Письмо из Венеции: русская невеста в ожидании счастья

Российские инициативы на Венецианской биеннале – это полный и окончательный unconditional love

На открытии Российского павильона на 53-й Венецианской биеннале выступал министр культуры Авдеев. Из вежливости он прочитал свою речь на трех языках — итальянском, почему-то французском и затем русском. Пока он говорил на языке Данте, глаза моих знакомых итальянцев все больше округлялись. Всякий раз, когда министр хотел сказать «русская выставка» (l’esposizione russa), он снова и снова повторял la sposa russa — что вообще-то означает «русская новобрачная».

Итальянцы недоуменно оглядывались в поисках невесты и обнаруживали только Ольгу Свиблову в белом. Министр настаивал. Вся сцена приобретала все более сюрреалистический характер.

На свадьбу меж тем и в самом деле было похоже. Столы ломились от угощения, а гости, как на свадьбах и бывает, в большинстве не имели понятия, кто тут женится. Гости приехали из Москвы на спецэкскурсию в русский павильон (см. об этом здесь), только на месте узнавали, что тут еще есть какая-то большая и совершенно не русская выставка, и не выражали никакого желания идти ее смотреть. Фамилий авторов работ в русском павильоне они часто тоже не знали. Да и зачем? Они были приглашены самим куратором!

В выставке в русском павильоне тоже было что-то невестинское, с оттенком стыдливо-эротического ожидания счастья. Как читатель уже знает, семь проектов были разнесены по разным светелкам, для чего главный зал павильона разгородили на три части вдоль, а подвал (с низким потолком) вместил два проекта. Получились очень узкие коридорчики, в которые натолкано много всего — высокий фонтан из пестрой клеенки; фосфоресцирующая многофигурная роспись; лабиринт из досок с шевелящимися картинами, звонящим телефоном, рисующим автоматом и еще чем-то, чего я не доглядела; стеклянная псевдолюстра; три (ТРИ! знай наших!) Ники Самофракийских в натуральную величину с булькающими внутри нефтью и кровью; целая экспозиция точечно подсвеченных в темноте рисунков, да еще под звуки невнятного рэпа. Поролоновый мотоциклист вылетел на улицу просто потому, что не вместился. (О том, кто автор чего, можно прочитать здесь, а увидеть проекты — на нашем видео). Все проекты были нарядные, тем или иным образом яркие, праздничные. Глядя на этот павильон, приходилось признать, что такая вещь, как «русский вкус», действительно существует — остальные павильоны показали в этом году нечто совершенно другое.

Надо сказать, те из иностранных гостей, кто приехал высматривать новое мясо для своих выставок, проявили интерес к предложенной ярмарке русских невест; кому-то приглянулась одна, кому-то другая. Так проявляют веселый интерес те, кто в семь утра видит на улицах наших городов девушек в мини, черных кружевных чулках и с ожиданием в глазах.

Но те, чье по-настоящему независимое мнение в арт-мире пользуется безграничным уважением, в один голос говорили bombastic, kitsch и Russian horror. У нас это, конечно, никому не докажешь: портреты этих людей не публикуют на последней странице Vogue. Ну и ладно. Все равно все всё знают. Я в этом глубоко убеждена.

* * *

Может показаться, что всё это есть вопрос личного вкуса. Мы с Ольгой Свибловой на открытии поговорили о том, что у меня клаустрофобия в легкой форме, а она, напротив, не выносит открытого пространства. Окей, вкус — святое дело. Но мне бесконечно обидно, что это решение — не знаю, кто за него ответственен, куратор ли или дизайнер Катя Бочавар, — поразительно глухо к архитектуре Российского павильона постройки архитектора Щусева.

Дело в том, что это очень важная для биеннале тема, целое русло мысли, в направлении которого русский павильон даже не двинулся. Каждый из павильонов Джардини — и не у всех стран они есть, нам повезло — представляет собой кусок истории нового времени. У кого-то это полный надежд послевоенный неомодернизм, как у скандинавов, — датчане Элмгрин и Драгсет показали в этом году его мрачную сюрреалистическую изнанку. У американцев — копия с родного дома Джорджа Вашингтона, и каждый год американский художник вступает в новый диалог с ценностями американской Конституции. У немцев павильон — фашистской архитектуры, что уже породило несколько идеологически острых, критических проектов, в том числе и в этом году. Все это невероятно важные и болезненные вещи, и павильоны биеннале всегда их касаются.

Но мы глухи к этому, и это плохой диагноз. Работы в русском павильоне не были поставлены ни в художественный, ни в интеллектуальный контекст (в политический и социальный уж не требую!). Задача куратора, которая состоит в сравнении произведений друг с другом, в остром их сопоставлении, тут не была исполнена, да и постройка стен сделала это невозможным. Вещи просто, как сейчас говорят, размещены на некоей площадке. Их единственный общий контекст — это представление о произведении как о ценном предмете, навевающее смутные ассоциации с магазинами Картье. Основное впечатление от павильона — очень темно, страшно ненароком включить какой-нибудь аларм, и что-то вдали светится.

Так вот куда проползли черви из уже лопнувшего пузыря перегретого рынка! Они даже не в отдельных работах (среди которых были некоторые мне симпатичные), — они в образе мышления, в философии вещи, в отношении к зрителю. В то время как самое интересное искусство наших дней (да, в общем-то, и наши художники, возьмем хоть Ирину Корину!) подвергает сомнению принцип показа, подрывает его изнутри, — в нашем павильоне эта самая репрезентация простодушно использована фактически в рекламных целях. Здесь не было поставлено ни одного вопроса — зато показано много ответов, с наивным убеждением, что чем больше, тем лучше. Любая из работ сильно выиграла бы от драматического сопоставления с чем-нибудь простым, элементарным, чистым — но нет, выставка буквально колотит кулаком по одной и той же клавише…

Чтобы глотнуть свежего воздуха, приходилось идти в напротив стоящий павильон Чехии и Словакии, в котором художник Роман Ондак всего-то навсего посадил внутри павильона те же кусты, что и снаружи, и насыпал тот же гравий. Павильон оказывается хрупкой прекрасной скорлупкой, в которой просто и, не побоюсь этого слова, изящно звучит тема внутреннего и внешнего, вымышленного и реального и так силен мотив созидания мира буквально «из ничего», чему и посвящена биеннале в целом… Очень, очень завидно, потому что непохоже, чтобы русский павильон мог себе в ближайшем будущем позволить такое недостаточно дорогое решение.{-page-}

* * *

Болезнь зашла глубоко. Причина, видимо, в непонимании того, что такое в принципе кураторство.

Куратор — профессия относительно новая. Ближе всего она к роли исследователя, который пишет книгу, но пишет ее не на бумаге, а в пространстве. Куратор проводит сравнения и порождает метафоры пластическими средствами. В кураторстве есть серьезная интеллектуальная и сильная чисто художественная составляющая. Однако в нашей стране и ученый, и художник считаются людьми второго сорта по сравнению с теми, кто «кое-чего добился в жизни»; как их представить мэру столицы или руководителю крупной корпорации? Это же стыда не оберешься. Поэтому у нас куратор понимается как успешный менеджер, в особенности пиар-менеджер.

При этом роль эта приобрела нездоровую популярность. Слово «куратор» воспринимается не как профессия, которая требует все-таки определенных знаний, а как своего рода статус, который необходимо получить каждому и особенно каждой. Статуса директора фонда или чего-нибудь подобного отчего-то теперь недостаточно. (Страшно подумать, что будет, если столь престижной станет профессия хирурга или, не дай Бог, пилота гражданской авиации).

Эти мысли не покидали меня при просмотре второй крупной русской групповой выставки на биеннале этого года — «Unconditional Love», показанной в параллельной программе (смотрите наше видео об этом и других русских проектах). Эту выставку, как и другие, взял под свое организационное крыло (необходимое для получения права участвовать в параллельной программе) Московский музей современного искусства. К нему присоединился и ГЦСИ и BURO 17.

У выставки целых три куратора, но кто-то из них еще только-только начинает, а кто-то вовсе не куратор, в моем понимании, так что упоминать никого не станем. Тем более что выставка несколько, как бы это сказать, вынужденная. Поначалу, что совершенно ясно, она должна была служить точкой промоушена нового фильма группы АЕС+Ф «Пир Тримальхиона» и — почему-то мне так кажется — должна была быть устроена их коммерческой галереей. Однако это не допускается правилами биеннале. Поэтому выставку пришлось — по-моему, спешно и без особой концепции — расширить. В частности за счет иностранных художников, причем главным образом тех, которые только что побывали в Москве, и легко было взять какие-нибудь их работы.

Тем не менее, выставка оказалась сильно перекошенной: видеоинсталляция АЕС+Ф на множестве огромных экранов все равно непомерно доминирует, она чуть ли не больше всей остальной выставки. Что касается самой этой неоклассической, очень дорогой в производстве и очень качественно сделанной компьютерно-игровой тягомотины — это не упрек, так было задумано, — то, если АЕС+Ф мечтали достичь настоящего академизма (а черт их знает, вдруг? бывали ведь в истории искусства такие эпохи, когда это считалось хорошо), то я могу их только поздравить. И выставлены они были, надо признать, действительно роскошно и с уважением, если не сказать почтением. Вот она, безусловная любовь.

До остальных художников устроителям выставки, как кажется, было мало дела. Отличная инсталляция Вадима Захарова выставлена из рук вон равнодушно, а состав вещей ставит в тупик своей случайностью: работа мало кому известного за пределами Москвы Жауме Пленса соседствует с хрестоматийным, как «Черный квадрат» Малевича, перформансом Марины Абрамович (на видео). К тому же его недавно показывали в Москве — и создается очень неловкое впечатление, что кураторы только что узнали о его существовании. Даниэль Бирнбаум достает из музейных закромов старые работы для своей выставки — но забытые, а не те, которые проходят на первом курсе художественного училища!

Позитивно, конечно, что была предпринята попытка вырваться из русского гетто — но уж очень примитивным и непрофессиональным путем это попробовали сделать… Ну а о том, что выставка получилась нуворишеской «русской невестой», я уж не говорю. Черные стены, точечная подсветка, как на дискотеке, — это по-нашему! Как сказал посетитель, уходящий с одной из многочисленных в этом году русских вечеринок: Your art is very bad, but your parties are great. Но по справедливости: вечеринка Арабских Эмиратов была, говорят, круче.

* * *

Меньше всего я склонна обвинять художников. Художник играет как умеет; фактически он всегда показывает себя самого, так что нападать на него — ранить в самое сердце. Тем более что я, грешным делом, люблю некоторых русских художников. Но смотреть, как они превращаются в «русских невест», мне грустно. Смотреть же на наш павильон особенно больно потому, что каждый из художников, столь невыигрышно показанных там, добровольно и бесповоротно лишил себя шанса выставиться там соло в будущем.

Почему они это сделали? Потому что не надеются сами найти дорогу на Запад? Хотят пройти легким путем, по линии «русского представительства»? Хотя, как показывает опыт художницы Ани Желудь, которую выбрал в основной проект куратор Даниэль Бирнбаум, на «интернациональной» территории они делают работы гораздо лучше. Кто бы мог подумать, что Аня Желудь, которая в Москве показывала одни только вешалки и платьица из гнутого металла и которую мы на OPENSPACE.RU уже навсегда списали в коммерческие художницы, окажется столь тонким комментатором индустриального пространства, сделает столь хрупкие, простые, с человеческим содержанием работы! В Москве у нее с такими, конечно, не было бы никаких шансов. Какое счастье, что встретился на ее пути умный куратор!

В этом году несколько наших художников показали себя на биеннале сами. Александр Пономарев, например, в рамках выставки Stella Art Foundation, но явно по собственной инициативе водрузил на Большом канале желтую подводную лодку. При этом Пономарев был в Российском павильоне в прошлый раз. Мне трудно себе представить, чтобы, например, прекрасный венгерский художник Андраш Фогараши, чья работа в 2007 году была расценена как лучший павильон, на сей раз привез бы какую-нибудь на венгерские деньги проплаченную инсталляцию и самовольно «презентировался». Сейчас многие русские художники с помощью отечественных меценатов улучшают свой список персональных выставок — не понимая, что при отсутствии участия в значимых групповых международных проектах это производит плохое впечатление…

Точно такую же — не скажу ошибку, но некую не-от-хорошей-жизни-штуку — выкинули Александр Виноградов и Владимир Дубосарский со своим проектом «Осторожно: Музей», представленным в параллельной программе фондом New Rules и тем же Музеем современного искусства. Питаю слабость к этому художественному дуэту, даже несмотря на то, что в последние годы они разменяли себя, казалось бы, без остатка; но тут они постарались и написали (собственноручно) несколько почти комаро-и-меламидовских по уровню парадных полотен — монтаж из Рембрандта, Джорджоне, Давида и современной рекламы (Обама в образе Наполеона и т.п. — такие вот дела). В середине каждой картины дырочка, где спрятана камера, и, уходя, посетитель видит свое собственное изображение на видео: картины, оказывается, смотрели на него. Но этот «концепт» не очень помогает, все равно Д&В остаются теми, кем они являются, — успешными коммерческими живописцами с интересным проектом в прошлом. Как, например, Нео Раух в Германии. Можно ли себе представить, чтобы Нео Раух сам себя сватал на Венецианской биеннале?


{-page-}На вопрос о том, как следует делать, можно ответить совершенно однозначно: если кто-то хочет полноценного выступления России в параллельной программе на биеннале, следует пригласить хорошего куратора сделать групповую международную выставку, с интересной, острой, актуальной концепцией и продуманным составом. Но — и тут начинается самое трудное для нас — состав этой выставки должен быть полностью свободен от обязательств служить коммерческим интересам спонсоров, их племянников, затесавшихся в эту компанию коллекционеров, галеристов и т. д. Потому что иначе уши осла всегда торчат.

На фоне всего этого отождествления искусства с пиаром мне неожиданным образом понравилась выставка фонда Stella Art «Этот смутный объект искусства» в музее Ca Rezzonico (куратор Владимир Левашов, смотрите наше видео). Правда, не знаю, понравится ли фонду то, что именно мне в этой выставке понравилось.

Как музейная коллекция — а показана часть коллекции фонда, которая в будущем составит музей, — она очень странная и порой слабая. Работы Кабакова, Комара и Меламида, Чуйкова, Пригова тут не всегда лучшие. Какие-то остатки серий. Что-то случайно доставшееся, неровное по качеству.

Кроме того, в этих вещах что-то есть в принципе провинциальное. Некая многословность, которая напоминает тетушку, что рассказывает и все никак не может остановиться. Много текстов, много историй — надо разглядывать, надо вообще знать, о чем речь (фонд, к счастью, снабдил работы подробными объяснениями; это, я считаю, огромное достижение). Я очень люблю именно эту особенность русского искусства, но надо сказать, что в проекты, подобные Венецианской биеннале, она вписывается с трудом. Сразу становится видно (как и в случае с Д&В, кстати), что русское искусство выросло на другой традиции по сравнению с модернизмом, на реалистической повествовательной живописи. На немодной такой традиции, негламурной.

Но дело в том, что точно такой же является и коллекция самого музея Ca Rezzonico. В контексте Венеции, где в каждой церкви есть Тинторетто, живопись XVIII века, которая представлена в этом музее — эпохи венецианского упадка — ужасно смешная, несовершенная, второстепенная, полная каких-то анекдотов. И именно это иногда делает ее по-настоящему интересной.

Очень любопытно было смотреть альбомы Леонида Тишкова, Александра Джикии, Вагрича Бахчаняна в контексте венецианских картин (графика была показана на длинных музейных столах посреди экспозиции живописи). Тот же зрительский рефлекс — всё просмотреть, прочитать, проследить за сюжетом, увязнуть в остроумных деталях; и то же удовольствие, которое такая возможность предоставляет в нашем слишком быстром, слишком дизайнированном, недостаточно «рассказанном» мире. В общем, возник, как мне кажется, интересный и плодотворный диалог между двумя контекстами, а не просто «объектами искусства»…

Но, может быть, это все вообще случайно получилось. Надо же где-то показывать коллекцию? Судя по каталогу, выполненному как каталог сокровищ, фонд интересуется только самими «объектами искусства», а вовсе не диалогом с контекстом…


* * *

Лет десять назад, приехав на биеннале до открытия, я увидела по всему городу стоящие скульптуры Ботеро — проект какой-то коммерческой галереи. Неужели останутся? — думала я с тревогой. Но за день до открытия эти символы худшего на свете кича погрузили на большую баржу и отправили в неизвестном направлении: такому на биеннале не место. Вся биеннале смотрела и радовалась: мы победили.

Сегодня, после открытия сверкающей коллекции Пино в центре Венеции, кажется возможным все: и Ботеро, и Мураками, и Церетели. Позиции сдаются по миллиметру, но сдаются. Это внушает русским любителям выпить на фоне произведений искусства уверенность, что и их нуворишеские вкусы и взгляды окажутся к месту. Что уже ничего не надо стыдиться.

Да, все плохо, везде. Современное искусство создавалось во время Первой мировой войны, когда даже почтовая связь между странами была чисто умозрительной, как своего рода интернациональный монашеский орден особых людей, которым не нужно то, что нужно большинству. С тех пор это искусство претерпело много изменений, нашло для себя аудиторию и социальную роль, но сохранилась его этическая платформа — создание некоего утопического пространства исследования и размышления; пространства, открытого для всякого, кто готов сбросить с себя оковы обывательства. В современном искусстве по-прежнему есть люди, которые служат этим идеалам и для которых слово «идеалы» не пустой звук.

Но в последние годы появилось много и тех, кто вообще, наверное, не поймет, о чем я здесь веду речь. Для них современное искусство — предмет роскоши, купля-продажа которого еще и предоставляет массу светских возможностей, а также пропагандирует страну. Великий космополитический идеал выродился в местечковое самодовольство…

Когда (уже в Базеле, куда все переместились из Венеции) на веселой французской вечеринке заиграли сиртаки, одна гламурная московская VIP-кураторша-коллекционерша (их теперь так много, что она не рискует быть узнанной) пустилась в пляс, громко выкрикивая: What a great Ukrainian music!. Окружающие переглянулись, но последовали за ней. Кто платит, тот лучше знает, чья музыка.

Посмотреть всю галерею


Экспозиция в Российском павильоне на 53-й Венецианской биеннале открыта по 22 ноября.
Выставка «Unconditional Love» открыта в Arsenale Nuovissimo по 22 ноября.
Проект Александра Пономарева «SubTiziano» можно увидеть на Большом канале Венеции по 22 октября.
Выставка Александра Виноградова и Владимира Дубосарского «Осторожно: музей» открыта в palazzo Bollani по 22 ноября.
Выставка «Этот смутный объект искусства» из коллекции Stella Art Foundation открыта в музее Ca Rezzonico по 5 октября.


Еще по теме:
Российский павильон на 53-й Венецианской биеннале: своими глазами, 18.06.2009
Национальные павильоны Венецианской биеннале: своими глазами, 17.06.2009
Главный проект Венецианской биеннале: своими глазами, 10.06.2009
Брюс Науман побеждает на Венецианской биеннале, 07.06.2009
Ольга Свиблова: Кураторское Credo, 30.05.2009
Все выставки 53-й Венецианской биеннале, 29.05.2009