите никакого противоречия? В жизни все очень по-разному. Бывают плохие бедные и злые режиссеры. А бывают хорошие, богатые и умные. А бывают плохие и богатые. Столько разных сплетений.

— Чисто технически — как ресторатор стал режиссером?

— Я писал стихи всю свою жизнь, издавался даже. Но стихи, которые в интернете — это не мои, там есть еще один Илья Демичев. Многие спрашивают, цитируют, но там нет ни одной моей строчки. Потом я написал сценарий и принес его продюсеру Саиде Медведевой, она показала его другим продюсерам — Андрею Клишасу и Нане Гиташвили. Всем очень понравилось, они стали искать, кто будет снимать, потом предложили мне. Я долго думал. Сначала было страшно, но чем больше я подходил к съемочному процессу, тем больше понимал, что у меня получится.

— Не боялись брать на главную роль Михаила Ефремова?

— Были опасения. Но для меня никого, кроме Ефремова, не было в этой роли. Да, все говорят о его сложном характере и о том, что он выпивает...

— И поэтому не играет больших ролей.

— На самом деле ему и играть-то нечего. Мне с ним было легко, комфортно, понятно, он ни разу не сорвал ни одной смены. И роль, на мой взгляд, замечательная.

— Почему героя приходит арестовывать артист Баширов?

— Потому что он очень похож на смерть.

— У вас в начале фильма такой черно-белый сон, поддельная хроника похорон Гоголя, довольно смешная...

— Это провокация во многом. Всем интересно, когда умер Гоголь, при этом половина народу не помнит, когда это было. Вот вы помните?

— В конце сороковых? (1852. — OS)

— А кино когда появилось?

©  Евгений Гурко

— Лет на сорок позже.

— Никто не помнит, когда он умер и было ли в это время кино. Но все помнят, что он переворачивался, какая-то мистика бесконечная. И мы решили сделать документальные кадры похорон Гоголя, чтобы все увидели, как это было. Мы с художником очень тщательно готовились, подняли все архивы, посмотрели, кто был на похоронах. Взяли их рисованные портреты, потом сделали кастинг, выбрали похожих. Пытались воссоздать обстановку дома Толстого до мелочей.

— Эпизод как-то связан с юбилеем Гоголя?

— Нет, так получилось случайно.

— Наверное, итальянцы из-за Гоголя ваш фильм взяли в «Неделю критики», они его любят.

— Нет, не в этом дело. Для них все очень понятно в фильме, в том числе то, что касается коррупции. Италия похожа на Россию с точки зрения социального устройства. Один Берлускони чего стоит. Все, что прочтет российский зритель, прочли и итальянцы. Американцы же видели там скорее историю любви, местную экзотику.

— Почему вы решили сделать своим героем именно чиновника, коррупционера?

— Я ничего не решал, просто органично родилась история.

— Но вы же по бизнесу с ними, наверное, сталкивались?

— Я сталкивался, да. Это очень интересная каста, очень отдельная, в которой люди совмещают в себе несколько обличий. Понимаете, они люди активные, неглупые, но им все время приходится быть в разных состояниях. Все эти хитросплетения внутри одного человека вообще свойственны русскому человеку.

— Вы все-таки сочувствуете своему герою, хотя он и взяточник.

— Фильм не про это. Не про коррупцию, не про взятки, а про трагедию человека, который в силу малодушия пошел не туда. Вот садишься не в тот троллейбус, через пять остановок это понимаешь, и теперь тебе надо выйти, сесть в другой, вернуться туда, где ты был, и тогда уже продолжить путь в нужном направлении. В жизни так невозможно.

— Возможно, если заплатить большую цену.

— Да, но не все на это способны. Мы очень мало на что способны по жизни. Совершать какие-то действия серьезные, куда-то двигаться для русского человека тяжело. В нас преобладает состояние аморфности. Как у Чехова, да и у всех: любил, обожал, поехал, поезд — и не сел. Все время ощущение недоделанности. И желание, и нежелание чего-то поменять. Ведь не сел еще и потому, что нет до конца желания сесть. Эти сомнения, это единение в раздвоении, которые присутствуют в русском человеке... То, что происходит у чиновничества внутри, абсолютно точно выражается и в нашем жизненном устройстве — у нас фактически два президента.

— Что заметно невооруженным взглядом.

— Да. Они же вроде как разные, а вроде — одно и то же. И делают в принципе одно и то же. Но у каждого — свой аппарат. Ведомства, подчиненные президенту и премьеру, во многом дублируют друг друга. То, что у чиновничества внутри происходило, вырвалось наружу.

И то же самое происходит с моим героем. С одной стороны, он чиновник, который знает, как жить. А с другой — поэт, который мечтает, чувствует, любит, мучается, пытается что-то изменить. Пытается бескорыстно помочь, но деньги на это берет у другого человека, взятку требует. Там, у него внутри, есть определенная система ценностей, которая трансформируется под воздействием обстоятельств. Ведь это гниение — оно не может не распространяться на него. И поскольку жить в таком мучении невозможно, он реальность подстроил под себя — мы все так делаем. Десять заповедей очень просты, но поскольку мы все живем не по ним, то конструкцию приходится менять очень сильно. Идет внутренняя подмена, появляются какие-то абсолютно невероятные люди-трансформеры. Мы со стороны на них смотрим, нам дико, а они для себя уже всё оправдали. Все мы движемся к этому — кто-то быстрее, кто-то медленнее. И чиновники такие же люди, просто им гораздо тяжелее жить. Потому что их двое. Я сейчас отдыхал на одном крутом курорте, смотрю — красота, они на большой яхте, ресторан, еда. Но поставьте себя на их место (слава богу, у меня этой проблемы нет): они ведь сидят и думают, что через неделю им придется лететь в Москву, и опять начнется этот ужас. Кабинеты, бессмысленные разговоры, какие-то совещания. И все, что говорится, ровным счетом ничего не стоит. Ничего не будет сделано, но надо изображать, что ты куда-то движешься, что ты нужен. И еще все время эти интриги подковерные, в которых ты должен участвовать. Если это представить хоть на секунду, можно понять, в какой внутренней и внешней несвободе они существуют.

— И вы из сочувствия придумали своему герою такие трогательные человеческие слабости — он любит сливочную помадку, ботинки...

— У каждого человека есть какие-то вещи, которые ему дороги, которые ассоциируются с приятными ощущениями. Помадка вот эта. Он же сидит в кабинете целый день, ему делать нечего, вот он и устраивает чаепития. А обувь... Если вы почитаете переписку Гоголя, то узнаете, что половина его писем — про сапоги. Про обувь. «Какие сапоги носят в Петербурге?», «Я заказал себе новые сапоги». Он все время заказывал обувь, ему все время ее шили. Эта тема через всю жизнь его проходит. Существует такая история, и она на самом деле реальная, что он умер, и в этот день сапожник принес ему новые сапоги, в которых его похоронили.

— Вы сейчас перестали заниматься бизнесом?

— Нет. Занимаюсь, очень активно. Естественно, когда съемки, мой партнер перехватывает часть моего функционала в компании. Времени у человека много, просто нужно правильно выстроить свою жизнь.


Еще по теме:
Естественный отбор, 31.08.2009

Ссылки

• Естественный отбор, 31.08.2009