Не вышло ли время мифологий? Тем более учитывая сегодняшнее положение современного художника? Ведь, несмотря на то что к актуальному искусству общество начало проявлять интерес, фигура художника все равно до сих пор остается периферийной. Есть ли пространство для мифа, если даже в пределах цеха художники часто не знают имен друг друга, не говоря уже об интересе к личностям?

Впрочем, это пространство всегда есть. Если художник подключает к творчеству еще и биографический миф, тем более меняет фамилию на псевдоним (что лично мне не кажется целесообразным, ну да ладно), отождествляя, сливая воедино автора и персонажа, — проект жизни и проект искусства становятся для него нераздельными или почти нераздельными. А в таком случае ни количество публики, ни ее способность понять происходящее не играют определяющей роли. Как и в случае с искусством.

«Меньше всего, — я говорю это с усилием, потому что на самом деле это не так, но как декларация принципа это должно звучать так, — меньше всего меня интересует, поймут ли люди, что происходит в инсталляции или нет. На самом деле меня это, конечно, интересует. Потому что, когда говорят: «А, смысл работы — в том-то!» — я говорю: «Нет, ни фига, он в этом!» И понимаю, что человек не врубается. Это неприятно иногда.
Но я свою задачу выполнил. Художник всегда решает свои задачи. Зритель приходит на выставку со своим багажом знаний, он иногда вообще случайно туда попадает. Не должен же я под всех подстраиваться. Я часто использую и русский язык. Но от того, что он всем тут, в Москве, понятен, работа понятнее не становится».

Выставку Чтака я видел только одну, довольно давно, году в 2005-м. Когда «АРТСтрелка» еще была на пике популярности. Тогда там недолгое время работала «галерея-витрина» Давида Тер-Оганьяна — собственно, небольшая витринка под стеклом, где прошло несколько приятных выставок, в основном друзей Давида. Выставка Чтака «Весь тираж этого плаката был уничтожен» — из немногого, что с той витринки запомнилось: какая-то странная комиксовая картинка: человек с гранатой. Образ яркий, но, будучи помещен в витрину, выглядел он особенно странно.

«Ничего себе, ты ее видел? Это была моя первая персональная выставка. Причем я все время забываю о ней говорить, потому что она была очень маленькая. Но о ней вспоминают знакомые, да и незнакомые тоже...
Хорошая была работа. Это был первый и последний раз, когда я выставил что-то, что было срисовано. Я срисовал картинку из каталога Polski plakat filmowy. Там был нарисован вьетнамец с гранатой. Или китаец. Не важно. Афиша какого-то фильма. И я его просто срисовал. А мне говорят до сих пор: отличная была выставка. При этом часто, кроме нее, ничего не увидев. Приятно.
Вот, кстати, у тебя сейчас под ногами работа...»

Под ногами у меня и правда была работа: большой череп, окруженный пустыми комиксовыми «пузырями». Где-то метр на два. На масле было множество следов от ботинок. Первым — инстинктивным — движением было встать. Все-таки неловко по работе топтаться. Только в следующую секунду дошло, что это задумка.

«Я сначала на стены хотел вешать, но для этого нужно было их закреплять, все снимать, что там висит уже, это долго... Я на пол положил сначала так, а потом понял: да это же круто, когда следы остаются. И оставил так. Вот в Paperworks выставлять сейчас буду...»

Снимать со стен действительно пришлось бы многое: не только работы, но и множество мелких картинок, распечаток, фотографии: братья Чепмен, Бойс, парень на скейт-борде, восьмисвечник, УЗИ с эмбрионом... Наверное, стоило бы знать контекст, чтоб понять все. Я не знал. Но выглядит стенка эффектно.

«Это моя Wall of fame… Ну да, в речи я использую английский. Ничего не поделаешь. Это как с матом. Я много ругаюсь матом — благодаря Авдею Тер-Оганьяну. И часто, когда нахожусь вне своего круга, я замечаю, что людей это несколько напрягает. А это ведь иногда очень красиво звучит, емко, смачно так... Это только сказать можно, в печати всей этой силы не передашь.
Что до искусства — тут симпатий своих я не скрываю. Это Баския, Бойс и Монастырский. Бойс — top of the top. Я всегда привожу разные списки, но Бойс всегда на первом месте. Это главный художник в истории вселенной. Раушенберг еще, Розенквист...
С одной стороны, понятно, откуда ветер дует, но с другой — это же Чтак!»

«А Авдей, Осмоловский?» — «Ты думаешь, я когда-нибудь тебе признаюсь, что я наследую своим учителям? Да никогда. Я сам по себе. Осмоловский — крутой чувак, но я, блин, сам по себе! Ничего себе — похожи на Авдея твои мысли! Еще чего! Ты б еще сказал, что Авдей меня всему научил!»

Смеется.

Опыт радеков, особенно после фильма «Вечеринки без трусов» — осмысления истории группы, сделанной непосредственными участниками, — целиком позитивным назвать сложно. Но все же Анатолию Осмоловскому и Авдею Тер-Оганьяну можно еще раз выразить уважение — за усилие, за попытку создать некий образовательный проект в области современного искусства и остаться уважаемыми своими учениками. Что важно и чего не скажешь об Иосифе Бакштейне, чей Институт проблем современного искусства постоянно критикуют как изнутри, так и снаружи — в первую очередь за нечетко формулируемые задачи и безразличие преподавателей к студентам.

«Я свой проект художественный называю «неплохая вторичная работа». Это вторично? Ну да. 2009 год на дворе! Ты думаешь, что в 2009 году есть возможность при таком чудовищном потоке информации нарисовать «Черный квадрат»?! Ни фига, чувак, не получится. А сделать неплохой вторичный проект вполне можно. На мой взгляд».

Чтак привлекает тем, что, с одной стороны, позиционирует себя прежде всего как художника, с другой же — постоянно держит от этой позиции некую дистанцию. То есть серьезно воспринимает то, чем занимается, но не придает ни процессу, ни себе в нем чересчур высокого значения. Не только критикует других, но признает и свои недостатки. Что редкость. Тем более среди молодых людей.