Пригласы и классовая солидарность

Получила приглашение на выставку Файбисовича в галерее «Риджина». Приглашение поразило меня своим размером, а также толщиной, которая на фото не видна. Заботливая почтальонша его даже в почтовый ящик не бросила, а принесла прямо в квартиру, посчитав, что в этом большом твердом конверте наверняка нечто очень ценное.

Физический рост приглашений на различные арт-мероприятия не может не удивлять и даже, честно говоря, тревожить. Несколько лет назад, когда художественная жизнь наладилась и они сильно умножились поначалу количественно, я подумала заказать для них кляссер (боже ты мой, вот слово-то какое вспомнилось, из школьных лет!), чтобы расставлять по датам, и даже рассчитала размер, исходя из привычного тогда 9 х 12. Но заказывать было лень, а потом оказалось, что типичным размером является уже 13 х 18, и расчеты надо менять. Приглашение из «Риджины» разбило в прах и эти надежды: совершенно очевидно, что в моей скромной квартире кляссер для модных ныне пригласов не поместится вовсе. Разве что где-то в разделе сковородок, и то лишь за счет последних.

Может быть, скоро в качестве приглашений будут присылать и вовсе предметы одежды и обуви, как голливудским звездам, а то и что-нибудь еще более громоздкое. Обычно таково бывает давление пиар-агентств (не знаю, правда, как это было в случае с «Риджиной») — приглашение должно выделиться из числа прочих. И вовсе не тонкостью (во всех смыслах этого слова) кальки, как это было модно в 1990-е годы.

Можно было бы порассуждать на ту тему, что происходит все это на фоне «дематериализации искусства», «исчезновения объекта» и прочего концептуализма, каким он был провозглашен в 1960-е годы. Дескать, чем субтильнее произведение, тем громче призыв посмотреть на него. Только у нас все проще, без парадоксов: картины Семена Файбисовича, которые сделаны с крохотных фоток на экране мобильного телефона  тоже, как и эти пригласы, специально и как бы даже не без юмора раздуты до колоссальных размеров. Отчего-то кажется, что и на них, как и на этом пригласе, можно кататься с горки.

3.4.2008

Моя подруга Сара Уилсон, являющаяся каким-то там ведущим искусствоведом в лондонском Институте Курто (нечто вроде Гринвич-меридиана для международного искусствознания), приехала в Москву с толпой своих студентов и французским художником Жаном-Мишелем Альберола для подготовки нашего с ней совместного проекта «Красный Париж», посвященного странице истории искусства, которая из нынешнего сознания совершенно вытеснена, словно ее и не было, — европейскому коммунистическому искусству 1940-х годов. Говоря резче — французскому сталинизму.

В рамках этого проекта мы посетили Пушкинский музей, где специально для нас с большими предосторожностями развернули (в Греческом дворике) огромное полотно французского художника Анри Фужерона, посвященное французскому рабочему, булочнику, который в 1948 году перед работой расклеил на своей улице плакаты, призывающие к миру во всем мире, и за это был убит полицейским (выстрелом в спину). Картина была написана в 1949 году и тогда же подарена Сталину, после чего ее, я думаю, не разворачивали ни разу (на том же валу хранятся и другие великие пролетарские интернационалисты — Сикейрос, например). Картина сильная, драматическая и напоминает поздних сюрреалистов типа Бальтюса (только лучше). Мы с Сарой и Жан-Мишелем Альберола убеждены, что она касается важного момента в истории европейского искусства и европейской политики, и нас даже поддержали в этом присутствовавшие представители французского дипкорпуса. Напротив, рабочие ГМИИ имени Пушкина не почувствовали, похоже, никакой классовой солидарности с убитым. Рабочие у Фужерона крепко держат друг друга за руки, а нынешние — хватают разве что мобильный телефон. И это придало всему нашему утреннему арт-приключению дополнительную и печальную пронзительность.