20.45. СЧИТАЕМ В МИЛЛИДОУ

Деготь: Ну хорошо, пошли тогда по алфавиту. Скажем, наконец, все, что думаем. Виктор Алимпиев. Мое мнение — много доу. Амбиции Большого Художника. Явно чувствуется претензия на премию Кандинского. Красиво и непонятно. То, что, в общем-то, и нужно для Большого Художника.
Панов: И важно, что он пошел на большой приз, а не на медиа, где он явно победил бы. У него очень большие шансы.
Рифф: Да, и выставка в «Екатерине» всем понравилась, никто ничего не понял…
Панов: Общий кризис, который приводит к эстетическому удовольствию.
Деготь: Но вообще-то с тех пор, как мы с вами ему едва не дали премию «Черный квадрат» за «Зарницы», он очень изменился. Он забурел. Вам не кажется?
Кулик: Мне после его выставки стало понятно, что и понимать там особо нечего, что это все декоративность. А тут он выставил, мне кажется, не лучшую работу и чудовищно вторичную…
Хачатуров: … при том что у него есть настоящие шедевры — фильм «Ода», который он делал с Жуниным…
Все: Да! Шедевр!
Деготь: Но это не потянуло бы, знаешь, на премию. Этого товарищ Мартен не понял бы никогда. Длинный скучный фильм… не очень сделанный…
Хачатуров: А я посмотрел и получил огромное удовольствие — там очень много всего, много планов, слоев, что потом превратилось в декоративный приемчик.


Деготь: Художник Петр Белый.
Кулик: Хорошая работа.
Деготь: Кифер.
Хачатуров: Осмоловский скорее. Только чуть получше.
Деготь: Беляев, он же Гинтовт. Вот интересный вопрос. Один член жюри мне сказал: «Ну выдвинул я этого фашистского художника». Я даже не стала спрашивать, что он имел в виду. Как мы относимся к фашистскому художнику Гинтовту?
Кулик: Это не лучший из фашистских художников.
Панов: Если победит Гинтовт, я уйду из профессии навсегда, мне там нечего делать.
Рифф: Погоди, это я про Пузенкова уже написал.
Деготь: Но это ты по эстетическим соображениям, а тут, я боюсь, дело хуже. Тут по идеологическим… Ты, кстати, Давид, спрашивал, что значит «Братья и сестры» — это обращение Сталина…
Рифф: Вот именно, это очень канает среди олигархов, им нравится такой стиль. Но он скорее сталинистский, чем фашистский.
Хачатуров: Тоталитарно-гламурный…
Кулик: Я думаю, им нравится потому, что у них идет идентификация с агрессором, чтобы избыть страх.
Деготь: Так, про Вертинскую. Я поняла, что я одна ее поклонница.
Ковалев: Нет, Катя, кажется, я тебя начинаю понимать…


Деготь: А я-то надеялась тут быть оригинальной. У нее нет так называемой «московской школы живописи», нет эмоциональности, это очень холодное такое искусство, поэтому мне и понравилось. Ну пошли дальше: Сергей Воронцов.
Кулик: Мы любим этого художника...
Деготь: По-моему, Давид не очень.
Рифф: Я не знаю, я его всегда ассоциирую с тяжелым берлинским бредом.
Ковалев: Знаете что, Давид Михайлович? (Можно вас, кстати, насильственно русифицировать?) Это перенесение из одного контекста в другой. В Берлине это тонет в бесконечном контекстуализме. А в Москве выглядит круто.
Деготь: Но все равно я боюсь, что это все какое-то современное искусство, и больше мне нечего сказать. И самое ужасное, что все уже научились: там нет ни одного произведения, которое не взяли бы на какую-нибудь западную выставку.
Кулик: Олег Доу!
Деготь: Да взяли бы как миленькие, ярмарка «Фриз» полна такого. Но в связи с этим интересный вопрос про Врубеля и Тимофееву. Вот их, может, и не взяли бы на «Фриз». Вас раздражает художник Врубель?
Ковалев: Несомненно безумно, что есть его плюс.
Панов: А меня нет, не вызывает никаких эмоций. Ноль доу. Он не плохой и не хороший, никакой…
Хачатуров: Горизонт ожиданий не нарушается.
Рифф: Нет, может, это целых два доу, но он невероятно скучный художник.
Кулик: А мне в какой-то момент он стал симпатичен, но именно в виде интернет-дневника. Что-то прочел, что-то увидел по телевизору… В этой форме это достойная, упертая, органичная история. А как большое произведение искусства — вряд ли.
Панов: Но он не может получить премию, не забывайте, что эта евангельская история началась очень давно…
Деготь: …примерно так в 33-м году от Рождества Христова…
Панов: …на выставке Гельмана «Россия-2».


Деготь: «Синие носы»!
Хачатуров: Все понятно. Неинтересно, глупо, тупо и т.п.
Деготь: Мне вот что хочется тут спросить: так это и есть политическая критика, на которую решаются граждане России? Показать Путина без трусов?
Все: Ну ладно, не обсуждаем.
Деготь: Гутов. Мои студенты пропели ему осанну.
Ковалев: Ты знаешь, и мои!
Деготь: Они сказали, что тут есть большой гражданственный смысл, в его апелляции к 60-м и 70-м годам и их атмосфере, что это резонирует с современной эпохой…
Рифф: Его можно, конечно, пустить в шорт-лист, но премию давать ни в коем случае нельзя. Проект не настолько сильный, тем более влиятельный.
Хачатуров: И не настолько сделанный.
Деготь: Но Гутов большой художник все-таки, да?
Хачатуров: Да, но не этот проект.
Кулик: Кому я бы хотела дать премию, его вообще здесь нет. Это Полисский.
Деготь: Художница Каменная — не комментирую.
Все: Да, не надо.
Деготь: Костриков. Почему-то ты, Давид, так ополчился на эти яйца. А у меня они не вызывают отторжения.


Рифф: Я даже придумал им название: «Апофеоз хуйни».
Хачатуров: Очень хорошо эти яйца были инсталлированы с троном Шеховцова и с самолетами Орлова, иронично обыгрывалась вся наша тоталитарная мифология.
Деготь: А яйца-то чем провинились, что в них тоталитарного?
Хачатуров: Так птички же!
Деготь: А, это птички наклали? Я не поняла!
Хачатуров: Конечно! Более того, когда мы там шли с Ирой, из этого яйца вылетел реальный воробей и полетел прямо к этим птицам!
Деготь: Но все равно я боюсь, это какое-то современное искусство.
Кулик: Пусть будет.
Деготь: Далее: художник Майофис. Но это я не могу.
Кулик: Я тоже не могу.
Хачатуров: Да, я не могу тоже.
Деготь: Мы все не можем. Пошли дальше. Богдан Мамонов. Человек неглупый.
Панов: Слишком. Перемудрил он там.
Хачатуров: Рисующий арт-критик такой.
Деготь: Под сильным влиянием художника Кабакова.
Ковалев: Под сильным влиянием художника Мизиано. И еще очень православный.
Деготь: Но этого же не видно в работах.
Рифф: Ну, там есть некая метафизичность.
Деготь: Ах, так? Ну вот тогда я лично против. Это опиум народа.
Хачатуров: Да вы сами про Солярис говорили!
Деготь: Нет, я авторитетно свидетельствую: у Логутова в триптихе нет Бога. И это хорошо.
Ковалев: Я был на выставке Богдана Мамонова, там опиума много, действительно. Всякого.
Деготь: Борис Марковников. Живопись.


Хачатуров: Очень хорошая.
Деготь: А чем?
Хачатуров: А интересно. Такое непроявленное состояние психическое, физиогномическое… как бы до зрения…
Ковалев: То есть он смотрит на Герхарда Рихтера и не видит его.
Рифф: На самом деле он играет с самыми реакционными представлениями об абстрактном искусстве. Подходит человек к «Черному квадрату» и как-то умудряется увидеть там лик.
Хачатуров: Да нет, мне кажется, это совершенно не о том. Кстати, Марковникова очень высоко оценил Ерофеев.
Деготь: Неужели? Но там же ни одна голая жопа не показана, совершенно.
Хачатуров: У вас какое-то очень спрямленное отношение, у левого дискурса! И вообще, левый дискурс не умеет слушать, потому что вы меня все время перебиваете!
Ковалев: Ой, Катя, ты вино наливаешь, а мне показалось, ты за левый дискурс сейчас его бутылкой по голове…
Хачатуров: Вы хотите все спрямить до такого убожества… Если вы зашорены и сами в плену таких предрассудков... На фиг вы тогда нас собрали!
Деготь: Да нет, моя задача — спровоцировать дискуссию.
Хачатуров (в раздражении): Ну вот и слушай тогда, а не перебивай!
Все: Ну вот, пошел правый дискурс!
Хачатуров (смеется): Ну, давай дальше.
Деготь: Диана Мачулина. Что мы думаем о Диане Мачулиной?
Хачатуров: Хорошая художница.
Деготь: Но там слишком много всего.
Панов: И одновременно очень упрощенно.
Рифф: Я ее работу очень оценил за то, что она сделана офисными материалами. Это симпатично в ней. Но вся интерактивная составляющая ведет совершенно не туда…
Кулик: Мне кажется, она дико умный человек и талантливый, но все никак не знает, чем бы ей заняться.
Ковалев: Художница в поиске.
Рифф: Но во всяком случае в шорт-лист точно бы попала.
Деготь: Николай Наседкин. Вот это уже не современное искусство, а что-то такое отдельное.
Панов: Ваш покорный слуга тут автор текста, но текст давний, но это, между прочим, выбор Андрея Ерофеева. Но пусть, собственно говоря, будет.
Кулик: Человек, который занимается чем-то своим, очень ему зачем-то нужным.
Панов: Серьезно…
Ковалев: Истово…
Панов: …внушает уважение.
Деготь: Викентий Нилин — Дмитрий Пригов. Я думаю, это не обсуждается.
Все:  Абсолютно.
Деготь: Борис Орлов. Многие из нас отдали ему первый приз и от имени жюри, и от своего. А вот ты, Андрюша, не отдал.
Ковалев: Как это — не отдал?
Все: Ты же отдал Воронцову!
Ковалев (подумав): Ну, пожалуйста: Борис Орлов.
Панов: Я боюсь, что это настолько очевидная фигура, обсуждай не обсуждай, премию дадут…
Рифф: Эта конкретная работа слишком аллегоричная, плоская. Пластически, может, и интересная, но по смыслу — нет.
Деготь: А вот работы Георгия Первова моих студентов Школы фотографии возмутили. Они сказали, что это уже за пределами всего, совмещать бомжей с рекламой. Это ниже плинтуса, они сказали.
Ковалев: Это можно только «Синим носам».
Деготь: Игорь Пестов. Антиконсюмеристский хлеб и свинячьи головы. При всей моей левизне мне это не нравится.
Ковалев: Это он начитался Деготь, или Ковалева, или Риффа.