Письма из Кейптауна: письмо первое. Галереи и гангстеры

ВЛАД КРУЧИНСКИЙ об искусстве и бизнесе на краю Земли

Джентрификация Вудстока

Первая же моя попытка вывести разговор в русло критики джентрификации очень разозлила Джонатана, он заявил, что распознал мою повестку, что с такой повесткой я могу возвращаться в свою Москву и писать что мне вздумается, но он к этому отношение иметь не хочет, до свидания.

Я несколько ошалел и стал думать, как бы мне смягчить свою повестку. Срывалось мое самое кассовое кейптаунское интервью.

Джонатан Гэрнхэм (Jonathan Garnham) — уникальный по южноафриканским меркам культурный работник, он курирует едва ли не единственное открыто политическое и некоммерческое выставочное пространство во всей стране — blank projects.

Поговорить с ним мне советовал Фил Коллинз, который в прошлом году приезжал на «Аудиторию Москва», во время интервью в галерее шла острая выставка Занеле Мухоли, так что я по формальным признакам заранее распознал в Гэрнхэме прогрессиста и ждал от нашей беседы разоблачения бессердечных девелоперов и критики богемно-буржуазных леммингов, разрушающих сообщества, пережившие апартеид.

Джентрификация в Кейптауне налицо. В первый же свободный вечер я прошелся по галереям и сразу заподозрил неладное: все они оказались в Вудстоке, в двух минутах ходьбы друг от друга. Вудсток — бывший фабричный район, здесь располагались в основном текстильные предприятия, которые разорились в девяностые, не выдержав конкуренции с китайским импортом. Он вплотную прилегает к центру, но центром не считается. Я останавливался здесь и в этот раз, и два года назад. Но два года назад ни о каких галереях речи не шло, в половине седьмого, когда открываются вернисажи, улицы Вудстока были пусты, и по ним летали пластиковые пакеты.

Примечательных (в разных смыслах) частных галерей в Кейптауне шесть.

Галерея Майкла Стивенсона (Stevenson Gallery) показывает contemporary art как у всех плюс работает со всеми моими любимыми южноафриканскими художниками — Занеле Мухоли (Zanele Muholi), Клодетт Шредерс (Claudette Schreuders) и Антоном Каннемеером (Anton Kannemeyer).

Goodman Gallery — тоже вполне этаблированная галерея и к тому же старейшая (существует с 1966 года).

Галерея 34 Fine Art — это южноафриканский «Триумф»: Херст, Кунс, Мураками. Чисто коммерческий уклон, учредители первой в стране онлайн-галереи (1999). Из южноафриканских художников, насколько я понял, галерея работает только с Эстер Машлангу. Во время моего путешествия была выставка больших голов галерейного стрит-арта — Бэнкси, Блек ле Рет, Блу, Мистер Брейнуош вперемешку с местными граффитчиками. Единственная галерея, которая клеит стикеры с ценой прямо на этикетки с описанием работ.

Галерея Whatiftheworld была маленьким симпатичным пространством без особых изысков, но уже доросла до contemporary art как у всех, знаменита тем, что недавно переехала в бывшее здание вудстокской синагоги.

A Word of Art — собственно галереей этот проект назвать нельзя, да и к contemporary art он прямого отношения не имеет, это скорее предприятие по облагораживанию нищих кварталов с резиденцией для глобальной молодежи, но не обращать на него внимания было бы ошибкой. Подробнее о нем — чуть ниже.

И, наконец, blank projects, которым руководит Джонатан, — бессребреническая инициатива, существующая за счет редких и случайных продаж, Гете-института и фонда Pro Helvetia, единственная открыто политическая галерея в Кейптауне (да и, наверное, во всей стране), единственная галерея, в организации выставок придерживающаяся принципа open call, единственная, работающая с молодыми маргинализованными художниками из тауншипов.

И за последние три года все они съехались в Вудсток.

Из разговоров с галерейщиками и жителями Вудстока я выяснил вот что.

Джентрификация с прицелом на оставленные промышленные здания происходит в Кейптауне впервые, причем процесс пока еще только начинается. Мастерские художников, дизайнерские бюро, галереи и прочие элементы креативной индустрии уже здесь, но переоборудованных под жилье для правящих классов помещений, вытеснения бедняцкого элемента и других атрибутов «ревитализации», или, как иногда говорят в Кейптауне, «реювенации», еще не просматривается.

Интересно, что консолидация всех важных галерей в одном месте начинает притягивать и оппортунистов: ровно напротив Whatiftheworld недавно открылась галерея Lovell, ничем не примечательная и с непродвинутым артом, но очень рассчитывающая на успех за счет нахождения в стратегически правильном месте. Что-то мне подсказывает, что Вудсток еще увидит наплыв таких учреждений с тяготением к превращению в багетные мастерские.

Надо отметить, что в отличие от знаменитого кейптаунского District Six массовых выселений в Вудстоке не было, и тут действительно сложилось свое уникальное сообщество — капские малайцы, цветные из рабочего класса живут бок о бок с небогатой белой профессурой, лавочниками и мастеровыми, все друг друга знают, ходят друг к другу в гости, просиживают на крылечках, сплетничают и так далее. А тут получается, что такой редкий для Южной Африки идиллический островок оказывается под угрозой и уже лет через пять-десять может исчезнуть. Мне нужно было разоблачение, и за этим я обратился к Джонатану.

Тем более что другие кураторы и галерейщики не отличались особой политической сознательностью и, отвечая на вопрос, каково им быть в передовом отряде той силы, которая неизвестно во что превратит район, говорили:

а) вообще-то это во всем мире так;

б) а в чем, собственно, проблема? Два-три года назад тут и пройти было невозможно, везде гангстеры или попрошайки, запустение, наркотики, преступность. Все это есть и сегодня, но значительно меньше: открылся новый полицейский участок (впрочем, я нетвердо помню, может, это и не полиция, а опорный пункт одного из бесчисленных местных ЧОПов), улицы стали чище, открываются какие-то закусочные и рестораны. А до уродливой фазы джентрификации еще далеко, и даже неизвестно, настанет ли она вообще.

Так что мне оставалось ждать разоблачений от Джонатана Гэрнхэма, но, как выяснилось, напрасно я их ждал. Вернее, разоблачения я все же дождался, только разоблачили не джентрификацию, а меня самого, мои поверхностные суждения и нежелание вникать в суть вещей.

Джонатан рассказал, что все не так просто: для blank projects решение перебраться в Вудсток было продиктовано исключительно дешевизной аренды, и невольное участие в общем процессе превращения Вудстока в центр изобразительных искусств и красивой жизни для его проекта на самом деле самоубийственно — в отличие от большинства вновь открывшихся здесь галерей, blank projects не владеет зданием, где располагается (это, кстати, не фабричная махина, а простой домик ровно через дорогу от жирной 34 Fine Art), и неизвестно, сможет ли через пару лет оплачивать помещение: аренда неумолимо растет уже сегодня.

Что же касается сообщества — местные парковщики хранят в галерее свою одежду и пользуются галерейной уборной, а обеды Джонатан покупает у женщины, которая живет в соседнем доме и в частном порядке готовит на продажу: питаться в облепивших его галерею закусочных он не может себе позволить. Джонатан никогда не был обеспеченным человеком. Он жил в Берлине, в Митте, и лендлорды с растущими аппетитами не раз и не два буквально вышвыривали его на улицу, так что он хорошо знает, что такое джентрификация, и она ему не нравится.

Но он категорически против того, чтобы рассматривать ее как чистое зло. Если джентрификация значит, что по улицам можно ходить, не опасаясь грабителей, а в районе становится меньше притонов, — пусть будет джентрификация. А то, что обновленный, чистенький и, судя по всему, существующий только в моем воображении Вудсток обновляется совсем не для тех, кто живет здесь по двадцать и по пятьдесят лет, — далеко не факт. Большинство жителей Вудстока владеют своими домами, и рост цен на недвижимость значит для них только появление возможности выбора: оставаться в сообществе, или переехать в дом, где у их ребенка будет своя комната, или дать этому ребенку образование.

После разговора с Джонатаном я был раздавлен. Я привык к тому, что джентрификация — это такой жупел, само использование этого термина уже предполагает определенную позицию и помогает распознавать дискурсы. А тут дискурс разломали просто у меня на глазах, причем изнутри и слева.

Через несколько дней после разговора с Джонатаном я прогуливался в паре улиц от blank projects и обнаружил прилепившиеся прямо к фабричной стене конурки из картона и жести. Вокруг кипела какая-то жизнь.

{-page-}

 

Case study: A Word of Art

В 2009-м я подружился с неким Виллардом Камбевой, активистом, которому я обязан первым знакомством с жизнью в тауншипах. Никакого отношения к искусству Виллард тогда не имел и занимался организацией каких-то садоводческих товариществ, чтобы безработные могли поддерживать свои домохозяйства. Позвонив ему в этот раз, я неожиданно услышал: «Да приходи, я тут сейчас помогаю выставку монтировать». Заинтригованный, я явился в указанное место (Woodstock Industrial Centre, бывшая текстильная фабрика) и обнаружил очень любопытный феномен, который меня сначала воодушевил, а потом очень расстроил.

Виллард и его приятель Джума (оба они эмигранты из Зимбабве) переключились с садоводов на мелких лавочников и теперь выступают посредниками между какой-то датской НПО и сообществами: НПО дает деньги на организацию мелких предприятий, а Виллард и Джума обучают новоявленных предпринимателей премудростям торговли. Одновременно они сотрудничают и с институцией из мира искусства — галереей A Word of Art и ее проектом Write on Africa. На выставке, которую они монтировали, были замечены молодые художники из Японии и Венесуэлы, мне стало интересно, что все это значит, и я попросил Вилларда познакомить меня с шефом предприятия.

Им оказался двадцатишестилетний Рикки Ли (Ricky Lee), бывший агент, подыскивавший фриланс для дизайнеров и фотографов. В какой-то момент ему надоело быть менеджером, и он переключил свое внимание на искусство. Причем не простое, а общественно полезное. Он учредил программу резиденций для молодых художников, которые приезжают в Кейптаун и работают в сообществах. Программа началась с того, что он просто рассказывал о своих идеях во время поездок по заграницам. Некоторые художники вдохновились и стали приезжать, причем за свой счет: из Лондона, Гамбурга, Мадрида, из Швейцарии и Канады.

Дальше — больше: художники находятся через Фейсбук, проявляют инициативу, и их становится так много, что в этом году Рикки планировал расширить программу, чтобы через нее проходило по пять художников в месяц. Приехав в Кейптаун, все ведут travel-blog, производят искусство и работают в бедных сообществах (что и объясняет участие в инициативе моего приятеля Вилларда) — расписывают здания и проводят воркшопы с детьми (это параллельный проект, который называется Write on Africa). Детей, кроме того, привозят на занятия в город: в будущем A Word of Art планирует стать площадкой, где занятия будут проходить ежедневно и каждый, кому будет что предложить, сможет провести здесь свой воркшоп — учить детей играть на тамбурине или делать трафареты. Предполагается, что это все будет делаться бесплатно, исключительно на энтузиазме участников.

Энтузиазма во всем предприятии действительно много: по Ли видно, что это очень вдохновленный человек, делающий любимое дело. Он постоянно говорит о креативности, таланте, вдохновении, о том, что каждый на самом деле художник, что творческий потенциал сообщества сильнее творческого потенциала отдельной личности, что процесс важнее, чем результат, о том, что мы все должны believe again, и все в таком духе. Похоже на лексику хитро устроенной рекламной брошюры, которая щекочет тебе нервы, но до последнего скрывает, что же именно тебе пытаются всучить.

Честно говоря, на меня это подействовало, я начал размякать, но все же пытался сохранять критический фокус:

— Хорошо, но ты видишь себя на поле современного искусства или все же чего-то другого?

— Даже более современного, чем то, что есть в любой из этих (окрестных. — В.К.) галерей.

Я был обезоружен, но на всякий случай задал дежурный вопрос о том, есть ли у его инициативы какая-то артикулированная политическая позиция. К моему удивлению, Рикки вопроса не понял и стал говорить, что пока не работает с правительственными институтами, но ничего против не имеет, и в будущем — обязательно. Я попытался разъяснить, какую именно политику имею в виду, и в конце концов он неуверенно согласился с тем, что его инициатива все же политическая, потому что она — на благо Южной Африки.

Я должен сказать, что мне вообще-то все равно, отдают ли люди себе отчет в том, политические их инициативы или нет. Масса потрясающих вещей происходит вообще безо всякой политической рефлексии. В той же Южной Африке люди в тауншипах успешно самоуправляются, никогда не слыхав ни о Прудоне, ни о Кропоткине, в то время как освободительного запала белых анархистов из среднего класса, свободно цитирующих десятки авторов, хватает только на перепалки в Фейсбуке.

Так что сначала я решил, что A Word of Art — это такой институциональный священный идиот, который сеет вдохновение, попутно учреждая новые важные коммуникации и выводя на повестку дня современного искусства вопросы чудовищного неравенства и все ускоряющейся маргинализации неимущих. Я был готов простить и бесстыжий дизайн, который видел на монтаже под видом искусства, и странную позицию Ли по вопросу сотрудничества с большими брендами (из его теории следует, что бренды — это вообще-то двигатель развития искусства, и это хорошо, потому что прививает детям к нему интерес), и диковатый термин newbrow, которым он описывает текущий вектор развития искусства (то есть не highbrow и не lowbrow, а что-то новое, что нужно просто делать, и чем больше людей это делает, тем лучше, — судя по всему, термин позаимствован из названия фильма New Brow: Contemporary Underground Art).

Из дальнейшего разговора стало понятно, что Ли — самый амбициозный культурный деятель, которого я когда-либо встречал. Его инициатива участвовала и в издании книг для детей из тауншипов (грант производителя бумаги Sappi), и в кампаниях пропаганды борьбы со СПИДом в ЮАР и Свазиленде (в сотрудничестве с организацией, спонсируемой US Aid), и в проекте Wide Open Walls в Гамбии (я не успел уточнить, кто был спонсором), а в этом году собирается в Сьерра-Леоне на деньги ООН. Грубо говоря, все проекты Ли выглядят так: сначала ищутся деньги, потом собирается группа художников, которая едет в очередное небелое место и разрисовывает там стену. Причем спонсорский элемент как-то неприятно навязчив: почему-то в титрах ютьюбовского ролика, где художники весело расклеивают плакаты в тауншипах, появляются слова благодарности производителю клея, без которого всего этого не было бы.

Под мурали и постеры подводится и какая-то наука: к участию привлекаются антропологи, производятся наблюдения, призванные показать, насколько снизился процент ВИЧ-положительных после того, как на стене в депрессивном районе появилась красивая картинка.

Я решил выяснить, на что живет сама галерея. Оказалось, что она торгует, делая, как и многие другие, ставку на мелкобуржуазных разночинцев. Работы молодых, никому не известных художников продаются по цене пары кроссовок, что вкупе со спонсорской поддержкой (кто этот таинственный спонсор, я так и не понял) позволяет ей держаться на плаву. Здание, в котором галерея находится, — бывшая фабрика, где кроме A Word of Art находятся мастерские художников, дизайн-конторы и книжный магазин. Недавно фабрику купила группа лиц, которая назначила Рикки ответственным за развитие этого креативного гнезда. Так что процесс идет полным ходом, перспективы самые радужные. И главное — все для детей.

Уже вернувшись в Москву, я задумался о том, что же все это значит на самом деле, и мне стало горько. В принципе, если рассматривать инициативы Ли как общественный проект — это, наверное, o'кей, даже при моем негативном отношении к НПО, работающим в Африке (это хотя бы будет местная НПО, пусть и непонятно с каким спонсорством). Но если рассматривать A Word of Art как феномен искусства — это будет преступный феномен.

Грубо говоря, я имею в виду вот что. Сдаться на милость корпорации «Найк», чтобы напечатать тираж детских книжек и раздать их в тауншипах, или сделать красивую мураль в школе в депрессивном районе — это нормально. Но делать то же самое под видом современного искусства, которое по идее должно было бы не лакировать жизнь в тауншипах, в первую очередь в глазах тех, кто там живет, а наоборот, оголять всю ее отупляющую бесчеловечность и стараться объяснить, почему все происходит именно так, — это позор.

В следующих письмах: прогрессивная Конституция и сексизм. Какие южноафриканские художники делают карьеру. Что можно продать в ЮАР. И куда делись все «маги земли».​