Рынок и апартеид

Продаваться и интегрироваться в международную среду южноафриканские художники могли и во время апартеида. В конце концов, они всегда могли просто уехать из страны — если были белыми, то в Европу, как Марлен Дюма, а если были черными, то в сопредельные страны, например, в Ботсвану, как Тами Мньеле (Thami Mnyele), который первым придумал делать выставки в тауншипах. Правда, называлось это не emigration, а exile и могло закончиться трагически. В 1985-м Тами был убит южноафриканским спецназом, после чего его работы показали по телевидению как подтверждение вовлеченности в террористическую деятельность.

Рынок во время апартеида не был исключительно белым. То есть, разумеется, коллекционеры были белые, но они довольно охотно покупали работы африканских художников. Предпочтение отдавалось слащавым картинкам из жизни черных поселений: яркие краски, колоритные трущобы, безобидная bon-sauvagerie. Сегодня эта схема семидесятилетней давности вышла в тираж и воспроизводится на туристической Лонг-стрит или в районе Ватерфронт, где в сувенирных лавках продают (преимущественно немецким туристам) диковатые конструкции из искусственно соржавленной жести и картины, составленные из крышечек из-под «Кока-колы».

Несмотря на то, что какой-то рынок сегодня в Южной Африке есть (оценки кейптаунских галерейщиков разнятся: для кого-то он «очень маленький», для кого-то «сравнительно маленький», Шон О’Тул говорит, что рынок в порядке и имеет достаточные объемы), для его развития есть одна серьезная преграда — незаинтересованность новых правящих классов.

Новая черная буржуазия смотрит на современное искусство равнодушно и для самоидентификации использует джаз. А будущее именно за ней: кто-то говорит, что черных миллионеров уже сегодня больше, чем белых, и в будущем разница будет только расти. Черный средний класс, и в первую очередь upper middle class, тоже растет очень быстро. Вообще по скорости возникновения класса супербогатых Южная Африка похожа на Россию, только там этот процесс имел несколько более цивилизованный вид: сегодняшние нувориши стали таковыми не после залоговых аукционов, а благодаря правительственной программе Black Economic Empowerment, предполагавшей выдвижение на ведущие роли в крупнейших компаниях именно африканцев. Можно говорить о том, что в Южной Африке сегодня есть два правящих класса: «африканский» растет, влияет на политику и не интересуется современным искусством. «Белый» устранился от политического влияния, но сохранил экономическое, чувствует себя неплохо и вместо современного искусства скупает живопись периода 20—50-х. Причем именно свою, южноафриканскую. Сегодня в топе аукционных домов — Ирма Стерн (Irma Stern), ученица Макса Пехштейна, производительница экспрессионизма на немецкий манер (говорят — второразрядного). Некрасиво говорить про цены, но все же, чтобы составить пропорциональное представление: самая дорогая Стерн пока стоит 2 миллиона евро. Остальные желанные трофеи держателей старых денег из той же области — белые живописцы середины прошлого века, классического и умеренно модернистского направления. Причем складывается впечатление, что живописцы эти попали в ранг трофеев как-то скопом, в один момент, и так никогда из него и не вышли. «The same people with the same money buying the same shit» — резюмирует О’Тул.

Впрочем, есть и такое мнение, что черная буржуазия еще только осознает себя как правящий класс, пока находится в стадии коллекционирования дорогих машин, и приобретение ею вкуса к современному искусству как к механизму конструирования выгодного имиджа — лишь вопрос времени. Что ж, золотые «Ламборгини» в Кейптауне уже есть, поживем-увидим.

Еще есть надежда на воспитание вкуса мелкобуржуазных разночинцев. Из разговоров с кейптаунскими галерейщиками я понял, что этому они уделяют очень большое внимание: кураторы и директора постоянно встречаются с группами коллекционеров или просто интересующихся и объясняют им, в чем прелесть contemporary art и зачем его покупать. Расчет такой: сегодня ты — студент медицинского колледжа и можешь позволить себе только картинку за тысячу евро, но завтра ты уже зубной врач, и будешь покупать искусство и за десять, и за пятьдесят тысяч.

Впрочем, продажи на внутреннем рынке у всех галерей все же очень невысоки: ни в одной галерее из тех, что я успел посетить, они не превышают 50 процентов. Что и объясняет активное участие галерей во всевозможных международных ярмарках.

Южной Африке повезло в том смысле, что она воспринимается как точка входа на целый континент. ЮАР — это эрзац-Африка для ленивого куратора, говорит О’Тул. Ты прилетаешь в Йоханнесбург или Кейптаун, обнаруживаешь, что тут по сути та же Европа, встречаешься с парой людей, посещаешь пару мастерских — и можно считать, что африканский компонент для твоей глобальной выставки готов.

А вот в каком-нибудь Бамако никакой Европы нет, и парой имейлов дела не решишь. С другой стороны, наивно было бы предполагать, что в Бамако затаился тайный клуб авангардистов, который только и ждет, когда его откроет внимательный европеец. Нет никакого тайного клуба, и если ты не Жан Пигоцци, разыскивающий незапятнанных системой современного искусства магов земли, тебе остается эрзац-Африка. Разумеется, я не имею в виду, что в других африканских странах нет современного искусства,но для его процветания все же нужна определенная политэкономия: в этом смысле положение в ЮАР несравненно лучше, чем на остальном континенте. Кстати, по мере развития механизмов современного искусства в самой ЮАР маги земли куда-то исчезают. В самом деле, не станем же мы всерьез считать магом земли Эстер Машлангу, расписывающую BMW Art Car.

Впрочем, я неправильно сказал: никуда они не исчезли, просто в систему современного искусства их больше никто не записывает. А так они на каждом шагу: расписывают вывески парикмахерских, ясли в трущобах, стены распивочных.

В заключительном письме из Кейптауна: политические демонстрации, неолиберальные концлагеря и неожиданные встречи.​

Ссылки

• Влад Кручинский. Письма из Кейптауна: письмо первое. Галереи и гангстеры, 17.04.2012